Вместо ответа, она только рукой махнула.
- Тачка у тебя какая-то беспонтовая, - заметила немного погодя. - Чего, платят мало?
- Платят нормально, да и сам себя не обижаю.
- Взятки берешь, что ли? - оживилась Алька.
- Кручусь, - поправил он.
- Так что ж не купишь что-нибудь поприличнее? В Минске на таких только старперы за картошкой ездят. Подари ты ее деду какому-нибудь, а себе возьми что-нибудь солидное.
- Меня устраивает, - обиделся он. - Я ж чиновник, мне выпячиваться нельзя. Сейчас каждая шавка норовит сунуть нос в твою жизнь. И потом, нахрена мне хорошую машину долбать по нашим дорогам? Я ж по работе на ней сотни две в день накручиваю. Мне, заметь, компенсацию не платят. УАЗик, - как раз то, что надо.
- Ой, вы посмотрите на него, - Она хлопнула себя по коле-ням, - выпячиваться не хочет. Большая шишка… Всего лишь главный инженер строительного управления. Да у нас в Минске самый захудалый чинуша на новом мерсе рассекает и не парится, а ты тут в лесу ссышься засветиться. Брось, живи в полную силу. А то ведь жизнь пройдет и вспомнить нечего будет.
- Ты меня еще жизни учить будешь, коза дурная. Сначала институт закончи и замуж выйди, а потом рассуждай, - уже не на шутку разозлился он. - Тоже мне - теоретик.
- Ладно, проехали, - бросила Алька, доставая из сумки телефон. - Предкам маякну, скажу что добралась. Мать мне весь мозг выклевала накануне - позвони, да позвони. Можно подумать, что здесь война идет…
- Они ж за тебя, дурочка, переживают.
- Если бы переживали, то не позволили бы мне ехать в ваш распрекрасный Несвиж.
В раннем детстве Алька бывала в Несвиже часто, чуть не каждое лето: загорала, купалась и бегала с соседскими мальчишками воровать клубнику на дальние огороды в конце их улицы. Тогда еще был жив дед. Через месяц приезжали родители, у которых начинался отпуск. Обычно оставались дня на три. Она вспомнила, как пряталась от них на чердаке и не хотела уезжать. У бабки ей нравилось, можно было делать что хочешь и не бояться за последствия. Правда, последние восемь лет Аля в Несвиж не приезжала, так как не было ни желания, ни возможности.
- О чем задумалась, хулиганка? - спросил Виктор, когда машина свернула на бабкину улицу и мягко покатила мимо знакомых с детства каждой лазейкой заборов.
- О том, что все мужики - сволочи, - ответила она, разглядывая свой маникюр.
- Тебе-то об этом откуда знать? - съязвил он, выцарапывая свободной рукой сигарету из пачки.
- Да уж есть кое-какой опыт…
- То есть?
- Приятель у меня в Минске остался. Думаю, куда его, кобеля, понесет.
- Не переживай, этого добра на твой век хватит, - успокоил он ее.
- А кто тут переживает?! - воскликнула Алька. - Было бы чего переживать. Приеду, узнаю, что путался со Светкой или еще какой шалавой, отошью в миг.
- Вот это правильно. А я ведь помню, как ты тут с соседскими пацанами разбойничала, - вспомнил Виктор. - Атаманшей у них была, заводилой.
- Ну, не атаманшей, но, как сейчас говорят, в авторитете, - поправила его Алька.
Машина в очередной раз подпрыгнула на яме. Пепел с сигареты упал Виктору на штаны.
Алька заржала.
- Смотри, припалишь что-нибудь. Жена вечером спросит, где присмолил.
Он только чертыхнулся.
- Что у вас тут, бомбежка была, что ли? - спросила Алька, оглядываясь вокруг. - Все в ямах, не пройти, не проехать.
- Не знали, что ты приедешь, подсуетились бы, - пошутил он. - А вообще, сезон сейчас в разгаре строительный. Когда еще дороги делать? Надо строить, пока бабки есть. Бюджет не резиновый. Кстати, замок Радзивиллов полностью отреставрировали. Навели там красоту не хуже, чем при князьях. Теперь туристов возить будут толпами.
- А ресторан там есть приличный? - спросила Алька.
- Ресторанов у нас хватает… Только делать тебе там нечего.
- Это я уж сама решу, где и что мне делать. Только вырвалась от стариков, которые с утра до вечера на мозги капали, так тут ты. Я, если хочешь знать, не только на практику приехала, но и отдыхать от городской суеты тоже. Хочу поддержать своим рублем национальный туризм, чтоб у вас бабло на дороги было.
- Ты тут не в турпоездке, а на производственной практике. Смотри там, не опозорь родню в исполкоме. Меня тут все знают. Будешь в юридическом отделе жалобы населения разбирать. Работа непыльная, но ответственности тоже требует. А туристы не в ресторанах сидят, они наши местные достопримечательности осматривают.
- Да знаю я… Сразу видно, что ты из своего Несвижа только в Минск и выбирался, - заметила Алька. - Турист пожрать любит в массе своей. У него от красоты аппетит знаешь, как играть начинает, только подноси. У меня, между прочим, тоже уже начинает, - добавила она. - Утром один жалкий бутер закинула с чашкой кофе и все. Проспала немного…
- Сейчас тебя бабка пирожками быстро загрузит под завязку. За две недели на размер распухнешь, это точно.
- Не распухну, - оборвала его Алька, - во мне желчи много, она не дает пухнуть.
- К Грише зайди обязательно. Все спрашивал, когда приедешь. Он у нас теперь местная знаменитость, вроде Нострадамуса: предсказывает, порчу снимает, сглаз, лечит от разных хворей, все больше душевных. Алкашей заговаривает, баб на роды настраивает. Их к нему даже из других областей привозят, словно у них там своих знахарей нет. Бывает, что и из Москвы наезжают. Недавно перепугали тут всех. Целый кортеж "Мерседесов" пожаловал. Видно, Гришка, как ты говоришь, в авторитете.
Григория Алька помнила плохо. В детстве они почти не общались из-за разницы в возрасте. В ее памяти он остался странным нелюдимым человеком, о котором родители, если и вспоминали, то как-то вскользь, с оттенком неловкости.
- Какие страсти! - восхитилась она. Про себя же подумала, что надо сходить, насчет Сережки поинтересоваться, где он там, кобель, шастает.
- А весной из столицы ученые нагрянули во главе с профессором Арцыбашевым из Академии наук, психологи, аналитики какие-то, словом, исследователи разной паранормальной хрени. Беседовали с Гришкой, записывали, на лоб датчики какие-то клеили… Способности у него, конечно, феноменальные.
Машина свернула на обочину и остановилась.
- Вот так Алька, у нас теперь тут жизнь кипит не хуже, чем в столицах. Все, что хочешь. В последнее время, может слышала, снова о спрятанных сокровищах заговорили. Поляк один недавно приезжал, расспрашивал, неделю по замку лазил, фотографировал, с Гришкой сильно закорефанился, замерял что-то, ко так ничего и не нашел. Я так думаю, что если уж своим золото в руки не далось до сих пор, то уж чужим и подавно нечего тут делать. Кроме того, у нас местных искателей-копателей хватает. Есть и такие, которые через это дело совсем умом тронулись, до сих пор не успокоятся. На днях вот тоже случай был…
- Что за случай? - полюбопытствовала Алька.
- Человека, понимаешь, убили. Вроде бы он что-то такое знал о тайнике, в котором радзивилловский эконом перед осадой замка в восемьсот двенадцатом спрятал Золотых Апостолов. Говорят, странный этот старик убитый был… Сам-то я его не знал, но город у нас небольшой, прыщик на заднице не утаишь. И ведь что интересно, Гришка еще за неделю предупредил милицию письмом, мол, планируется убийство, примите меры, растяпы.
- И что милиция?
- Ничего! Следователя, правда, прислали, приятеля моего. Тот с Гришкой всю ночь проговорил, а утром уже о трупе узнали. Переполох, конечно, поднялся. Григория сразу задержали, но вечером отпустили под подписку о невыезде. Теперь ищут убийцу, а хироманта нашего на допросы тягают. На место преступления его даже возили, чтобы он там походил, посмотрел и указал на убийцу.
Алька достала из сумочки зеркальце и, быстро осмотрев себя, повернулась к брату:
- А мужика этого зарезали, что ли?
- Нет, - ответил Виктор, вытаскивая ключ из замка зажигания, - удар тупым предметом в висок. Предмет этот так и не нашли.
- Брррр, - Алька передернула плечами, - Я мертвецов боюсь!
3
4 апреля 1942 г. Несвиж
Пани Ирэна Ковальчик уже и не чаяла увидеть своего сына живым. После событий 1939 года, когда Польша в течение двух недель была поделена между западным и восточным агрессорами и перестала существовать как государство, она лишь молилась Матке Бозкой, чтобы Адам не попал в плен к русским: пусть лучше он останется по ту сторону Буга, нежели попадет в ежовые лапы НКВД.
Соседи, жители маленькой деревни под названием Нелепово, расположенной в нескольких десятках километров от Несвижа, часто спрашивали у Ирэны о судьбе сына. Но ответить им было нечего. Вот уже два с половиной года как от Адама не было никаких вестей.
События этих двух недель развивались стремительно и непонятно не только для крестьянского ума, но и для командования польской армии. Перед ней - вермахт, в тылу - большевики, и определить, кто из них представляет большую опасность, в тот миг казалось достаточно сложным. Но как рассудило время и скудные вести от соседей и дальних родственников, немецкий плен, где оказалась часть офицеров польской армии, в которой служил Адам, давал, в отличие от советского, хоть какой-то шанс на спасение.
- Ой, цо ж то бэндзе, Ирэна, что будет, - причитала соседка баба Ольга, - всех польских солдатиков красные похватали всех до одного. Говорят, отвозят в лагеря специальные, а потом в Сибирь. И ведь главное - ни письма, ни весточки ни от кого не дождаться. Будто в воду канут. А сейчас и за семьи солдатские взялись. Уже и к Франковским приходили, спрашивали, где сын. Те, мол, не знаем и все тут, так ведь Юрек их - солдат простой, а твой Адам офицер.
- Ты бы, баба Ольга, запамянтовала об тым и поменьше языком своим чесала, особенно в Несвиже. Не приходят - и ладно, хотя я и сама этому удивляюсь. Может и не известно им про Адама ничего.
- Как же, неизвестно, - не унималась баба Ольга, - им все обо всех известно, а если и не знали, то уж будь уверена, доброжелатей хватает, чтоб донести. Вон, Франковские живут на хуторе, в город носа не кажут, и то на них донесли, ой, цо бэндзе, Ирэна.
- Шла бы ты, баба Ольга, со своими Франковскими, - начала злиться пани Ирэна, - и без тебя на сердце горько. Может и нет уже в живых Адамушки моего… Иди уже. Не трави душу. - Видать, сама, ведьма, выведать что-нибудь хочет, - подумала Ирэна, но вслух эту мысль не высказала. И так врагов вокруг хватает.
Ирэна и сама удивлялась, почему представители новой власти не обратили на нее внимания. Органы безопасности советской республики с особым пристрастием относились к выявлению на недавно занятой территории Западной Белоруссии лиц польской национальности, уделяя особое внимание бывшим сотрудникам польской администрации и военнослужащим. Полностью разобраться в причинах столь жесткого обращения советов с поляками пани Ирэна не могла, но практичный женский ум подсказывал ей, что большевики просто мстят за поражение двадцатилетней давности, после которого Западная Белоруссия отошла к Польше. Наверстывают упущенное, хотя от поляков и многие белорусы вдоволь натерпелись. Политики грызутся между собой, а народ мучается. Впрочем, на этой многострадальной земле, неоднократно переходившей из рук в руки, всегда было неспокойно. Наверное, Боженька нам такую долю определил, полагала пани Ирэна.
Адам никогда не делил людей по национальному признаку. Ему было все равно, кто перед ним, белорус, поляк, еврей или украинец, которых на территории Западной Беларуси, отошедшей по Рижскому соглашению 21-го года к Польше, проживало много. Парень не мог понять отношения своего отца и польской родни к евреям и белорусам.
- Да они такие же, как и мы, - еще в детстве пытался он объяснить отцу, - одни, правда чернявые и в бога другого верят, а белорусы вообще такие же, как и мы, только говорят чуть иначе.
- Не все так просто, сын, - с жидами всегда надо держать ухо востро, хитрые они. Чужого поля ягода. А белорусы - они, вроде бы нам как братья - славяне, и жаль их, но они лишь пешки в политической игре.
- Как это понимать, пешки? В чьей игре? - спрашивал Адам.
- Со временем сам разберешься, что к чему, - вздыхал отец.
Тогда Адам не очень понимал, о чем толкует отец, но когда подрос и поступил в промышленное училище в Кракове, потихоньку понял. Разобраться в тонкостях политических и национальных распрей, а заодно впитать азы коммунистического учения Адаму помог его старший товарищ Яцек, с которым он познакомился на спортивных занятиях в гимнастическом зале училища. Именно он привел Адама в коммунистический кружок, где чем-то напоминавший Гитлера пропагандист из КПЗБ, по имени Авдей, на первом же занятии внедрил в сознание Адама любовь к пролетарским и ненависть к буржуазным идеалам.
- Прочти вот это, - после занятия Яцек протянул Адаму книгу. На обложке значилось: Ф. Энгельс. "Происхождение семьи, частой собственности и государства".
- Жид что ли? - поинтересовался Адам, разглядывая портрет автора.
- Сам ты жид, - обиделся на политическую неграмотность товарища Яцек. Немец, коммунист. Наш товарищ, одним словом.
Прочитанная книга оставила в душе Адама неизгладимый след и массу вопросов, на которые требовались немедленные и исчерпывающие ответы. К большому сожалению, прокомментировать книгу было некому. Когда Адам дочитывал последние страницы, Авдея ликвидировали буржуазные спецслужбы, а должную замену ему пока прислать не успели. Члены ячейки, размахивая красными флагами, проводили Авдея в последний путь, спели над его могилой "Марсельезу" и "Оду к радости" Бетховена, помянули тремя бутылками "Выборовой" и поклялись мстить буржуям до конца своей жизни.
- Пшисенгнам до конца жиця быць лояльны справы комунизму, - поклялся над могилой и Адам.
В скором времени ячейку прикрыли. Яцек угодил в тюрьму. По мнению Адама, его арест был связан с местью за Авдея, но никто из друзей толком ничего не знал. Встретились друзья через три года, когда Адам уже закончил училище и готовился к поступлению в Варшавский университет.
- Ты еще помнишь свою клятву? - поинтересовался Яцек. В глазах и голосе старшего товарища чувствовалась та сила, которая обретается только в нелегких испытаниях, будь то тюремное заключение, либо тяжелая борьба за идею или правое дело.
- Безусловно, помню, - ответил Адам. - Но неужели я смогу быть чем-нибудь вам полезен, кроме своих убеждений?
- Именно так, - ответил Яцек, - я вижу, ты в университет поступать собрался? Придется переиграть. Ты нам нужен на другом месте и в другой роли. Да и убеждения свои тебе потребуется глубоко замаскировать. Пойдем, что ли выпьем! - радостно воскликнул Яцек. - Я угощаю! Денек-то сегодня какой чудесный!
За столом в корчме Яцек поведал Адаму, что уже давно активно работает под крышей советской резидентуры, считает, что они с Адамом в одной упряжке с первого дня знакомства, поэтому в своем товарище нисколько не сомневается и лично порекомендовал его Лубянке для выполнения важного задания.
- Адам, я не буду рассказывать тебе сказки об установлении диктатуры пролетариата по всему миру, не буду рисовать картины светлого коммунистического будущего, ты сам прекрасно понимаешь, что обстановка в мире сложная. Противоборство, так сказать, интересов. И кто победит, сказать пока сложно. Никто не останется в стороне в предстоящей бойне, и я очень рад, что ты занял правильную позицию. Одним словом, нам нужны свои люди в польской армии, поэтому, как ни прискорбно, но тебе придется расстаться с мыслями об университете и поступить на службу в Войско Польское. Поверь, если все пойдет так, как задумано, быть тебе генералом, - Яцек засмеялся, похлопал Адама по плечу, - ты все понял, товарищ? Тогда давай за это и выпьем…
В середине лета, приехав на побывку в Нелепово, Адам объявил родителям, что с марксизмом покончено, и он поступает на службу в польскую армию.
В тот миг Ирэна сильно удивилась столь радикальным изменениям в мировоззрении сына, считая его хоть и упрямцем, но натурой цельной, привыкшей отвечать за свои слова и редко меняющей убеждения. Но возражать не стала. В конце концов, у Адама своя голова на плечах, и он вправе сам строить себе карьеру. К тому же отец Адама пан Анджей Ковальчик одобрил выбор, хотя и считал всех военных твердолобыми истуканами, задарма проедающими оборонные ассигнования.
Сентябрь 1939 года Адам встретил, будучи в офицерском звании поручика Армии Крайовой и аналогичном ему по значимости звании старшего лейтенанта НКВД. Таким образом, окажись поручик на восточных территориях, и будь он пленен советскими войсками, ему мало что угрожало, но судьба распорядилась несколько жестче.
В скоротечном сражении за Варшаву раненый Адам попал в плен. Вместе с другими офицерами его разместили в фильтрационном лагере в Вольденберге, откуда, быстро оправившись от ранения, поручик сбежал, попутно прирезав двух немецких вертухаев. Затем последовала встреча с резидентом советской разведки, переброска в СССР, новые документы и оперативная работа на отошедшей к СССР территории под Львовом. В ту пору в Кремле понимали, что вероятность войны с немцами возрастает с каждым днем, поэтому Адаму было поручено создать агентурную сеть в данном районе. И в первые же дни все-таки начавшейся войны Адама контузило, около месяца он отлеживался теперь уже в немецком тылу. Оклемавшись, Адам вышел на связь с начальством, которое не долго думая и снабдив всем необходимым, отправило его для борьбы с фашизмом в родные места.
Более трех лет Адам не был дома. Он не испытывал ностальгии по родным местам, отцу с матерью и дому. "Все-таки, хорошо, что судьба связала меня с разведкой, - размышлял Адам на подступах к Нелепово. - Я чувствую себя на своем месте и даже не представляю, как бы выглядел в другой роли. А ведь когда-то я мечтал стать священником, улыбался про себя Адам, а оно вон, как все повернулось. Ни грамма не жалею, что все сложилось так, а не иначе, вот только беда, что в последнее время мной командуют какие-то болваны. Будем надеяться, что я найду общий язык с будущим командиром и смогу расценивать командировку в родные места как реабилитацию после контузии".
Прибыв на место, он первым делом навестил родительский дом и могилу отца, на похоронах которого ему не суждено было побывать из-за начала военных действий. Отец последнее время много болел и, в конце концов, умер от воспаления легких и, как казалось пани Ирэне, от нежелания видеть войну, которую он проклял еще в самом ее начале.
- Ты надолго, сынок? - прижимая к себе Адама, спрашивала мать.
- Надолго, мама, надолго, пока врага не разобьем, - отвечал Адам.
- А кто для нас больший враг, Адамушка, - утирая слезы, продолжала мать свои расспросы, - немцы или русские?
- Что, мама? - наклонив ухо к губам матери, переспросил Адам, - ты извини, я после контузии плохо слышу. Но врачи говорят, это скоро пройдет.
- Я говорю, ты кого бить-то собрался? Фашистов? - повторила Ирэна свой вопрос.
- И фашистов, и тех, кто им служит, никому мало не покажется - заверил Адам.
Он прожил в доме два дня, вздрагивая и подходя к окну при малейшем шорохе, а на третьи сутки ночью ушел, оставив мать в смутных догадках о своих дальнейших планах.
- В партизаны, Адам? - спросила Ирэна.