Подполковник Яковлев и Сидорченко удивленно переглянулись. Да, из своей практики такой беспечности преступников они не припоминали.
Между тем Перебейнос продолжил:
- Выстрела никто не слышал. Полищука хватились где-то через полчаса, когда лошадь вернулась на конюшню без наездника. Ну, да это было уже и неважно: пуля вошла ему в висок. Вот и все, что мне удалось узнать. Ну, то шо вы, розумныки, хотите мне сказать?
Черепанов уже в который раз отметил интересную деталь: когда полковник Перебейнос говорил по делу, о своем русско-украинском суржике он забывал напрочь. Его речь состояла из коротких, четко сформулированных фраз. "Полтавский" говорок появлялся у него, так сказать, на бытовом уровне.
Подполковник Яковлев не стал ожидать, что скажут "розумныки":
- Если я тебя правильно понял, Юрий Викторович, вырисовывается версия, что убийство совершил не профессиональный киллер, а, так сказать, любитель?
- Выходит, что так.
- Тогда у меня для вас есть интересный фактик.
Взгляды всех присутствующих обратились в его сторону.
- По твоей, Юрий Викторович, просьбе мои ребята вчера покопались в прошлом семьи Мачавариани. И знаешь, что они нарыли? В молодости, когда Константин Гурамович и Клара Иосифовна Мачавариани работали в отраслевом НИИ, оба они увлекались спортом. Однако если папа Реваза на чемпионский пьедестал так ни разу и не поднялся, то его мама была кандидатом в мастера спорта по биатлону.
- Точно, - прошептал Заборский. - Какой же я идиот! Я же видел у нее целую пачку дипломов и грамот за участие в спортивных соревнованиях. Биатлон! Боже мой, как все просто!
- Просто… - повторил за ним Перебейнос. - Терпеть не могу этого слова. Запомни, сынок, в этой жизни ничего "просто" не бывает.
В назидание Виталию полковник даже поднял указательный палец. Неизвестно чем закончился бы для Заборского этот "урок жизни", но в тут раздался негромкий стук, и, не дожидаясь разрешения, в кабинет вошел сухощавый майор в ладно сидящей на нем форме.
- Разрешите доложить, товарищ подполковник, - обратился он к Яковлеву. - По вашему приказанию мы со вчерашнего дня установили наблюдение за квартирой Мачавариани. Весь вечер и всю ночь в квартире никого не было. Только что ребята из "наружки" доложили: объявилась хозяйка, Клара Иосифовна Мачавариани.
- Ну точно! - воскликнул Заборский. - Это она из Киева вернулась. Нужно брать…
Перебейнос и Яковлев так посмотрели в его сторону, что он тут же умолк.
Черепанов решил выручить своего друга:
- Юрий Викторович, а чего тянуть? Я так понимаю, что прямых улик против этой женщины пока нет, но думаю, что достаточно сравнить ее отпечатки пальцев с отпечатками на карабине, и все станет на свои места. И потом, несмотря на то что за последние дни нам стало многое известно, мы до сих пор не знаем, где спрятана пектораль.
Но тут в разговор неожиданно вмешался подполковник Яковлев:
- Иван Сергеевич, вы только, пожалуйста, не обижайтесь, но я хочу напомнить, что вы находитесь не в Лугани, а в Харькове. И что операцией по задержанию подозреваемой в убийстве гражданки Мачавариани здесь руковожу я.
Полковник Перебейнос многозначительно кивнул.
- Знаешь что, Иван Сергеевич, - сказал он, - ты это… возьми своего Пинкертона и покури с ним минут десять. А мы тут немного помозгуем, как дальше быть с этой дамочкой. А то все у нас как-то просто получается…
Черепанов и Заборский вышли из кабинета. Через минуту они уже дымили в курилке, расположенной во внутреннем дворике управления. Иван, бросавший курить уже в "двадцать первый" раз, и не заметил, как снова вернулся к этой дурацкой привычке. Они успели выкурить по две сигареты, когда прибежал дежурный по управлению и сообщил, что их вызывает подполковник Яковлев. Чувствовалось, что этот Яковлев умеет командовать людьми…
В кабинете у подполковника, кроме Перебейноса и Сидорченко, находилось еще человек пять офицеров, которые что-то обсуждали, склонившись над схемой города. Увидев вошедших, они сразу же замолчали.
- Товарищи офицеры, прошу познакомиться, - официальным тоном заговорил подполковник. - Это наши гости из Лугани, которые будут участвовать в операции. Они, можно сказать, ее начнут, ну а заканчивать будете уже вы. Если вопросов нет, все свободны.
Во дворе "хрущевки", где проживала Клара Иосифовна, "гости из Лугани" появились часа через полтора вместе с капитаном Сидорченко. Оглядевшись, они не заметили и намека на то, что дом вот уже сутки находится под пристальным наблюдением сотрудников правоохранительных органов. Как ни старался Виталий обнаружить их присутствие, ничего так и не увидел.
Клара Иосифовна открыла дверь после первого же звонка. И если раньше Виталия встречала убитая горем женщина, то сейчас на пороге стояла властная, уверенная в себе хозяйка квартиры.
- Вы ко мне, молодые люди? - спокойно спросила она.
- Здравствуйте, Клара Иосифовна, я - Заборский, журналист из Лугани, - выдвинулся вперед Виталий. - Помните, не так давно я был у вас?
- Виталий Григорьевич, если я не ошибаюсь? - с этими словами хозяйка немного отступила. - Что же мы стоим на пороге, проходите, пожалуйста.
Хозяйка пригласила их в комнату и предложила присесть:
- Кухонька у меня маленькая, так что чай будем пить здесь. Я как чувствовала, что будут гости, и по дороге с вокзала купила печенье.
- Клара Иосифовна, - подал голос Виталий, - хочу представить вам моих коллег и друзей. Это Иван Сергеевич и Андрей Николаевич.
- Ну, журналисты так журналисты, - без особого интереса произнесла хозяйка. - Давайте пить чай.
Уже через несколько минут на столе стоял чайный сервис, вазочки с вареньем и тарелочка с печеньем. Клара Иосифовна, ухаживая за своими гостями, заботливо подкладывала варенье в их блюдца.
- Кушайте, пожалуйста, я его недавно сварила, а попробовать не могу: диабет покоя не дает, - угощала их хозяйка, бросив в свою чашку несколько таблеток сахарина из специальной упаковки, которая стояла на соседней тумбочке.
Отпивая мелкими глотками чай, она обратилась к гостям:
- Ну вот, а теперь, уважаемые журналисты, я готова ответить на все ваши вопросы.
Как будто ожидая этого предложения, Виталий решительно отодвинул от себя чашку с недопитым чаем.
Бросив взгляд на Сидорченко, он спросил у хозяйки:
- Вы сказали, что только сегодня приехали. А где вы, Клара Иосифовна, были?
- В другое время, молодой человек, я бы удивилась вашей бестактности, - спокойно ответила хозяйка дома. - Но сейчас я вам отвечу. Я была в Киеве, где привела в исполнение приговор убийце моего сына.
Это заявление привело присутствующих в замешательство, в комнате повисла напряженная тишина.
Первым пришел в себя капитан Сидорченко:
- Вы отдаете отчет своим словам?
- Успокойтесь, товарищ журналист. Или как вас там? Я уже давно приняла такое решение, и сегодня пришло время рассказать вам все, что я знаю об этой пекторали. Но позвольте мне начать с самого начала…
Идея выгодно продать пектораль принадлежала не Ревазу, а Кларе Иосифовне Мачавариани. Отец Реваза умер очень давно, когда мальчику было всего десять лет. И все эти годы она не оставляла надежды переехать на родину мужа, в Грузию. Купить там дом, женить сына и нянчить внуков. В конце девяностых Клара Иосифовна окончательно поняла, что в этой стране ее мечтам не суждено сбыться. Те деньги, которые она всю жизнь копила для достижения своей цели, исчезли в недрах советских банков. А на пенсию научного работника и зарплату доцента в современной Грузии можно купить разве что несколько ящиков мандарин.
Когда Реваз раньше срока вернулся из экспедиции, она сразу же поняла, что произошло нечто неординарное. Ну а уговорить сына не отдавать пектораль в музей не составило ей особого труда. Потенциальных покупателей они вычислили с помощью интернета. Это были два известных и, самое главное, богатых коллекционера.
- И тут я подумала, а почему бы не продать пектораль им обоим?
Клара Иосифовна сделала паузу и принялась неторопливо допивать уже остывший чай.
- Как это? - не удержался Заборский.
- Я вспомнила о своем давнем знакомом Яше, или, если угодно, Якове Матвеевиче Ракошице. Когда-то очень давно я дружила с его женой Розой, и мы какое-то время общались семьями. Позвонила Якову, но он отказался от моего предложения сделать копию древней находки. И только при встрече с Ревазом, когда сын показал ему пектораль, не смог устоять и изготовил копию практически бесплатно.
Тем временем Реваз связался с этими коллекционерами. Один из них на предложение купить пектораль отреагировал вяло - сказал, что такая находка бывает раз в тысячу лет и что это, скорее всего, подделка. По-видимому, Полищук - а это был именно он - хотел сбить цену (потом его люди приезжали к нам, чтобы узнать, кому продана пектораль). Второй коллекционер, Степан Степанович Беляков, высказал заинтересованность.
Заказывая Яше копию, Реваз сказал, что собирается предложить пектораль Белякову, а дубликат оставить себе на память. Но старый пройдоха обо всем догадался. Оставлять его в живых было опасно: на старости лет он стал болтлив. Так что я взяла грех на душу. Каюсь…
- Вы хотите сказать, что… - попытался задать вопрос Черепанов, но хозяйка мягко остановила его.
- Молодой человек, не перебивайте меня, пожалуйста. У нас очень мало времени. Во всяком случае, у меня. Я все скажу.
К сожалению, при встрече с Беляковым, а точнее уже после экспертизы пекторали, Ревазу не удалось подменить оригинал. Немного позже это сделала я. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы попасть на день рождения в дом Беляковых, - к счастью, среди приглашенных оказалась одна моя старинная знакомая. Уже на следующий день скифская реликвия вернулась в Харьков. Вскоре после этого в нашем доме снова появились люди Полищука. Они угрожали сыну и требовали отдать им находку. Заметьте, уже не продать, а отдать. А потом вечером Реваза сбила машина…
Клара Иосифовна отпила глоток из чашки. Было видно, что женщина устала - ее движения стали вялыми, блеск в глазах исчез.
Собравшись с силами, она продолжила свой рассказ:
- Какое-то время я была сама не своя. Но тут появились вы, Виталий Григорьевич. Помните, мы вместе обнаружили в нашем тайнике деньги, и в тот вечер я решила отомстить за сына. Ну а дальше вы, наверное, все уже знаете.
Она закрыла глаза и устало откинулась на спинку стула. Некоторое время в комнате стояла тишина, каждый думал о своем.
Затянувшееся молчание нарушил Сидорченко:
- Клара Иосифовна, вы понимаете, что после такого рассказа, мы просто обязаны вас задержать. Хотя, учитывая чистосердечное признание, можно оформить явку с повинной.
Казалось, что женщина его не услышала. По-прежнему не открывая глаз, она молча сидела за столом. Капитан первым понял почему. Внимательно посмотрев на Клару Иосифовну, он взял стоявшую на тумбочке упаковку с сахарином и понюхал его.
Его крик, наверное, услышали все, кто следил за домом с улицы:
- "Скорую"! Срочно вызовите "скорую"!
Глава 36
Меч вместо яда
134-36 до н. э.
Отказываться от продолжения войны с Римом повелитель не собирался, а значит, требовалась новая армия, и теперь все Боспорское царство должно было трудиться ради этой цели.
Пантикапей находился в проливе между Меотидой и Понтом Эвксинским и имел выгоды от торговли и рыбной ловли. Но с возвращением Митридата и рыбаки, и торговцы стали все чаще роптать под гнетом податей, которые он ввел. Правда, свое недовольство выражали не открыто - тайно, как бы между собой. Даже при римлянах Пантикапей не платил таких податей, как теперь, да и жил в покое и благоденствии. Город развивался, о войне никто даже не помышлял, поскольку передел территорий происходил в основном в Малой Азии и Сирии. Звон мечей и грохот стенобитных орудий давно был забыт жителями этого города.
Прослышав о настроениях своих подданных, Митридат посчитал, что сейчас самое время воздать должное богине плодородия Церере и устроить в ее честь великий праздник, чтобы та не обделила горожан ни урожаем, ни уловом.
Глашатаи упредили собравшихся на площади, что следует радоваться милости повелителя и быть готовыми к торжеству, ведь жертвенные животные уже отобраны и церемонии пройдут в ближайшие дни.
По традиции с первыми лучами восходящего солнца жрецы в уединении вознесли молитвы богам. Только они знали, как правильно обращаться к богам и что им говорить. Только они имели связь с теми, кто восседал на Олимпе и от кого зависело благополучие и мир в их округе. Их просьбы были в основном о плодородии, а благодарности - за благополучие, в котором некогда жил Пантикапей.
Торжественная процессия вышла из храма. Впереди шли жрецы низшего сана. Они несли амфоры с маслом и вином, часть которых предназначалась для приношения в жертву, другая - для ублажения празднующих. Двое из них вели под уздцы белого коня, самого дорогого из тех, что имелись в конюшне Митридата, - это был его личный дар! За ними следовали священнослужители рангом повыше, те, которые получили право читать молитвы и обращаться к богам. Руки их были смиренно сложены на груди, и все помыслы направлены на то, чтобы обратить внимание олимпийских богов на происходящее.
Идти было недалеко - алтарь располагался возле храма, над обрывом. По пути следования процессию встречали жители города. Выстроившись вдоль мощеной дороги, они восторженно обсуждали жертву. Она была настолько хороша и дорога, что боги наверняка услышат молитвы и Церера обратит свой взор на благословенный Пантикапей.
Вместе со своими поводырями гордый конь поднялся на край скалы, каменной стеной падавшей в море. В море, которое постоянно забирало в свои глубины рыбаков и воинов, которое могло бесцеремонно проглотить непокорный корабль вместе с парусом и экипажем, однако же и дать взамен полный трюм рыбы и всякой морской живности. Все зависело от того, в каком настроении находились Посейдон и Церера.
Трифон, верховный жрец Пантикапея, жестом остановил процессию, и все тотчас заняли свои места. Горожане, воины, жрецы расположились полукругом у края обрыва, Внизу Понт Эвксинский бился пеной о неприступные скалы. В центре действа стоял белый конь, которого с трудом сдерживали два жреца. Его покой нарушало необычно большое количество людей, их громкое песнопение, а главное - до этого его никогда не брали под узду. Конь был необычайно красив. Царские конюхи приметили это сразу, и судьба животного была предопределена задолго до этого дня. Его кормили, за ним ухаживали, но никто даже в помыслах не держал объезжать его и приучать к узде.
Митридат занял свое место на трибуне, специально построенной по этому случаю, и взмахом руки благословил Трифона на продолжение ритуала.
К тому времени слухи о смерти Ксифара разнеслись по всему городу, и каждый его житель считал необходимым, естественно шепотом, передать соседу или же знакомому весть о том, что повелитель не пощадил даже собственного сына ради восстановления справедливости. Если богам было угодно забрать у него сокровища, то он лично отдал им Ксифара. Поступок этот был оценен по-разному: одни проклинали его за немилосердие и жестокость, другие восхваляли за решительность и беспощадность. Но ни те, ни другие не могли позволить себе приблизиться ближе чем на стадию к тому месту, где у скалы виднелись останки юного царевича.
Появление Митридата было встречено почтенным молчанием, ибо, кроме Трифона, в этот момент никто не имел права говорить.
И главный жрец, вознеся руки к небу, в полной тишине произнес:
- С благословения повелителя нашего, Митридата VI Евпатора Дионисия, мы, смиренные жители Пантикапея, свободного города, обращаемся к тебе, великая Церера! Обрати свой взор на нас, пошли нам, смиренным твоим рабам, хороший урожай и улов, ниспошли с вершин Олимпа благословение на процветание нашему городу, помоги пережить засуху, а потому не забудь про дождь, дабы наша лоза разродилась сочными ягодами. В знак благодарности прими от нас достойную жертву - этого коня!
Трифон, не поворачиваясь, поднял правую руку в знак того, что пора отдать жертву богам, и жрецы, которые держали коня за узду, направились к краю обрыва. Устремившийся вперед жеребец вдруг заметил перед собой пропасть и встал на дыбы. Однако воины, стоявшие чуть в стороне и державшие наизготове копья, тут же вонзили их в круп коня, и обезумевшее от боли животное рванулось в морскую пучину.
Возглас людского ликования и шум прибоя заглушили звук падения жертвы. И тут, словно в ответ на происходящее, раздался непонятный гулкий шум. Ноги ощутили дрожание земли. Первый толчок был несильным, будто предупреждение о надвигающейся опасности, и все притихли: чем они провинились перед богами? Неужели жертва была неугодна богам?
Несколькими минутами позже последовал второй толчок, который выбил землю из-под ног зрителей.
Со страшным грохотом землетрясение принялось за свое разрушительное дело. Ту часть обрыва, с которой только что был принесен в жертву белый жеребец и где стояла большая часть людей, отделила огромная трещина. Щель увеличивалась с каждой секундой, и многие из тех, кто хотел спастись, стали прыгать на другую сторону расселины. Некоторым это удалось, другие с истошным криком срывались в образовавшуюся пропасть. Остальные, увидев эту страшную картину, отпрянули назад, к краю обрыва. С гулом, подобным звуку колесниц Зевса, этот кусок скалы начал свое движение вниз. Сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее, захватив с собой сотни испуганных жителей Пантикапея, он опустился в морскую пучину, оставив после себя густое облако брызг и эхо человеческих криков.
Трифон стоял на месте. Вознеся руки к небу, он громко читал молитву. Рядом, одетые во все белое, находились и остальные священнослужители. Похоже, для них церемония принесения жертвы богам продолжалась. Лишь простые граждане и некоторые из воинов поддались панике - топча упавших, они кинулись вниз, в город.
Митридат даже не шелохнулся. Рядом с ним пребывали его невозмутимые стражи и немногочисленная свита, как и повелитель, потрясенные увиденным.
На церемонию жертвоприношения Митридат надел пектораль, и в эти трагические минуты его руки лежали на ней, словно она была его единственной спасительницей от всяких бед.
Царский шатер покосился, и прислуга с трудом удерживала хлипкое строение от разрушения.
Взгляд Митридата был направлен вниз, в долину, где располагались кварталы столицы Боспорского царства - города, который прежде назывался Пантикапеем. От разрушенных каменных строений вдоль улиц расползались клубы пыли, поедая на своем пути маленькие фигурки людей. Обезумевшие животные с мычанием и блеянием вырывались из упавших загонов и мчались в пыльном тумане, калеча копытами всех, кто попадался им на пути.
Крики людей и рев скота слились в единый ужасающий стон, с которым погибал город.