* * *
...На другой день вся Москва говорила про убийство Лукерьи и про похищение картины, стоящей ‘'миллион". Приятели делали притворно-соболезнующие лица: "Федор Анатольевич, сочувствуем..."
Но главный сюрпризец ждал Бидмана впереди.
О пользе увлечений
Читатель "Кровавой плахи" помнит, что Соколов был страстным собирателем книжных редкостей. Все знали: хочешь сделать знаменитого сыщика счастливым, подари ему раритет.
Когда после исчезновения Рембрандта минуло месяца два, перед Соколовым предстал сияющий Жеребцов. С видом победительным он положил перед патроном красавицу-книгу в бордовом кожаном переплете с тройным золотым обрезом:
- В сладостный дар!
- Что?! - брови Соколова удивленно полезли вверх. - Да это знаменитый экземпляр "Лирических сочинений" Василия Капниста 1805 года. Автор напечатал его на пергаменте специально для подношения Александру I. Посмотри, какие прекрасные гравюры Сандерса! Этот экземпляр букинист Клочков продал когда-то другу Пушкина Соболевскому за фантастические деньги - девятьсот двадцать пять рублей. Об этом написано в журнале "Антиквар".
- Ну а я за полтора рубля на Сухаревке сейчас купил, какой-то офеня торговал. Да у него еще много старинных книг - в кожаных переплетах. Целый короб!
- Что ж ты его упустил? Ведь это кого-то из богатых коллекционеров обчистили.
Жеребцов самодовольно улыбнулся:
- Изволите обижать! Я, Аполлинарий Николаевич, его не упустил! Он в приемной под конвоем Вани Гусакова, прямо вместе с коробом. Ввести?
Ввели офеню - старенького, седенького старичка с маленькими выцветшими глазками. На плече он тащил короб с книгами. Соколов стал рассматривать их и едва удержался от восторженного возгласа: в основном это были гравированные издания, вышедшие в царствование Петра I, особенно высоко ценимые. Тут и "Новая артиллерия" 1711 года, и "История о орденах" 1719 года, и "Феатрон" 1720 года, и многое другое.
- А это что? - изумился более прежнего Соколов. - Беловой автограф Пушкина "На холмах Грузии"? Дед, ты кого обчистил? Быстро говори!
Старичок не испугался, весело затараторил:
- Ты, господин командир, не ругайся, а слухай! Эти книги дал мне сусед Портнов, он ломовой извозчик. Давно приставал: возьми да возьми, дескать, на комиссию! Уговорил мне на голову. Только на Сушку пришел, как вот этот жердяй, - он мотнул в сторону Жеребцова, - меня под микитки - и сюды.
- Я тебя отпущу, если ломового Портнова поможешь отыскать.
- Хучь сей миг! - с живостью ответил офеня. - Жительство имеет в доме Лобачевского на Сретенке, по суседству с храмом Успенья.
Соколов приказал:
- Коля, возьми авто, привези ломового. Очень любопытно, где он такими редкостями разжился.
Забывчивость
Не прошло и часа, как перед Соколовым сидел русый мужик лет сорока, плотного сложения, в полосатых набойчатых штанах и с синими ластовками на кумачовой рубахе.
- Ну, Портнов, как же ты дошел до жизни такой? - строго сдвинул брови Соколов. - С книгами-то нехорошо получается...
Явно туповатый, медленно вращая белками глаз, ломовой долго переваривал услышанное. Вдруг он брякнулся Соколову в ноги, заголосил:
- Бес попутал! Это я, точно, тово...
- Встань! И толком говори, по порядку.
Ломовой выпил целый графин воды, утёр ладонью толстые губы и слезливым голосом начал:
- На день святого Тихона Амафутского приключилось... Отвез по уговору гречку, шесть мешков, купцу Полуляхову, в самом конце Мещанской. А тут, как на грех, дядя приличный на вид подвернулся. Значит, подряжает. "Видишь домик на углу Крестовского? - говорит. - Это мой домик. Ты не сумлевайся, входи, я там на ступеньках две поклажи поставил. Положи их на телегу и ко мне. А я тут пока товарища дожидаю". Только все это он набрехал, потому как никто к нему не подходил.
- И чего же ты нагрузил на телегу?
- Я сказал: две поклажи! Одна - потрет тяжеленный, а другое - вот эти, будь неладны, книги. В бауле лежали. За дверями входа прямо на лестнице стояло. И отвез я, значит, дядю на Каланчевку, в "Петербург". Он снял нумер, и я ему отнес туда потрет. А про книги дядя забыл, волновался он чего-то, все рука об руку чесался и бормотал про себя слова разные: "Лукерья, дескать, Лукерья!"
- И ты чужие книги присвоил?
- Чтой-то - "присвоил"? Потому как он сам забыл. Да я очухался уже на Мясницкой, заглянул в баул, думал, там чего путное, а там - книги, тьфу! Не возвращаться же из-за такой ерунды?
Испуг
Ломового извозчика Соколов отправил в камеру, а сам устроил маленькое совещание с Жеребцовым:
- Коля, тебе не кажется, что рассказ Портного напрямую связан с нераскрытым убийством кухарки в 1-м Крестовском? И место, и время совпадают.
И ломовой упомянул про "потрет". У него ведь все картины - "потрет". Тогда газеты трубили про украденного Рембрандта.
- Принеси дело!
Соколов быстро пробежал глазами несколько тощих страничек и с неудовольствием произнес:
- Надзирателю Костину только за коровами надзирать, а не преступников ловить! Он даже вскрытие не провел, полагая, что смерть наступила в результате повреждения свода черепа молотком. И не опроверг нелепое утверждение Бидмана, что убийцы, явившись в дом к нему, стали в незнакомой кладовке искать молоток, желая стукнуть им по голове Лукерью. А что та в это время делала? Спокойно ждала? Я еду с обыском к Бидману. Ты, Коля, загляни в "Петербург", выясни обстоятельства и потом ко мне, в Крестовский переулок.
...Федор Анатольевич встретил нежданных гостей в одних подштанниках, ибо давно вкушал сон. Увидав сыщиков и ломового Портнова, страшно побледнел, руки его мелко заходили. Он пролепетал:
- Ч-чего? З-зачем?
- Затем! - грозно рявкнул Соколов, и все собаки на соседних улицах враз залаяли. - Лукерью на тот свет отправил и думал - концы в воду? Где Рембрандт?
Под коллекционером затемнела лужица, он едва слышно прошептал:
- Украли...
- Стыдно врать! Ты узнал ломового? То-то! Соколова не проведешь. В "Петербург" чего возил? Петровские издания и... Рембрандта? Молчишь? Ну да я сам все найду, только тебе тогда хуже будет. Пойдешь со мной на эксгумацию Лукерьи. Начинайте обыск!
Зимний закат
Дом обыскали, Рембрандта не нашли. Соколов терялся в догадках: если Бидман сам убил Лукерью (что сомнительно!), чтобы имитировать грабеж, то куда он дел голландца? Интуиция говорила: Рембрандт где-то здесь, рядом. Но ведь это не иголка, картину легко не спрячешь!
Соколов еще раз прошелся по комнатам, полюбовался жанровой сценкой де Греббера, и его взор вдруг уперся в зимний пейзаж работы Юлия Клевера. Картина современника висела в старинной богатой раме, занимая центральное, самое почетное место на стене.
- Почто такая честь? - удивился Соколов. - Подобные "шедевры" с сугробами и румяными закатами украшают все столичные гостиницы. А тут Клевер затесался в такую изысканную компанию. Странно!...В этот момент на лестнице застучали шаги и в комнату вошел Жеребцов. Он наклонился к уху патрона:
- Бидман три дня снимал в "Петербурге" самую дешевую комнату без удобств - за семьдесят копеек в сутки.
И каждый день к нему приходил в номер столяр, что-то колдовал над рамой.
- Прекрасно! Коля, сними-ка эту красоту!
С помощью Гусакова-сына Клевер был снят со стены. Соколов внимательно осмотрел раму и вдруг потянул за едва приметный выступ. Сугробы поехали вбок, обнажив потрясающую -Даму со страусовым пером". Сыщик счастливо улыбнулся:
- Вот и пропажа нашлась!
Федор Анатольевич схватился за сердце:
- Не убивал, ничего не знаю!
...Ломовой Портнов был отпущен с миром домой, а его место в камере занял Бидман.
Соколов с удивлением говорил Жеребцову:
- Чего Бидман уперся, не говорит ни слова? Не понимаю! Надо исследовать труп Лукерьи.
Кладбищенские тайны
Каждое кладбище хранит много тайн. Одну из таких скрывала могила Лукерьи.
В ласковый вечерний час могильщики подняли из земли дешевый сосновый гроб, откинули крючки (в те времена не существовал варварский обычай забивать гробы гвоздями). В бедном ситцевом платье, в светлом кружевном чепце лежало в гробу то, что совсем недавно двигалось, смеялось, радовалось жизни. Пустые глазницы страшно глядели в вечереющее небо. Кожа лица и рук стала зелено-грязного цвета.
Труп обнажили, положили на приготовленный загодя стол. Медик Павловский отметил:
- На теле - ни царапины! Зато в области темени линейное рассечение кожи, более семи сантиметров. - Он сделал с затылка надрез - от уха до уха и, оголив свод черепа, надвинул на лицо скальп.
Федор Анатольевич из тюремной камеры был привезен на кладбище. Едва взглянув на смертное безобразие Лукерьи, он вскрикнул и шарахнулся было прочь, но Жеребцов крепко держал его.
Соколов посмотрел на перелом кости черепа и присвистнул:
- Фьюить! Такое повреждение может быть только при ударе предметом с плоской поверхностью. Коля, подтащи сюда господина Бидмана! Ну зачем упираться, Федор Анатольевич? Я запамятовал, кто вы по профессии - художник? Ах, свободный художник, но все равно глаза у вас есть: разве от удара молотком, как вы утверждаете, повреждение может иметь продолговатую форму? Стыдно врать!
Трясясь всем телом, упираясь в край могилы и стараясь не глядеть на труп, Федор Анатольевич дрожащими губами пролепетал:
- Виноват, простите... Всю правду скажу! Я вытирал пыль с Рембрандта, а Лукерья на корточках возле меня пол мыла. Рембрандт упал - веревка, видать, истлела, я недоглядел. Ну, проломила картина череп. Я уж хотел соседа-врача позвать, да вдруг решил имитировать ограбление. Ведь в последнее время обворовали нескольких коллекционеров. Я давно собрал баул с самым ценным из своей библиотеки, хотел к сестре отвезти, да как-то не получилось. А вот с Рембрандтом сил не было расстаться. Думал: если грабители узнают, что нет уже Рембрандта, то и не полезут ко мне.
- Да и за свою неосторожность, поди, ответственности испугались?
- В первую очередь так! А тут и сестре двадцать тысяч платить не придется. В общем, принес я из кладовки молоток, швырнул в кровавую лужу. Лукерья, кажется, уже не дышала.
- А зачем ломового извозчика одного послали в ваш дом?
Так понятно - зачем. Думаю, если кто увидит, что посторонний тащит, то больше веры мне при следствии будет. Так и получилось. Только от волнения баул и телеге забыл. Зато знакомый столяр раму немного переделал, и я Рембрандта Клевером закрыл. Тайком любовался!
И тяжело вздохнув, Бидман закончил:
- Теперь и убедился, что эта картина действительно приносит несчастье тому, к кому попадает.
* * *
...Был суд. На вопрос прокурора: "Почему вы наняли ломового, а не обычную коляску?" Бидман ответил: "Понято почему: на гривенник дешевле!" Присяжные признали Ф.А. Бидмана виновным в непредумышленном убийстве (в советское время неосторожное убийство, ст. 106). Коллекционер провел в заключении четыре месяца. Оказавшись на свободе, тут же продал Рембрандта, чем доставил сестре много радости и двадцать тысяч рублей.
Эпилог
Эмигрантская газета "Последние новости", выходившая в Париже под редакцией П.П. Милюкова, 17 апреля 1925 года опубликовала сенсационную заметку. В ней сообщалось, что убийца Григория Распутина Феликс Юсупов сумел обмануть большевистских таможенников. Замазав пустяковыми пейзажами две великолепные картины Рембрандта, он вывез их за рубеж. Привычка к широкой жизни заставила его заложить эти картины за полмиллиона долларов американскому миллионеру Уайндеру. Когда Юсупов захотел долг отдать, американец отказался вернуть залог. Газета сообщила, что одна из картин - "Дама со страусовым пером ".
Счастливей могла быть судьба пушкинского автографа "На холмах Грузии ". В 1970-е годы его за гроши купил в какой-то парижской лавчонке известный тамошний антикварий Александр Полонский. Фотокопию он передал в Пушкинский Дом. Автору этих строк говорил, что намерен передать и сам оригинал. Но внезапная смерть Полонского весной 1991 года помешала это сделать.
Что касается подносного экземпляра "Лирических сочинений " Василия Капниста, некогда принадлежавшего Александру Благословенному, то недавно я видел его в одном частном собрании. Книги всегда переживают своих владельцев, и это очень хорошо.
БАГАЖ
Борису Николаевичу Грекову
В предрассветный час ночная стража Кремля завершала обход. Вдруг один из стражников тревожно произнес: "Смотрите, двери в Оружейную почему-то приоткрыты!.." Освещая путь электрическими фонарями, стражники вошли в вестибюль. Их взору предстала страшная картина: раскидав руки, на полу лежал сторож Огнев. Его лицо закостенело в смертном оскале, из груди торчала рукоять кинжала.
Потеря
Древняя людная Москва пробуждалась в солнечных бликах золотых маковок полутысячи церквей, в движении тяжело груженных ломовых розвальней, невероятной красоте старинных домишек, в громе и звоне конок, в деловито растворяемых лабазах и лавчонках, в улыбчивых, счастливых лицах горожан, уже наполнявших улицы и переулки.
И лишь за лубочно красивой стеной Кремля, в полной света и чарующей глаз архитектурными пропорциями Оружейной палате, сооруженной державной волей великого Императора Николая I, сыщики столкнулись с гнусным деянием преступных рук.
В Бронной зале, расположенной на втором этаже, была раскорежена витрина. Злоумышленник сорвал внутренний запор и похитил ерихонскую шапку Александра Невского. Из лежавшей рядом пояснительной таблички явствовало, что она украшена более чем пятьюстами драгоценными камнями и что на нее только золота пошло более полутора фунтов (фунт - 409,5 грамма).
Находки
Сыщики, как обычно, работали не спешно, но споро. И лишь Соколов, скрестив на могучей груди руки, наблюдал как бы со стороны, медленно прохаживаясь мимо алебард, мечей, шлемов и кольчуг. Этот фон очень шел ему, словно знаменитый сыщик был рожден для ратных рыцарских подвигов. В мягком кресле, где обычно сидит смотритель, находился убитый горем хранитель Оружейной палаты Арсеньев.
Соколов вдруг быстро наклонился и из-под портьеры достал носовой платок. На нем было вышито "А.П." Сыщик обратился к хранителю:
- Георгий Васильевич, уборщики могли не заметить эту штучку?
- Нет, они тщательно убирают - сразу же после закрытия.
Через зал, широко и размашисто вышагивая, спешил Жеребцов. Сияя улыбкой, он произнес:
- Аполлинарий Николаевич, пуговка! Поднял в луже крови. Протер, смотрите, вся светится - перламутровая! Похоже, пиджачная.
Соколов заинтересовался, но откликнулся ворчливо:
- Ты, Николай, догадливый. А я-то думал - от исподнего. Эй, Ирошников, - крикнул он своим обычным, то есть громовым, голосом:
- Сними-ка, братец, витринное стекло, под которым лежала похищенная шапка. Невооруженным глазом видно, что оно заляпано пальцами. У себя в лаборатории обработаешь фтористо-водородной кислотой - может, найдешь интересные пальчики.
Доктор Павловский, ширококостный, приземистый человек, вытирая салфеткой руки, подошел к Соколову:
- Кинжал старинной работы вошел точно в сердце - профессиональный удар. На груди и руках убитого есть порезы - оказывал сопротивление. Смерть наступила где-то между двумя и четырьмя часами ночи.
Загадка "А.П."
Уже к обеденному часу кое-что прояснилось. Жеребцов начал объезд пуговичных фабрик. На "Геркулесе" ему сообщили, что именно они три недели назад начали выпускать эти новомодные пуговицы - перламутровые.
- Всего было продано шесть дюжин, - сказал директор, заглянув в потрепанную конторскую книгу. - Купили из портновских мастерских Щульца, Кутана и Фадина. Адреса дать?
Михаил Матвеевич Фадин, владелец мастерской по Николо-Ямской в доме № 88, невысокий человек с усталым добрым лицом и резиновой лентой "сантиметра" через плечо,заявил:
- С такими пуговицами мы пока лишь один заказ выполнили - пришили на костюм статского советника Александра Пузано. Он доктор, но с некоторых пор малость того, рехнулся. Живет на Моховой, десять. Это возле университета, на противной стороне, в доме Братолюбивого общества.
Жеребцов захлебнулся от радости. Он понесся к Соколову, в сыск. Глядя на начальника с азартом охотника, жарко выдохнул:
- Ведь это Пузано - убийца! И пуговица его, и на платке метка "А.П."! Ясно - Александр Пузано.
И тут же в кабинет влетел Ирошников. Взволнованно облизывая сухие губы, быстро произнес:
- Убийца у нас вот где, - он поднял вверх сжатый пухлый кулачок. - Среди прочих я обнаружил на музейной витрине отпечатки пальцев некоего Георгия Гремова, фельдшера. Он отбыл на каторге пять лет за растление малолетней. На кинжале, к сожалению, отпечатки не сохранились: ручка резная и округлая. Вот фото Гремова, я его из картотеки взял: круглое лицо, заросшее бородой, маленькие свиные глазки светлого цвета. Отвратительный тип! Едем брать? Живет на Остоженке, в доме купца Филатова. Ведь это рядом с Оружейной! Совпадение, думаю, не случайное.
Поэтическая беседа
Соколов прикрыл веки, обдумывая решение. Потом твердо сказал:
- Я с Кошко поеду к "А.П.", а ты, Николай, - он кивнул Жеребцову, - с Юрием Павловичем поезжайте к фельдшеру. Да прихватите с собой доктора Павловского. Сделайте тщательный обыск. И вообще, не миндальничайте! Пропало национальное достояние, да и труп - это не шутки.
На Моховой, как водится, для начала отыскали дворника - кривобокого, с сухой рукой мужичка. Соколов показал ему кинжал:
- Любезный, ты эту штучку, случаем, не видел у доктора Пузано?
- У дохтура, из третьего нумера? Обязательно видел. У него такие на стенке висят, а я хожу ему отраву сыплю.
- Какую отраву? - изумился Соколов.
- Да мышей извожу. На той неделе был. Они мне две рюмки "померанцевой" налили. Я их в себя перекувырнул - хороша горечь!
Дверь открыла горничная - очень тоненькая, очень любезная:
- Господа пациенты, извиняйте, но сегодня приема нет. Доктор только что вернулся от пациента и отдыхает. Не примет он вас.
Кошко отодвинул горничную:
- Авось примет!
Доктор Пузано сидел с глубокомысленным видом в вольтеровском кресле с книгой в руках. Как две капли воды он был похож на хитроумного идальго Дои-Кихота Ламанчского: костистое продолговатое лицо, загнутые, как руль у велосипеда, усищи и бородка клинышком. Он оторвался от книги и вперил в сыщиков пылающий взор. Резким, лающим голосом воскликнул:
- О наглость дерзкая, до степени какой ты простираться можешь? Закончив мирный труд, я тихо отдыхаю. Но вот орда монгольских дикарей в мои пределы вторглась вероломно!
Доктор вдруг швырнул к ногам сыщиков книгу и поднялся с кресла, высокий, как жердь, и такой же тонкий. Вскинув бородку-клинышек, патетически воскликнул:
- Но нет, презренные! Я вас лечить не буду. Я стану вас копьем разить! - и подбежав к стене, украшенной различным оружием, схватил копье времен Игоревых и уткнул его в грудь Соколова: - Ты жертва первая моя! Взволнован я, неукротим и дик. Как океан ревущий.