– Проверка личного имущества курсантов отменена распоряжением Ревкомитета училища, – сделал попытку оправдаться комиссар. – Понимаете, такие проверки расцениваются как недоверие к учащимся, что приводит к недовольству…
– И появлению тараканов, – вставил реплику Озеровский, чем вызвал усмешку на лице комиссара. Впрочем, разговор тут же перешел в иное русло. – Перельцвейг, то есть Сельбрицкий, постоянно находился в училище?
– Только во время занятий, – отчеканил Михайлов. Видно, на данный вопрос отвечал множество раз. – В казармах не ночевал: имел жилье в городе.
– Что вам еще известно о Перельцвейге?
– Почти ничего. Скрытен был. Вроде и говорун, а вдумаешься в его слова: пустозвон. Опять же слова говорил правильные, а в глаза глянешь – пустота. Иногда молчит сутками, а то вдруг скажет, будто бритвой обрежет. Молодняк вокруг него вился, будто мухи над дерьмом. Он ведь был самым старшим из курсантов, самым опытным, вот потому они к нему и тянулись. А Сельбрицкий данным фактом пользовался. – Михайлов не спеша прошел к столу, открыл верхний ящик, вынул исписанные листы. – Вот, можно сказать, компромат. Незадолго до ареста Сельбрицкого слышали, как он говорил вот это! Записали почти дословно. Читайте!
Аристарх Викентьевич взял первый лист.
"… побегут, никуда не денутся. Так и сказал: большевикам – крышка! Защищаться им нечем и некем. А нам немцы помогут. Немецкая монархическая партия. Людишек же следует искать в уезде. В городе никого из толковых не осталось. А там чего-нибудь да нашкребем…" Что за бред?
Доронин с силой сжал кулаки: нет, старик точно доведет его до цугундера .
– Какой же это бред? – встрепенулся Михайлов. – Крамола! Мятеж!
– А тот бред, что в него нельзя верить. – Озеровский бросил лист на стол. – Какие немцы? Какая немецкая монархическая партия? Где мы, а где Германия? Они себе сами ладу дать не могут, а тут у них помощь просят.
– И тем не менее подтвердилось, – заметил комиссар, – и не где-то, а у вас, на Гороховой.
– Точно, – на сей раз Доронин поддержал артиллериста. Зло поддержал, с искрой во взгляде. – Было.
– Ладно, – Аристарх Викентьевич почувствовал: данную тему лучше закрыть. – А фамилия Канегиссер вам о чем-нибудь говорит?
– Как?
– Канегиссер. Он учился в вашем училище, до весны.
Михайлов отрицательно качнул головой:
– Меня назначили комиссаром в июне.
– Так, может, курсанты его вспоминали? Или в разговоре случайно всплывала эта фамилия?
Михайлов вторично замотал головой:
– Не припомню.
– И он не приходил в казармы?
– Говорю же – нет! Постороннего человека я бы сразу заметил.
– Логично.
Доронин догадался, куда клонит следователь. Если комиссар не помнил Канегиссера, то тот никак не мог принимать активного участия в готовящемся мятеже. Для того чтобы помогать мятежникам, следовало постоянно контактировать с заговорщиками, а значит, встречаться с ними. Кто-то да должен был о нем проговориться во время расследования. Фамилия Канегиссер в деле не звучала, иначе бы тот тоже оказался в расстрельных списках. Или его бы вызвали на допрос. Однако никто бывшего курсанта на Гороховую не вызывал.
– То есть о взаимоотношениях Канегиссера и Перельцвейга вам ничего не известно?
– Абсолютно! – уверенно тряхнул коротко стриженной головой комиссар.
– А с кем из курсантов можно поговорить о Перельцвейге?
Михайлов вторично усмехнулся.
– Ни с кем. Те, кто ходил к Сельбрицкому, расстреляны вместе с ним. А те трое, что не были связаны с заговором, убыли на фронт, три дня тому назад. Здесь остался один молодняк, что поступил в училище перед самым мятежом. Из этих никто ничего не знает.
– А с кем из преподавателей можно поговорить?
Михайлов почесал кончик носа.
– По поводу Канегиссера? Даже не знаю. Сейчас здесь все новые преподаватели.
– А если припомнить? – прищурился Доронин. Нехорошо прищурился, с намеком.
Михайлов намек понял.
– Можно поговорить с Сартаковым, – быстро проговорил комиссар, впрочем, тут же уточнил: – Только его нет: уволили в июле. Слишком строптивый старичок оказался. Не знаю, жив ли… А так… Литков! Точно! Как я мог забыть… Вот кто точно вам поможет. Правда, сейчас в пятидневном отпуске. Но это не беда. Он в городе. На Васильевском проживает, с ним пообщайтесь. Вредный мужик, однако, с памятью дружит.
– Адрес имеется?
– А как же. В канцелярии, на первом этаже.
* * *
Белый вошел в уже знакомый кабинет и, запахнув шинель, без приглашения, тяжело опустился на стул возле письменного стола, за которым расположился Бокий. Глеб Иванович оторвался от телеграфной ленты, которую ему принесли прямо перед приходом полковника, потер пальцами глаза, устало проговорил:
– Чай будете?
– Не откажусь.
Чекист прошел к двери, крикнул секретарю:
– Два чая. И покрепче, – после чего вернулся на свое место, снова обратился к арестованному: – Что ж вы, Олег Владимирович, буянете? В вашем-то возрасте?
– Это смотря что называть буйством. – Белый откинулся на спинку стула. – Кстати, вы мне обещали баню.
– Не хочется перед Господом предстать в срамном виде?
– А кому такое по душе? – равнодушно отозвался полковник. – Покойников – и тех обмывают. А я пока живой.
– Верно заметили, что пока.
В кабинет неслышно вошел пожилой чекист с чайником в руке. Вскоре перед арестованным стоял стакан с душистым кипятком.
Бокий подождал, когда секретарь покинет кабинет, после чего продолжил мысль:
– Странно как-то получается, Олег Владимирович. Не успели вас перевести из одиночки в общую камеру, как вы тут же устраиваете побоище. Даже суток не провели в людском обществе.
– В людском обществе я не был более года, – Белый поднес стакан к обветренным губам, сделал маленький, осторожный глоток, – и, судя по всему, никогда не буду.
– Никогда не говорите "никогда", – серьезно заметил Глеб Иванович, – даже в вашем положении есть надежда.
– Вот только этого не нужно, – полковник поморщился, – я прекрасно знаю свое будущее.
– Что ж, если вам не хочется пофилософствовать, давайте займемся более приземленными делами. Олег Владимирович, не стану ходить вокруг да около. С вами так поступать не имеет смысла. Скажу сразу: мы вас подсадили к студенту специально. Точнее, я подсадил. В надежде, что вы сможете, скажем так, "прощупать" молодого человека.
– То есть без моего согласия сделали меня "подсадкой"?
– Совершенно верно, – без какого-либо намека на улыбку отозвался чекист. – Думаю, вы об этом и так догадались. Не знаю, будете удивлены или нет, но я сейчас хочу перед вами открыться. Но сначала о причине, почему хочу это сделать? Вы – лицо незаинтересованное, отвлеченное. А я в это дело погрузился по самую, как говорится, маковку. А потому многие детали перестал замечать. Глаз, знаете ли, замылился. Вот детали, будто передо мной, а не вижу. Понимаете, в чем дело? Исходя из протокола первого допроса студента стало ясно, что он врет. Причем врет примитивно. Надуманно. Такое ощущение, будто придумал версию покушения в момент ареста. Скорее всего, так оно и было. Молодой человек, судя по всему, никак не рассчитывал на то, что его арестуют. Ан просчитался.
– Вы очень часто употребляете несвойственные следователю слова. "Исходя", "ощущение", "судя по всему"… Сыщик должен говорить глаголами: пришел, сделал, убил, убежал… А у вас все поверхностно и на уровне эмоций. Потому вы и не видите детали. Отбросьте эмоции. Оставьте только логику. Вы лично допрашивали мальчишку? – неожиданно спросил Белый.
Бокий стер улыбку с лица. Да, не случайно Доронин жаловался, будто не в состоянии общаться с этим беляком. Действительно, куда ему, бывшему крестьянину и матросу, если даже он, Бокий, человек с европейским образованием, и то чувствует себя не в своей тарелке в присутствии такого мастодонта от разведки.
– Нет. Студента после первого допроса вообще больше никто не допрашивал. Ждем приезда товарища Дзержинского.
– Не боитесь отдавать такие ценные сведения? А если передам на волю тюремным телеграфом о приезде вашего руководителя?
Бокий повел плечами:
– Во-первых, из приезда Феликса Эдмундовича никто тайны не делает. Во-вторых, вы не тот человек, который станет кусать исподтишка, будто шавка. Вы из волкодавов, а не падальщиков.
– Благодарю за столь высокую оценку.
Белый закинул ногу на ногу, отчего пола шинели с легким шорохом спустилась на пол.
– Вы правы: мальчишка врет. Его подвели под убийство.
– Детально?
– А можно еще чайку?
Глеб Иванович поднял чайник, наполнил стакан. После чего достал папиросы со спичками, положил все это богатство перед арестованным.
– Я вас слушаю.
– Так вот. Я исходил не из того, что убийца вашего товарища, который мне абсолютно безразличен, наговорил вам. Более того, скажу, что он и мне твердил о том же. Мол, убил вашего Моисея… из мести. Я не поверил его словам. И знаете, по какой причине?
– Потому что он слишком спокойно себя ведет? – выдвинул версию Бокий.
– Отнюдь. – Белый отрицательно качнул головой. – Мне и раньше встречались подобные случаи, когда ненависть овладевала человеком так, что он совершал первое в своей жизни убийство, ни о чем не сожалея и в дальнейшем не раскаиваясь. Хоть это и кажется на первый взгляд противоестественно. Тем не менее случается. Суть не в том. Иная причина заставила меня не поверить молодому человеку.
– И какова эта причина? – Бокий прищурился: интересно, совпадет ли гипотеза полковника с его личными выводами?
– Господин Канегиссер из очень состоятельной семьи. Лично с ними я не знаком, но кое-что об этом семействе слышать доводилось. К примеру, известно, что батюшка молодого человека ценил, да, я думаю, и по сей день ценит роскошь и деньги, что и привил своим сыновьям. Известно также и то, что брат нашего малолетнего преступника одно время являлся штатным сотрудником "охранки". Заметьте, не ради денег, а лишь для того, чтобы погорячить свою юную кровь. Также я осведомлен и о том, что господа Канегиссеры всегда входили в контакт только с людьми своего круга. Инородные тела к данному кругу не допускались.
– И что из всего вышесказанного следует?
– А то, что мальчишка из мести убить не мог. Не то сословие, чтобы мстить, как он выразился: "за смерть друга". Из-за девушки – мог! Романтика. Из-за денег, точнее крупного состояния, тоже мог! Вы, кстати, проверьте, не вызывал ли Урицкий к себе на допрос старшего Канегиссера. Ведь наверняка у инженера за рубежом имеются в банках счета на кругленькие суммы. Вполне возможно, ваш Моисей на них-то глаз и положил. Это – причина! А месть из-за друга… Сие из мира фантазий господина Дюма, которые, как вы правильно заметили, юноша придумал в момент ареста. Потому как иной гипотезы на тот момент у него под рукой не имелось. Теперь касательно моего предположения, будто мальчишку подтолкнули к убийству. Ночью в камеру подсадили двух уголовников. Вам об этом, насколько я понимаю, сообщили.
– Тюрьма переполнена. Пришлось вас потеснить.
– Понимаю. – Белый поставил стакан на стол, однако к папиросам притрагиваться не стал. – Только непонятно, зачем они хотели убить мальчика? Ни с того ни с сего. Без причины.
– Вы в этом уверены?
– Абсолютно!
– У вас имеются доказательства?
Полковник развел руками.
– Что вы… У меня есть глаза. Уши. Опыт. Что и подсказало, что тех уголовников совсем не случайно определили именно в нашу камеру. Дальнейшие выводы делайте сами.
Если бы было так просто – сделать выводы.
Полковник прав: блатных к ним в камеру подсадили не случайно. Мало того: подсадили по Варькиному личному распоряжению. Яковлева… Об этом чекисту доложили в докладной записке о происшедшем. Но и это было не все.
За час до прихода полковника с Дворцовой площади, телефоном, сообщили о том, что красноармеец Шматко из охраны комиссариата, который вчера преследовал Канегиссера вместе с чекистами и которого сегодня вызвали вторично на допрос, ранним утром был найден мертвым возле своего дома. Зарезали ночью, когда тот возвращался домой. Ножом в спину. Стянули сапоги, ремень. Обшмонали карманы. Возможно, убийство с целью ограбления. Но что-то с трудом верится в подобное. К тому же второй солдат, Фролов, куда-то запропастился, чтоб его… Вот тебе и загадки. Убийцу пытаются ликвидировать в камере. Свидетели погибают на воле. И вокруг всего этого, словно ведьма, вертится Яковлева. А тут еще Феликс приезжает. Тот самый Феликс, который прислал Варвару. Вот и спрашивается: по чьему велению хотели порешить Канегиссера? По Варькиному или исполняли приказ Москвы?
Бокий вторично пододвинул к арестованному сигареты, сам отвернулся к окну. Ему нужно было, чтобы Белый отвлекся куревом и не обратил внимания на изменения в поведении чекиста.
Глеб Иванович вдруг подумал (и эта мысль обожгла мозг): а с какой стати он решил, будто Дзержинский приедет? Ведь наверняка Феликс на всех порах возвращается в Москву. Конечно, убийство Соломоновича – серьезная причина для его появления в Северной столице, но ведь там совершено покушение на самого Ленина! Ленин и Урицкий – даже смешно ставить их на одну доску.
Но тогда что ж выходит? Получается, покушение на Канегиссера было неслучайным? И он своими действиями отменил распоряжение Дзержинского, которое тот передал Варваре? Да, тут точно можно сойти с ума.
* * *
Урицкий убит. Ленин ранен. Руками правых эсеров русские и союзные капиталисты хотят снять голову с рабочей революции. Пролетариат ответит организованным террором и удвоенными усилиями на фронте. Класс убийц – буржуазия – должен быть раздавлен!
Е.М. Ямпольская
"Правда", 31 августа 1918 года.
* * *
За пару домов до жилища бывшего преподавателя Михайловского училища, капитана в отставке Сартакова, Доронин приказал чекисту, управлявшему автомобилем, остановиться:
– Мы с Аристархом Викентьевичем пройдемся. Тут недалеко. А ты обожди.
Пройдя несколько шагов по набережной Невы, на такое расстояние, чтобы шофер не услышал, Демьян Федорович процедил сквозь зубы:
– Никак не могу взять в толк, гражданин Озеровский. Вы что же, ставите под сомнение тот факт, что убийство товарища Урицкого сделано руками контры?
– Нет, не ставлю, – вынужден был выдавить из себя Аристарх Викентьевич. Матрос давил на него своим революционным авторитетом, чем приводил старого следователя в трепет.
– А мне вот кажется как раз наоборот! – чекист с силой сунул руку в карманы галифе, вынул из него сделанный из дерева простенький портсигар, лихо кинул папироску в рот. – Поставить под сомнение мятеж! Не много ль на себя берете? Нет, со многим из того, что вы говорите, я согласен. Согласен, что нужно посмотреть заново дом на Миллионной, тут вы правы. Согласен, что пацан что-то скрывает от нас и у него были сообщники. Может быть, даже из ЧК. Согласен: положили вы на обе лопатки и меня, и товарища Бокия своей логикой. Но поставить под сомнение мятеж, тут знаете ли… – Матрос задохнулся от возмущения. Озеровский промолчал. Поэтому Доронин решил "додавить". – Хорошо, что Глеб Иванович вас не слышал. Впрочем, не факт, что о ваших словах Михайлов не донесет в ЧК.
Озеровский и на сей раз промолчал.
Матрос зло сплюнул на тротуар.
– Вы что, язык проглотили? – Доронин с силой, зло втянул в себя папиросный дым. – И потом: на кой вам ляд сдался Сартаков? Ведь Михайлов четко сказал: Канегиссер ни в каких отношениях с заговорщиками не состоял. А Михайлов – это вам не "Ванька с Моросейки". Комиссар училища, представитель власти!
Доронин в три затяжки прикончил папиросу. Достал вторую.
– Я не знаю, Леонид Канегиссер – контра, как вы выразились, или нет, – наконец услышал Демьян Федорович глухой голос следователя. – Однако что-то мне подсказывает, что причины убийства Моисея Соломоновича лежат совсем в иных, далеких от политики пространствах.
Матрос поперхнулся дымком: ничего себе старик высказался! Чтоб переварить, полдня нужно.
– И где ж они тогда лежат?
– Не знаю, Демьян Федорович. Пока не знаю. Но вы же сами слышали…
– Что я слышал? – вскинулся чекист. – Как вы специально задавали вопросы таким образом, чтобы ответы были в защиту Канегиссера? Это я действительно слышал. И это меня очень удивило! – Доронин схватил следователя за рукав, чуть ниже локтя. – А, кажется, я догадался. Сочувствуете убийце? Дворянская солидарность взыграла, да?
Озеровский тщетно попытался освободить руку. Не получилось. И тогда он сорвался, закричал:
– Милостивый государь! Не сметь! Не сметь приписывать мне то, чего нет в природе! Это во-первых. – Перед носом матроса взлетел тонкий, сучковатый указательный палец. – А во-вторых, я не дворянского происхождения. А даже если бы и был, то ни о какой солидарности с убийцей не может идти речи. Сие противоестественно! Это вы со своим Михайловым поговорите о солидарности классов! Да покрепче, а то заврался ваш комиссар!
Опешивший Доронин отпустил рукав. Подобного от тщедушного старичка он никак не ожидал.
– Простите. – Озеровский обмяк, отвернулся в сторону.
– Да чего там… бывает. – Демьян Федорович глянул по сторонам: не слышал ли кто? Нет, рядом никого не было. Отпустило. Тронул локоть старика. – Так это… Аристарх Викентьевич… Того… Побереги себя. Мало ли чего я гутарю. А у тебя сердце. Я ж знаю, видел, как ты за грудь цеплялся. Только… я тогда совсем ничего не понимаю. Чего ж мы ушли? Чего дальше не стали трясти комиссара? Кивнули б мне, я бы тряхнул Михайлова.
– Зачем? Мы и так все выяснили, – Озеровский развернулся всем телом к коллеге, – Михайлов, сам того не понимая, рассказал нам все. Канегиссер действительно не встречался с мятежниками. Он и не мог с ними встретиться. Потому что мятежа как такового не было.
– Опять? – Доронин сокрушенно развел руками. – Все не угомонишься, Аристарх Викентьевич… А дома у Перельцвейга что, по-твоему, было?