- Насколько я ее помню, леди Юлиана была жизнерадостным ребенком. Даже Генри, бывало, смеялся ее не по возрасту остроумным шуткам и веселым забавам. А впрочем, Джордж говорил мне, что после смерти матери и скоропалительной женитьбы отца ее веселость исчезла без остатка. Он боится, что ее больше не привлекает замужество.
- Уверен, если кому-то это по силам, вы, Роберт, заставите ее иначе взглянуть на радости супружества.
Томас повернулся с намерением ободряюще хлопнуть нового друга по плечу, но замер на полпути, увидев его лицо. Переводя взгляд с одной на другую, Роберт смотрел на женщин, шедших по двору к обеденному залу. Глубокая печаль, сквозившая в его глазах, заставила Томаса усомниться, была ли скорбь леди Юлианы тому причиной, или что-то совершенно иное делало его несчастным.
Неожиданно раздался сердитый крик, который вывел Томаса из задумчивости, и он, обернувшись, увидел, как через двор, вдогонку за своими мачехой и сестрой, быстрыми шагами устремился Генри.
Сэр Джеффри снова закричал, приказывая сыну остановиться, но молодой человек только ускорил шаг.
От недоброго предчувствия тело Томаса содрогнулось, как от озноба. Неужели Генри не слышал, что кричит ему отец?
Догнав женщин, Генри грубо схватил леди Исабель повыше локтя и, повернув голову, с диким вызовом воззрился на отца.
Сэр Джеффри крикнул еще раз, теперь веля сыну оставить женщину в покое.
Генри не отпустил мачеху. Вместо этого он неловко обхватил ее и притянул к себе. Он продолжал смотреть на отца, и от триумфа его щеки пылали ярче, чем раньше от ледяного ветра. Затем быстро наклонил голову к сопротивлявшейся женщине. Она пыталась спрятать от него лицо.
Охваченный ужасом Томас не мог понять, хочет он поцеловать или укусить ее.
Роберт шагнул вперед.
Леди Юлиана схватила брата за одежду.
Сэр Джеффри зарычал от бешенства. Быстрее, чем можно было ожидать от человека, в чьей бороде столько седины, отец бросился на сына, как дикий зверь на добычу. В мгновение ока он был уже рядом с ним. Схватив Генри левой рукой за плечо, сэр Джеффри резко развернул его, а потом со всего размаха ударил по лицу тыльной стороной ладони.
Леди Исабель, освобожденная этим яростным натиском, покачнулась и упала бы, если бы ее не подхватила Юлиана.
Генри повалился на снег, кровь ручьем хлынула из его носа, заливая подбородок и стекая в желтую от мочи слякоть.
Единственной рукой схватив наследника за плащ и подтянув к себе, сэр Джеффри плюнул ему в лицо и швырнул обратно в грязь. Потом, коротким движением ноги пнув Генри в пах, отвернулся и оставил сына корчиться на мерзлой, покрытой нечистотами земле.
Томас поморщился, потом шагнул к человеку, извивавшемуся в грязи. Генри, возможно, с лихвой заслуживал наказания за свою грубую выходку, но сэр Джеффри поступил с ним жестоко. Неожиданно Томас почувствовал, как чья-то рука схватила его за рукав и мягко, но непреклонно потянула назад.
- Оставьте его, - сказал Роберт, в его голосе слышалась насмешка, а взгляд был тяжелый, словно налитый свинцом, - он получил только то, что заслужил.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Поеживаясь от холода, Томас торопливо шел по каменной галерее к спальне Ричарда. Даже под защитой стен было лишь чуть теплее, чем на улице. Пробирающий до костей ветер проникал в переходы замка через окна с деревянными ставнями и бойницы с легкостью, какая не снилась вражеским солдатам, и ни горячее вино с пряностями, которое он только что пил, ни плотная шерстяная ряса не могли всерьез прогнать холод. Когда он с открытого двора вошел под своды замка, его ноги после ледяной каши ничего не чувствовали. Теперь, когда способность ощущать вернулась, они горели огнем. Бормоча себе под нос, Томас ругался на чем свет стоит, обхватив себя руками за плечи и дрожа всем телом. Что ни говори, а чувствовал он себя прескверно.
Пускай Тиндал и Восточная Англия были безлюдной пустыней, а тамошние жители - неприветливыми от сырости и угрюмыми от тяжелых серых облаков, давящих и не дающих душе человека воспарить к небесам, там не было ничего похожего на этот пронизывающий холод. Перед самым путешествием сестра Анна предупреждала его об этом. Она говорила, что, если не беречься, тело от мороза становится черным как уголь, и тогда человек сгнивает заживо. С трудом ковыляя на горящих от боли ступнях, Томас тряхнул головой. Ему совсем не хотелось смотреть, какого они стали цвета.
Этот северный холод, а вдруг человеческие души точно так же чернеют от него, как тела? Как иначе объяснить сцену между Генри и сэром Джеффри? Да, сын повел себя грубо, но отец ответил ему откровенной злобой. Хотя собственный отец Томаса редко ласкал детей и быстро про них забывал, он никогда не был жестоким. Иной раз он мог на них наорать, но никогда, насколько помнил Томас, граф не ударил никого из своих отпрысков, сколь бы велики ни были их провинности. Но, надо сказать, ни он сам, ни кто-то из его единокровных братьев никогда не пытался оскорбить очередную жену отца.
Что заставило Генри наброситься на мачеху? Первой мыслью Томаса было, что леди Исабель может иметь какое-то отношение к смерти валлийца. В конце концов, ведь Генри кричал, что он не виноват, что лошадь слуги выскочила прямо перед ним. А если предположить, что это леди Исабель заставила лошадь валлийца рвануться вперед, а потом промолчала, когда всю вину свалили на пасынка, огревшего животное хлыстом? Что, если ему больше ничего не оставалось делать? И он не может доказать, что зря его обвиняют в преступном легкомыслии?
Еще могло быть так, что во время прогулки леди насмехалась над ним, над тем, какой он мужчина, если предпочел общество женщин охотничьим забавам. Из того, на что намекал Роберт и что Томас видел своими глазами, можно было решить, что этой леди нравится заманивать охотников в любовные сети. Может быть, нынешним утром, затеяв со своим пасынком такую игру, она не заметила, как зашла слишком далеко?
Теперь ответ отца. По первому впечатлению, произведенному им на Томаса, это был выдержанный человек, вежливо разговаривавший с конюшим и нежно погладивший свою лошадь. И вот, почти сразу же, этот рыцарь показал себя с другой стороны, явив самую черную злобу. Ему вспомнились слова сэра Джеффри - пожелание, чтобы сын горел в аду вместе с валлийцем. Какой отец станет желать такое сыну? Конечно, тут могли быть подробности, которых Томас не знал. Например, дружба Хьювела с владетелем Вайнторпа. Можно предположить, что за долгие годы Хьювел стал любимым спутником сэра Джеффри, которого тот, бывая в Вайнторп-Касле, всегда брал с собой, отправляясь куда-нибудь верхом, и гибель любимца вызвала такой прилив злобы. Но так проклинать сына, а потом бить его ногой в пах?
Монах покачал головой. Пусть валлиец был любимым товарищем рыцаря, а Генри совершил какую-то глупость, которая привела к смерти слуги, - этого, конечно, было недостаточно, чтобы навлечь на его голову подобные проклятия или дать повод к столь странной сцене между сыном и отцом. Да, между сэром Джеффри и лордом Генри должно быть пролегла глубокая трещина, что-то гораздо более жгучее, чем понятное раздражение отца, когда старший сын выказывает неповиновение. Ведь и вправду, большинство отцов не пинает сыновей сапогами только из-за того, что те повели себя грубо. Точно так же большинство сыновей, желая продемонстрировать свою независимость от отца, не прибегает как к средству к оскорблению мачехи.
Даже с виду добрый Роберт тем не менее не осудил поступка сэра Джеффри, и это не давало Томасу покоя. А как понять откровенную враждебность, с которой Роберт относился к Генри? Что этот человек сделал Роберту, что тот так улыбался, глядя на его боль и унижение? Конечно, покойный валлиец был слугой барона Адама, которого тот высоко ценил, а еще товарищем старшего брата Роберта. Достаточная это была причина или нужно было копать еще глубже? Если бы это на самом деле был несчастный случай, то каким бы легкомысленным ни был вызывавший его поступок, он дал бы повод к скорби, но не к подобной ненависти.
Точно так же брат его настоятельницы не казался Томасу человеком, который, повзрослев, стал бы помнить детские обиды. Но ведь он сказал, что не хочет, чтобы в отношении его нелюбви к Генри была какая-то неясность. Не произошло ли между ними в последнее время чего-то еще, или у Роберта были основания думать, что смерть Хьювела не случайность?
Томас решительно тряхнул головой.
- Хватит, - пробормотал он, - я здесь всего лишь гость, и все это меня не касается.
Хотя его любопытство было возбуждено, он решил, что, какие бы причины ни стояли за событиями этого утра, лучше будет предоставить участникам самим разбираться в них.
Когда Томас подошел к комнате, где лежал больной мальчик, он уже выкинул из головы утренние происшествия и обратил блуждающую мысль к более веселым предметам. Ему не терпелось поскорее рассказать малышу об игрушечной лошадке, которую он собирался для него сделать. Томас настолько воодушевился идеей, что не заметил, как порозовели щеки няньки, когда он чуть не столкнулся с ней в дверях.
- Дядя Томас! - радостно закричал Ричард, лишь только монах вошел в комнату.
Томас почувствовал, как от облегчения при виде широкой улыбки на лице мальчика слезы навертываются на глаза, но, сдвинув брови, постарался изобразить приличествующее строгое выражение.
- Не "дядя", а "брат", - поправил он, осторожно опускаясь на толстую перину и беря маленькую ручку в свои. Лицо Ричарда осунулось, но на щеках уже появились признаки здорового румянца, а синие глаза блестели.
- Но ты ведь мне не брат? Да? - спросил шестилетний мальчик, наморщив лоб со всей доступной для своего возраста серьезностью.
- Нет, но…
- Тогда вы - дядя, - сестра Анна положила руку Томасу на плечо и слегка сжала. Он понял и замолчал.
- Когда папы уходят воевать, - продолжила она, - дяди должны давать своим племянникам разные задания, проверяя их доблесть. Например, выпить горькое лекарство. Братьям для этого не хватает лет и власти.
Она наклонилась к кровати и погладила светлые волосы Ричарда. Ее ласка заставила мальчика покраснеть от смущения.
- Точно, этим мы и займемся, - сказал Томас, чувствуя, что долго изображать строгость ему не удастся и губы вот-вот расплывутся в улыбке. - Ты последовал примеру сэра Гавэйна и выпил горькое питье, как подобает доброму и верному рыцарю?
Ричард изо всех сил закивал головой. Томас искоса взглянул на сестру Анну, которая подтвердила еле заметным кивком.
- Тогда тебя ждет награда, - сказал он, делая вид, что глубоко задумался, и положенное время пробыв в молчании. - Что ты скажешь насчет того, чтобы получить в свое полное и нераздельное владение превосходную игрушечную лошадку? Может она послужить достаточной наградой за твою доблесть - лошадка, на которой можно будет скакать по коридорам и на бастионах, когда ты поправишься и больше не нужно будет принимать противные лекарства? Как ты думаешь, это подойдет?
Мальчик обеими руками ухватился за руку Томаса и с неожиданной силой подтянулся, сев на кровати.
- Когда, дядя? Когда? Когда?
Несмотря на слабость после недавней лихорадки, Ричард принялся прыгать на кровати.
Томас положил руки на плечи мальчика, веля ему сесть.
- Терпение! Коня сначала нужно обучить, чтобы он заслуживал такого доблестного рыцаря, как ты. Обещаю тебе, что скоро ты его получишь.
- Он будет черным как ночь?
- Думаю, это можно устроить.
- А у него будут налитые кровью красные глаза?
Томас помолчал.
- Послушай, а у сэра Гавэйна лошадь с красными глазами или с большими коричневыми, как у того коня, на котором твой дядя Роберт ездит на охоту?
Мальчик на минуту задумался.
- Наверное, с коричневыми будет лучше.
- И с белой гривой?
- Да! И с кожаными…
Анна опустила руку на голову Ричарда:
- А ты разве не хочешь, сын мой, чтобы кое-что стало для тебя сюрпризом? Это, без сомнения, будет очень красивая лошадь - неважно, какая у нее будет сбруя. Стоит подождать.
Мальчик наморщил лоб, изо всех сил стараясь выглядеть старше. Когда это у него не получилось, он засиял радостной улыбкой со всей беспечностью юных лет.
- Я подожду, дядя Томас. Так ведь нужно.
Если он и сомневался, то не больше мгновения.
- А сейчас ты мне расскажешь сказку?
Томас встал и кивнул Анне, чтобы она шла за ним.
- Расскажу, но сперва мне нужно обсудить с нашей дорогой сестрой кое-какие скучные вещи, лишенные всякого интереса для такого рыцаря, как ты. Ты не посидишь тут минутку, пока мы с ней поговорим?
- Да, дядя. Но, пожалуйста, побыстрее. Ладно?
Когда дверь в комнату мальчика закрылась, Томас повернулся к Анне и усмехнулся:
- Как я в роли новоиспеченного дядюшки?
- Замечательно, честное слово! - Анна засмеялась. - Наша леди, думаю я, удивится, когда узнает, что у нее стало на одного брата больше. Но она вряд ли будет против нового родства.
Она коснулась его руки выше локтя, и ее улыбка из веселой сделалась нежной:
- Мальчик просто расцветает, брат, когда вы к нему приходите. Он быстрее всего поправляется в вашем присутствии.
- Значит, ему и дальше будет становиться лучше?
- Он крепнет с каждой минутой, - ответила она, прислушиваясь к каким-то звукам, доносившимся из-за закрытой двери. - Если вы сейчас же не вернетесь и не расскажете обещанную сказку, Ричард допрыгается в кровати до того, что разнесет ее в щепки! Он прямо сгорает от нетерпения.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Элинор потерла ладонью глаза. Словесный поединок с отцом отнял у нее последние силы, какие еще оставались после долгих дней, проведенных в томительном бдении у постели больного. Когда разнеслась новость о смерти Хьювела, отец ушел, и она теперь одна сидела за высоким столом. Правда, перед тем, как уйти, он велел принести ей еды, чтобы она могла позавтракать.
Утро уже полностью вступило в свои права, хотя новорожденный свет был слабым и просторный обеденный зал, где она сидела над кубком разбавленного вина, ковригой белого хлеба и порцией соленой рыбы в масле, был скорее сумрачным. Усталость мучила ее сильнее, чем солнечный свет, и усилие, которое нужно было совершить, чтобы отрезать хлеб или прожевать рыбу, представлялось невероятным. Она отпила вина, и от его тепла стало чуть полегче. Возможно, и правда стоит съесть немного рыбы, подумала она и потянулась, чтобы выловить из миски небольшой кусок.
- Вы одна, миледи? - в голосе слышались просительные нотки.
При звуке этого некогда знакомого голоса Элинор подняла голову. Юлиана так тихо вошла в зал, что настоятельница не слышала шагов. Теперь ее давняя подруга стояла в нерешительности у противоположного конца длинного стола, с лицом, таким же бледным, как обрамлявший его серый чепец.
- Да, одна, - откликнулась Элинор. - Боюсь, могу предложить тебе только свое общество.
- Больше ничье общество мне и не нужно.
- Хочешь присоединиться?.. - движением руки Элинор указала на еду, стоявшую перед ней.
Юлиана покачала головой. Потом наклонилась, словно под тяжестью невидимой ноши.
- Вы слышали о смерти слуги вашего отца?
- Да, слышала, - тихо ответила Элинор. - Мои слова, конечно, могут послужить лишь слабым утешением, но я сделаю для его семьи все, что смогу.
Какое-то мгновение она помедлила в нерешительности.
- Мне сказали, это был несчастный случай, но я горюю о жене и малышах, которые остались без отца.
Она знала, что им не придется голодать, и эта уверенность могла разве что отчасти притупить боль, выпавшую на долю семьи.
- Я тоже. Мой отец поклялся, что позаботится о них. Он чувствует ответственность за глупый поступок Генри, испугавший лошадь, - она вздрогнула. - Но все равно семья будет долго с горечью вспоминать этот злосчастный день.
Где та жизнерадостность, которая некогда придавала блеск глазам подруги и румянец - ее щекам, со все возрастающей грустью подумала Элинор. У Юлианы всегда было доброе сердце, и она горевала о смерти любого из Божьих созданий, но нрав ее был таков, что она быстро переставала грустить и начинала снова радоваться жизни - радостью, заразительной даже для тех, кому судьбой уготованы были многие печали этого мира. Что же настолько омрачило душу подруги ее детских игр?
- Хочешь пройтись сейчас со мной вдоль крепостной стены, Юлиана? - спросила Элинор, - Может быть, зрелище нового дня развеселит нас. Кроме того, прошло столько лет с тех пор, как мы говорили в последний раз. Нам есть о чем рассказать друг другу.
- Это будет для меня честь, - ответила Юлиана, ее тихий голос больше напоминал шепот.
- Пойдем поприветствуем солнце. Оно дар Божий даже в темное время года, - с этими словами Элинор потянулась и взяла ее руку. Та показалась высохшей и хрупкой, словно рука старухи. Элинор нежно погладила пальцы подруги.
Высоко на стене замка от резкого ветра щипало в носу, и щеки розовели у двух женщин, неподвижно стоявших на каменной галерее. Внизу, в долине, смутно чернел лес. Клочья тумана временами полностью скрывали его, чтобы затем явить на какой-то мучительно краткий миг. Белый дымок над крышами немногочисленных деревенских домишек у подножия холма, на котором высился Вайнторп, закручиваясь спиралью, поднимался вверх и растворялся в пелене, делавшейся все плотнее. Матери хлопотали у очага, варили похлебку и пекли хлеб, чтобы их мужьям и детям было чем подкрепить силы в этот холодный день. Посреди деревни в окружении хижин стояла маленькая церковь. Женщинам со стены замка была видна группа людей - крохотные фигурки, чьи одежды бедность окрасила в унылые цвета. Эти люди направлялись к замку в надежде на милостыню и остатки ужина, которым обитатели замка лакомились накануне, - объедки на пропитанных жиром деревянных досках. Хотя сквозь туман животных нельзя было разглядеть, Элинор и Юлиана знали, что в поле, между деревней и лесом, бродит стадо, разыскивая под снегом увядшую зимнюю траву. Черные козы, вставая на задние ноги, обгрызали нижние ветки деревьев, пятнистые овцы жались друг к другу в поисках тепла. В морозном воздухе отчетливо разносилось их блеяние. С большого расстояния, да еще в мягком свете туманного утра, картина выглядела идиллически.
- Миледи, я хотела попросить вас об одолжении, - начала Юлиана. Пар от ее дыхания повисал затейливыми завитушками, какими украшают заглавные буквы в нарядном манускрипте.
Элинор улыбнулась.
- Миледи? Ты что, забыла, как мы вместе росли? Тогда мы были Элинор и Юлиана.
- Сейчас вы глава Тиндальской обители. Я почитаю вас как настоятельницу.
- Эта честь принадлежит моему отцу. Я приняла ее ради него.
На лице Юлианы в первый раз появилась улыбка.
- Судя по тому, что мы слышали, вы и сама заслужили немало. Джордж нам рассказывал, что при дворе только и говорят, что о ваших уме и отваге. - Она коснулась локтя Элинор: - Он шлет вам привет и - да, и уверения в своей братской любви.
- Ты хотела поговорить со мной с глазу на глаз лишь ради того, чтобы передать мне привет? - спросила Элинор.
Где-то в глубине души она почувствовала беспокойство. Если Джордж говорит о братской любви, поспешила уверить она себя, это хороший знак. Вдруг он ее простил? Вдруг он даже успел жениться?
- Нет, миледи. Но он не хочет, чтобы вы думали, что он вас забыл.