- Вот и раскиньте мозгами - коли кто из подьячих, Посольского ли, Тайных дел ли приказа сговорился немцу, или голландцу, или хоть турку склад закрытого письма продать, то станет ли этот человек выносить грамоту, тем затейным складом писанную, или перерисует что надобно на таблички - да при опасности мигом с них все и сотрет? Может, ему и таблички-то из Немецкой слободы прислали?
- Ах ты песья лодыга! - воскликнул, первым осознав случившееся, Данила.
Немалая часть государевой переписки велась через Приказ тайных дел и именно закрытым письмом. Уж кто-кто, а конюхи знали это доподлинно - они и сами письма возили, и ключи к затейному складу. И ежели в Кукуй-слободе такая вощеная дощечка окажется - хорошего мало.
Да и на Москве ей, коли вдуматься, зря болтаться нечего. Многие богатые купцы дорого заплатят, чтобы знать, какие приказания шлет государь воеводам во Псков или в Архангельск.
А хуже всего - что есть в том ли, ином ли приказе еще один сучий сын, стервец, выблядок, который может и еще раз переписать на дощечки ключ к закрытому письму да и продать, коли хорошо заплатят… Вот кого выследить надобно! На это Башмаков и намекал!
- Ну, с чего начнем? - деловито спросил Тимофей, встал и и повернулся к образам: - Господи Иисусе, и ты, Матушка Пресвятая Богородица, благословите розыск вести!
Затем перекрестился, сел и запустил пятерню в давно не стриженые космы. Поскреб так, что громкий скрип раздался, вздохнул и уставился на Данилу:
- Ну, младшенький, тебе первому слово!
- Надобно докопаться, кто таков тот парнишка! - выпалил Данила. - То, что он не из печатни, уже ясно.
- Откуда тебе ясно? - удивился Тимофей.
- Ну… - Данила задумался. - Коли бы он из печатни, от этого самого еретика, как там его, деревянную книжицу унес, тот бы ее сразу признал…
- Ты греков еще не видывал! - высокомерно сказал Богдаш. - Хитры, черти! Он, Арсений, грамоту, может, и признал, да не проболтался. Судите сами, братцы: Арсений - иноземец, у него наверняка в Немецкой слободе знакомцы есть. Ежели в той грамоте и подлинно ключ к письму затейного склада, то Арсений вполне может оказаться при передаче такого товара посредником!
- Ну-ка, растолкуй! - потребовал Тимофей.
- Не всякий подьячий в Немецкую слободу потащится знакомства заводить кому они, немцы, надобны? Но и немцу, коли такая тайная нужда до Посольского приказа подьячего, тоже до него добраться трудно. Непонятно, на какой козе подъехать. В таком богопротивном деле, я полагаю, без посредника не обойтись. А Грек как раз подходит: его и наши все знают, и немцы…
- И знают его за еретика и хитрюгу, что тоже важно, - добавил Семейка. Стало быть, коли деревянная книжица, неведомо кем списанная, была у Арсения в печатне, с чего бы парнишке ее уносить?
- Написано же - все парнишки, что при печатне служат, на месте обретаются, - напомнил Данила.
- Ну, Грек и соврет - недорого возьмет, - напомнил Богдаш. - Стало быть, нужно разведать - не его ли парнишечка… Это - первым делом.
- Коли ты предложил - ты и возьмешься? - спросил Семейка.
- Придется!
- Коли Богдаш прав - то весь узел в печатне завязался, там его и распутывать будем, - сурово сказал Тимофей. - Ишь, богоотступники! Доберусь я до вас!
Данила с Семейкой переглянулись.
Близилась Масленица, а за ней - Великий пост, когда Тимофеево желание бросить конюшни и уйти в тихую обитель наливалось новой силой. Случалось это с ним раза два-три в году. Товарищи норовили такой опасный миг укараулить и принять меры. В прошлый раз напоили Озорного до бесчувствия, в позапрошлый - поклонились подьячему Бухвостову пирогом в три алтына и две деньги, он и отправил Тимофея с двумя стадными конюхами в Рязань встречать караван коней, который татары, собрав в Астрахани, гнали на продажу в Москву.
Очень уж не хотелось им отпускать Тимофея в обитель!
- Может, прав, а может, и нет, - заметил Семейка. - Стало быть, светы, или молодцы из печатни Земский приказ опозорили, или какие иные. Ты, Данила, полагаешь, что печатня тут ни при чем?
Данила задумался.
- Ну, чего замолчал? - буркнул Тимофей.
- Коли парнишка из печатни… - Данила пытался выстроить в голове то, что еще не имело четких очертаний, и, как на грех, слова в голову лезли какие-то не те. - Коли его с грамотой послали…
- А коли он ее выкрал? - возразил Богдаш.
- Так все равно знал бы, куда с ней бежать! Не для себя ж он ее выкрал! На черта она ему сдалась! - тут Данилу прорвало. - Что ж он с ней на торг забежал? Туда, где сани стоят?!
- Может, ему там место назначили? - предположил Семейка.
- По торгу сторожа ночью ходят, коли кто там место на ночь глядя назначит - не обрадуется, - возразил Тимофей. - Так дубинкой погладят!..
- Может, условились, что он в сани грамоту подложит? А, светы? продолжал предполагать Семейка, и слова его казались глуповаты, однако Данила уже знал повадку товарища. Семейка словно предлагал: вот я дурости говорю, а вы, светы, мне по-умному возразите, так мы и до истины, чего доброго, доберемся…
- А он и сам туда с книжицей залез? Не-ет! Не то!
- Может, в ином месте замерз, а его в сани подложили?
- Какого лешего?!.
- Вместе с книжицей?..
Семейка, Богдаш и Тимофей предполагали, Данила вдруг замолчал.
Разгадка была рядом…
Он вспомнил недавнее… недавнее и уже такое далекое…
Когда его вместе с отцом привели с белорусским полоном на Москву, а Москва еще от чумы опомниться не успела… когда бесславно умер отец, успев перед смертью походить по дворам с протянутой рукой… когда сын, ухватившись за шляхетскую гордость, как утопающий - за соломинку, забрался в дом, хозяев которого забрала чума, помирать голодной смертью…
И этот мальчишка, которого убивали не голод, не холод, а полнейшее одиночество, вдруг ожил на миг, подсказал!..
- Стойте! - Данила прервал спор, легонько треснув кулаком по столу. Понял я! Он убегал от кого-то, парнишка тот! Убегал - и добежал до торга! Там и спрятался! А тот, кто догонял, на торг не сунулся - там сторожа! Парнишка сидел, сидел под рогожей, боялся вылезть, да и задремал!..
- От кого же он убегал с грамотой-то деревянной?
- Может, украл у кого?
- Для чего бы младенцу такие вещи воровать?
- Может, младенца послали грамоту передать, а за ним недобрый человек увязался?
- Точно!
Уже не понять было, кто высказал эту мысль, может, и двое сразу.
- И с чего мы взяли, что парнишка непременно при печатне кормился? спросил Богдаш. - Может, тот еретик Арсений нарочно кого из своих попросил сына или внука привести, чтобы с грамотой послать?
- Стало быть, родитель тот уже давно сынка ищет! - догадался Тимофей.
- Не хотел бы я сына в избе Земского приказа найти… - Семейка даже поежился.
- Сперва по родне, по знакомцам побегает, а потом добрые люди надоумят и до Земского приказа дойти… - Тимофей тоже пригорюнился. - Ох, грехи наши тяжкие… Знать бы, как парнишку кличут, - панихидку бы велел отслужить, ей-Богу!
- Ты, гляжу, уж и начал! - одернул его безжалостный Желвак. - Рано или поздно кто-то за парнишкой в Земский приказ явится, и тому человеку тело отдадут. Так надобно пойти в избу, где мертвые тела выставляют, и сказать смотрителю…
- Нет, - прервал Семейка. - Коли нас, конюхов, там увидят и услышат, как мы вопросы задаем, то сразу станет ясно, откуда ветер дует - из Приказа тайных дел! А вот подослать кого не мешало бы.
- А кого? - Богдаш почесал в затылке. - Наши-то знакомцы сплошь кремлевские. Придет, скажем, истопник Ивашка, а его и опознают, и подумают - что бы сие значило? В Верху, что ли, о парнишке знать хотят? Нельзя!
- А твою бабу? - предложил Данила. - Ты ж говорил, что нашел себе одну, чисто ходит и лицом хороша, у бояр служит. Пусть бы она пришла племянник, что ли, у нее пропал или крестник?
Богдаш как-то настороженно поглядел на Данилу.
- Дура она у меня, - признался, подозрительно долго перед тем думав. Все перепутает.
- За бабами это водится, - подтвердил Тимофей.
- Не за всеми! - возразил Данила.
Девки с Неглинки, с которыми он невольно свел знакомство и дружбу, были шалавы, но не такие уж дуры.
- А ты что, берешься умную сыскать? - полюбопытствовал Желвак. - Ну, Бог в помощь…
Он так это язвительно сказал, что Тимофей засмеялся, а кроткий Семейка, сторонившийся подобных бесед, улыбнулся.
- А что, и сыщу. Уговорюсь - добежит до избы, скажет, что братец пропал, расспросит…
- И выдаст тебя первым делом!
- Не выдаст!
- А кто такова? - Богдаш прищурился. - Не с Неглинки ли?
- А коли и так?
- Твоя, что ли?
Конюхи переглянулись. По всему было видно - не полюбилась им Федосьица.
- Да я ее полгода уж не видел, - честно сказал Данила. - Другая девка есть. Коли ей две или три деньги дать - и пойдет, и расспросит как надобно.
- Ну, денег нам Башмаков выдал достаточно, и как раз на такие нужды, заметил Семейка. - Завтра с утра сможешь свою девку подослать?
- С утра-то как раз и смогу!
Спозаранку Данила, лба не перекрестив, побежал в баню. В ту всем добрым людям известную, на Москве-реке, напротив Китай-города, куда нанялась служить Авдотьица.
Уходя с Неглинки, она решила - коли не полюбится служба, так можно и вернуться обратно. Служба полюбилась, хотя нанялась Авдотьица в самое горячее время, летом, когда печи в избах и домовые бани каждый день топить не велено, так что вся надежда - на общественную мыльню. Зимой же многие своими баньками обходились, хотя к хорошей девке-растиральщице все равно хаживали.
Топить печи и водогрейные очаги начинали с ночи, а ранним утром в бане было пусто - не такое место, куда чуть свет понесешься. Данила отыскал Авдотьицу на дворе, где она с другими девками носила воду.
- Бог в помощь! - сказал, кланяясь, и поманил пальцем - отойдем, мол, дельце есть.
Авдотьица кивнула, донесла коромысло с липовыми ведрышками до сеней и вернулась уже со свободными руками.
- Как нога-то? - спросила.
Когда Голован приласкал Данилу копытом, как раз сюда и потащили его товарищи лечиться. Сама Авдотьица править такие ушибы еще не умели и позвала лучшую из бабок, обретавшихся при бане и неплохо тут кормившихся. И сама заглянула в угол, где бабка растирала Данилу, убедиться, что все ладно. Данила застыдился - он все еще неловко себя чувствовал в толпе голого народу обоего пола, но Авдотьицу такие глупости уже не беспокоили.
- Хожу потихоньку. А ты тут как?
- Да тоже, с Божьей помощью, потихоньку.
Девка смотрела на него, рослого парня, сверху вниз, а он на нее снизу вверх и с восхищением. Не у всякого мужика такая стать, такие широкие плечи, как у этой Авдотьицы, хотя сама она от этого тайно мучится. И среди зазорных девок оказалась, видать, лишь потому, что на такой нешуточный рост жениха не нашлось…
- Две деньги заработать хочешь?
- А три? - сразу спросила она.
Данила усмехнулся - не иначе, вздумала на приданое копить.
- Можно и три, - согласился он. - Сейчас, пока ты еще одета, беги на Красную площадь. Где Земский приказ - знаешь? Так к той избе, куда мертвые тела свозят для опознания.
- И чье же мне тельце-то опознавать?
Улыбка у нее была замечательная, белозубая, и румянец некупленный, и глаза ясные, и коса знатная, Убрать бы пол-аршина лишнего роста - и любой под венец поведет. Да вот незадача - убрать нечем…
- Лежит там парнишка лет десяти или чуть поболее… - Данила призадумался, вспоминая, что было в тех столбцах, которые Семейка понес возвращать в Приказ тайных дел. - Шубейка на нем коричневым сукном крыта, сапоги желтые, волосом рус. Ты приди, будто братца или племянника ищешь, вторую ночь дома не ночевал, мать его поругай - мол, плохо за сыном следила. И про того парнишку поспрашивай - недавно, видать, принесли, еще родные не спохватились.
- А коли его там не будет?
- Ну, ты ж разумница, не мне тебя учить! Ты у смотрителя разузнай коли детей мертвых приносят, как розыск идет, как родителей ищут? И тут же назад!
- А где ты меня ждать будешь с четырьмя деньгами?
Данила крякнул и усмехнулся.
Нахальная девка ему все же нравилась - хотя о том, чтобы по крайней мере поцеловать ее, он и не помышлял.
- У самых Никольских ворот. Там народу много - я и замешаюсь…
- Ну, гляди…
И вроде никаких вопросов не задала сперва - сразу, без рассуждений, сбегала куда надо, отпросилась ненадолго. И потом, как по льду переходили Москву-реку, тоже о незначительном толковала - о Феклице, о будущей Масленице, о банных своих делах. Данила все беспокоился - не заведет ли речь о подружке Федосьице? А пуще того - не вспомнит ли о Настасье?..
Что-то, видать, Авдотьица чуяла! Что о Федосьице молчала - так ведь знала, что у подружки с Данилой размолвка, и чужому в такие дела встревать не след. А вот как она догадалась о Настасье ни слова не вымолвить?
И хотелось Даниле услышать про чернокосую гудошницу, и боялся выдать себя…
Уже когда на Красную площадь входили, а там как раз торг разгорался, в великом шуме и гаме спросила Авдотьица:
- А что, парнишечка-то, видать, убитый?
- Замерз до смерти, - отвечал Данила. - Ну, ступай с Богом, а я - к воротам. Тут и разойдемся.
Он неторопливо пошел по торгу, сторонясь зазывал. Нужно было так лениво пройтись, чтобы выйти к Никольским воротам не сразу и поменьше возле них околачиваться. Как знать - долго ли там Авдотьица расспросы вести станет?
Девка управилась быстро.
- Идем скорее! - велела она. И потащила Данилу за собой в самую гущу толпы.
- Ну, что? - спросил он.
- Где мои четыре деньги?
Монеты ждали, уже зажатые в кулаке. Авдотьица стянула рукавицу и спрятала туда свой заработок.
- Ну, как, приходили?
- Лежит твой парнишечка… Я все, как ты учил, сказала: племянника ищу, мать у него выпить не дура, с таким же пьющим человеком связалась, боюсь - как бы он племянника не пришиб да не бросил под забором.
- Это ты хорошо выдумала, - подивился бабьей смекалке Данила. - И что смотритель?
- Вот, говорит, других парнишек нет. Поглядела я на него, Данилушка, веришь ли - слезы на глаза навернулись. Лежит, личико беленькое, волосики светленькие, рубашечка на нем вышитая… Знаешь ли что, Данила? Он дома был любимый сынок! Его чистенько водили! Значит, и мать должна сыскаться! Коли жива!
- Постой, постой! Ты что это говоришь?
- А то и говорю! Не из нищего житья парнишечка. И коли никто его не ищет - уж не порешили ли его родителей? Их убили, а он убежал, забился куда-нибудь со страху, да и замерз!
- Ого! - такое ни Даниле, ни конюхам на ум не приходило.
Вот тут уж концы с концами сходились. Старшие - родители ли, опекуны ли, - ввязались в темное дело с деревянной грамотой, из-за которой в трех шагах от Кремля чуть подьячего не убили. Может, и было где-то за высоким забором побоище, а парнишка успел убежать, да и книжицу с собой унес? За ним погнались и…
- И впрямь ты разумница! - убежденно сказал Данила. И тут же крепко задумался.
Как выяснить - было ли на Москве той ночью такое убийство, что бабу с мужиком и всех домочадцев злодеи порешили, а одно дитя пропало без вести?
Это могли знать только в Земском приказе - да и то вряд ли.
Хорошо, коли та семья с соседями ладно жила. Бабы чуть ли не каждый день друг к дружке в гости бегают - сразу злодейство и обнаружат. А если жила на отшибе? Тихо за бревенчатым забором - и слава Богу, скажут соседи. Время зимнее, печь остынет - мертвые тела и пролежат на холоде седмицу-другую, пока кто-то все же не догадается заглянуть.
С таким вопросом нужно было прежде всего бежать к Тимофею, Семейке и Желваку.
- Разумница, - согласилась Авдотьица. - Да только никто замуж не берет!
- Погоди, найдется и на тебя управа, - убежденно сказал Данила. - Тебе сколько лет-то?
- А двадцать второй годок пошел. Перестарочек!
Человек, более навычный с девками обращаться, сразу бы понял - такими веселыми словечками Авдотьица с парнем заигрывает. Но Данила только и знал, что краткую любовь Федосьицы, к тому же, голова у него сейчас вовсе не девичьим баловством была занята.
- Так это и неплохо, - в лад отвечал он. - Стало быть, ты уже не переборчивая, кто посватается - за того и пойдешь.
Авдотьица вздохнула.
И было с чего вздыхать! На торгу всякого народу довольно, и больших, и малых, а она идет - и на всех-то свысока глядит! Вот ведь Бог наказал не иначе, за родительские грехи…
- Ты не охай! Вот увидишь - и зимний мясоед кончиться не успеет, как жених посватается! - пошутил Данила.
Зимнего мясоеда всего-то оставалось две с небольшим седьмицы. А на Масленицу уже не сватаются и не венчают, потом - Великий пост, и все дела такого рода откладываются чуть ли не до Троицы.
- Ну, из твоих бы уст - да Богу в уши! - Авдотьица очень внимательно поглядела на парня. - Выйдет по-твоему - с меня подарок!
- Да что я тебе, бабка-ворожея?
- Не за то.
А за что - не сказала. Рассмеялась тихонько, махнула рукой - да и ушла в толпу.
Удерживать ее Данила не стал. У нее - в бане дела, ему - на конюшню бежать.
Нога побаливала. Но как мог - так и добрался.
Там его ждал Тимофей Озорной.
- Ну, как твой розыск?
Данила пересказал, что услышал от Авдотьицы.
- Разумница девка, - согласился Тимофей. - Но коли так - то и не придет никто за парнишкой.
- Авдотьица - не святое Евангелие, может и ошибиться, - возразил Данила. - Надобно каждый день проверять, не явился ли кто!
- И ее каждый день подсылать? Или ты сам убрусом башку обмотаешь и поплетешься, благо усов с бородой нет? - высказав такую мысль, Тимофей громко вздохнул и завершил загадочно: - А ведь придется!
- Чио придется? Мне - бабой рядиться? - изумился Данила.
- Нет, Авдотьицу подсылать.
- И платить ей всякий раз?
- Придется и платить…
Беседу эту они вели там, где обычно прятались, когда нужно было перемолвиться тем словцом, что не для посторонних ушей, - в шорной. Хотя и дверей она не имела, однако это тоже было неплохо - никто не подкрадется да ухом к щелке не приложится.
Там, где полагалось бы висеть дверь, вдруг встал во весь рост Богдаш.
- Ну, братцы, кажись, я на верном следу! В печатне-то переполох! Земский приказ их всех так трясет, так трясет - того гляди, и Грека на дыбу поднимут!
- Обидели приказных! - согласился Тимофей. - Теперь главное - не перестараться.
- Ты о чем это? - удивленно спросил Данила.
Тимофей и Желваком переглянулись.
- Лишней работы не сделать, - сказал Богдаш. - Пусть их потрудятся во славу Божию! Мы мешать не станем, а только присмотрим за ними. А как у них что путное появится - тут и мы к их дельцу пристроимся. Зачем же всем сразу одно дело делать?.. Ни к чему это, брат Данила!