Изысканный эпистолярный детектив. Время действия - конец XIXвека. Бал в институте благородных девиц губернского города Н-ска заканчивается трагедией. Чтоб спасти от обвинения невиновных, молодая вдова Полина Авилова берется за поиски настоящего убийцы. Читатель пройдет вместе с героями через чопорные дворянские гостиные, мрачное святилище дикой богини на экзотическом острове, спальни публичного дома и классные комнаты - приведет ли этот путь к разгадке тайны? Или прошлое окажется сильнее… Страницы романа перенесут вас из среднерусского Н-ска на экзотический остров, а когда имя убийцы будет уже известно даже полиции, загадки отнюдь не будут исчерпаны…
Содержание:
-
Глава первая - Имеем честь пригласить… 1
-
Глава вторая - Траты и утраты 3
-
Глава третья - Сим присовокупляю… 9
-
Глава четвертая - Остерегайтесь подделок! 11
-
Глава пятая - Духи и духи 17
-
Глава шестая - Тебе я мысли поверяю 20
-
Глава седьмая - Газеты сообщают, что… 24
-
Глава восьмая - Да не совмести приятное с обедом… 29
-
Глава девятая - Отпевание состоится… 35
-
Примечания 45
Катерина Врублевская
Первое дело Аполлинарии Авиловой
Глава первая
Имеем честь пригласить…
Приглашение.
Ваше высокоблагородие, господин надворный советник Л. П. Рамзин и госпожа А. Л. Авилова.
Попечительский совет института губернского города N-cка под патронажем Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны имеет честь пригласить вас на Рождественский бал, который состоится Декабря 23-го дня сего года в главной зале Института в 6 часов пополудни.
Recevez les assurances de ma parfaite considération.
Варвара фон Лутц.
(приписка сбоку: гости пансионерки Анастасии Губиной)
Аполлинария Авилова, N-ск - Юлии Мироновой, Ливадия, Крым.
Милая Юленька, подруга моя институтская, как же ты далеко, и как же безмерно я по тебе скучаю! С тех пор, как муж забрал тебя в Крым, к месту службы, я вдруг остро почувствовала: исчезла частичка моей жизни. Ни сестер, ни кузин у меня нет, так что одна ты была мне всегда внимательной слушательницей.
Выполняю обещание писать регулярно и подробно. Может быть, эта переписка заменит в какой-то степени наши доверительные разговоры. Хотя - увы, бумаге не доверишь того, что можешь доверить близкому и родному человеку. Да и может ли бесстрастное перо передать интонацию, взгляд?.. Впрочем, закончу на этом утомительный пролог и перейду с новостей.
Вскорости после твоего отъезда я познакомилась с Николаем Львовичем Сомовым, артиллеристом, штабс-капитаном гарнизона, квартирующим в нашем N-ске. Ранее я год носила траур по мужу и без нужды не выходила из дома. Только читала и читала все подряд. Да еще рассматривала свою коллекцию - я начала ее собирать еще при тебе. А спустя несколько дней после окончания траура отец вывез меня к Елизавете Павловне - ее "четверги" продолжаются уже более четверти века, там я и познакомилась с Сомовым.
Сказать тебе правду, он не произвел на меня впечатления рокового мужчины, сердцееда и прочая, описанием которых полны страницы дамских романов. Уже следующим утром он занес нам карточку, потом несколько раз заходил и развлекал меня зимними вечерами, рассказывая случаи из своей полковой жизни. А однажды отец обратился ко мне, когда я внимательно слушала штабс-капитана, старательно рассказывающего об очередном марш-броске через горный перевал, и показал конверт:
- Что будем делать, Полина? Двадцать третьего у меня заседание. Когда закончу - Бог весть, так что на бал вряд ли успею. Не пойдешь ли без меня?
- Но одна я там заскучаю и рано уйду. Настенька обидится.
- Жаль… - сказал отец негромко. И добавил со вздохом: - Бедный Владимир! Он так любил вывозить тебя в свет… Только ему это не часто удавалось.
И вдруг, после короткой приличествующей паузы он спросил другим тоном:
- Почему бы тебе не пригласить штабс-капитана, Полина?
Я была поначалу удивлена, а заметив в глазах отца озорных чертиков, и вовсе смутилась. Правда, тут же нашлась:
- Не мне говорить, какие там строгости. Постороннего мужчину ни за что не пустят.
- Почему постороннего? - заговорщически подмигнул отец. - Я напишу в институт, что штабс-капитан - кузен нашей Настеньки. Неужели мне не поверят?
- Н-ну, - заметила я, - мы ведь не знаем мнения самого господина Сомова. Ему может показаться скучным пребывание на таком балу…
Но Николай Львович с восторгом принял предложение; отец написал письмо начальнице института. Настеньку мы предупредили, так что жди от меня, милая Юленька, следующего письма уже после бала.
Целую.
Твоя подруга Полина.
Мария Игнатьевна Рамзина - графу Кобринскому, Петербург.
Любезный друг мой, Викентий Григорьевич, давненько не писала тебе, прости, старую. Как твое здоровье? Не шалит ли подагра? Не злоупотребляешь ли мадерой? Не думай, что я ворчу по-стариковски, но в нашем с тобой возрасте давно пора подумать об облегчении страданий.
Ты попросил меня рассказать тебе по старой дружбе о моем родственнике, Лазаре Петровиче, и о его дочери-вдове. Не буду тебя расспрашивать, зачем тебе понадобилась вся подноготная - судиться вздумал, или сына женить, но напишу тебе все, что знаю.
Не будь Лазарь Петрович Рамзин племянником моего покойного мужа, и тогда бы я сказала, что он весьма достойный человек, адвокат, член судейской коллегии, обладатель широких взглядов и солидного капитала, нажитого собственным искусством и красноречием. Уложение о наказаниях знает, как собственные пять пальцев - сама недавно советовалась, не поверив стряпчему. Росту высокого, собой хорош, могуч, владелец роскошных усов и бархатного баритона. Живет вместе с дочерью в центре N-ска. Дом содержится хорошо, хозяйством ведают экономка, горничная и камердинер. Там же проживает и секретарь Лазаря Петровича, поскольку по службе г-н Рамзин принимает на дому. Лазарь Петрович - специалист по уголовным делам, умеет убеждать, и берется за самые сложные дела.
Он рано остался вдовцом: жена умерла в родах, так что Поленька матушку свою никогда в жизни не видела. Лазарь Петрович более в брак не вступал, хотя большой охотник до женского пола, на которых изливал весь нерастраченный в супружеской жизни пыл. Я видела, что иногда Полина просто не успевала познакомиться с очередной отцовской пассией. Но чего у него не отнять - от своих метресс Лазарь Петрович требовал быть с сиротою приветливыми и ни в чем ей не перечить.
Не удивляйся тому, Викентий, что я так свободно говорю на такую деликатную тему. Ты знаком со мной не первый год, я помню твои безумства, хотя смешно сейчас об этом тужить. Мне мало осталось, и лицемерить для меня - слишком большая роскошь.
Вот чего я не одобряю в этом достойном во всех отношениях человеке, так то, что он с ранних лет дал Полине чрезмерную свободу. Рамзины хотели мальчика, а родилась девочка. Сызмальства к ней были приставлены няньки, мамки, бонны да гувернантки, которые шагу не давали ступить, как и полагается благовоспитанной барышне. Но при том отец часто забирал Полину с собой, чему она вовсе не противилась, а, наоборот, в охотку ездила верхом, причем в мужском седле, играла в лаун-теннис, модную спортивную игру, привезенную из Европы, а также, когда удавалось, не вылезала из приемной Лазаря Петровича.
Поля с детства крутилась у отца в приемной, ловила каждое слово, и вдруг захотела поступить на высшие женские курсы, - и не для чего иного, как для того, чтобы стать судебным медиком и помогать отцу в работе! Полагаю это в высшей степени странной прихотью для девушки из хорошей семьи, но отец и тут всячески поощрял затеи дочери.
Чего может понабраться юная благовоспитанная особа в приемной у адвоката по уголовному праву? Кого только там не встретишь! И отец, занятый своими делами, не обращал на сей вопиющий факт никакого внимания, пока однажды я не приехала и не устроила ему самый настоящий выговор. Хоть Полина и называет меня старой козой (да-да, сама слышала!), однако полагаю себя совершенно правой. Негоже барышне слушать про убийства и блуд, а также присутствовать при составлении речей, оправдывающих сии противоправные действия.
После этого случая Полиньку стали усиленно готовить к поступлению в N-ский институт, где она вскоре и очутилась, к великой своей печали и вящему моему облегчению.
Все, дорогой друг Викентий Григорьевич, что-то расписалась я. Руки дрожат. Пойду прилягу. Ты пиши, ежели еще что надобно будет.
Остаюсь,
М. И. Рамзина, вдова статского советника Ивана Сергеевича Рамзина.
* * *
Из дневника Аполлинарии Авиловой.
Уже три месяца прошло. Тягучих, долгих три месяца без тебя.
Милый, милый Владимир, как это долго - три месяца! Прежде я всегда знала, что ты вернешься. И ждала, терпеливо и безмолвно. А теперь ты ушел в свое последнее путешествие, из которого нет возврата.
Уныло мне, тоскливо. И вот отчего-то явилось у меня желание рассказать сызнова, на страницах дневника, историю нашего знакомства. Странное желание, не правда ли? Однако повествуя о том времени, я словно бы заново переживаю недавние, но ушедшие годы, и словно вновь вижу тебя живым и здоровым, любящим и любимым. И когда пишу я, старательно выводя на бумаге твое имя, ты предстаешь предо мною, и чтобы продлить эти мгновения, я пишу долго и тщательно: Владимир Гаврилович Авилов. Географ-путешественник, член Географического общества, доктор естествознания. И словно входишь ты в дом - высокий, худощавый, с обветренным лицом и пронзительными синими глазами, составляя разительный контраст своему другу - моему отцу, полноватому и черноусому, с холеными ногтями и всегда безупречно одетому.
А далее, чтобы еще раз пережить все те счастливые и слегка сумасшедшие годы, старательно описываю историю своего замужества за человеком, бывшим старше меня на тридцать лет. Помню все, до мельчайших подробностей. Не буду более обращаться к тебе, чтобы не походить на истеричных героинь дешевых романов. Просто опишу, как оно было.
Владимир Гаврилович появлялся в нашем доме редко. Но зато каждый раз из очередного путешествия привозил мне подарок. Это могли быть веточка коралла, кусок скалы с отпечатком крупного насекомого, или костяные бусы, сработанные далекими мастерами. Но больше подарков меня привлекали его истории. Рассказывал он великолепно, и я как будто сама оказывалась в тех местах, о которых шла речь.
Однажды, когда мне было тринадцать, он пришел к нам и увидел, что я читаю "Графа Монте-Кристо" писателя Дюма.
- Нравится? - спросил он.
- Конечно! - воскликнула я. - Эдмонт Дантес такой красавчик!
- Но там есть кое-кто гораздо умнее и интереснее твоего спесивого графа!
Я широко раскрыла глаза:
- И кто же это?
- Аббат Фариа, - ответил он.
- Что ж в нем интересного? - разочарованно спросила я. - Сидит в тюрьме, а потом умирает, так и не выйдя на волю…
- Аббат очень умен и проницателен, - объяснил Авилов серьезно. - Обрати внимание, как он ловко распутал задачу и узнал, кто посадил Дантеса в тюрьму! И ведь аббат Фариа никогда в жизни не видел этих людей и не был в том городке. Что мешало самому Дантесу распутать узел и отвести от себя обвинения?
- Не знаю, - я пожала плечами. - Наверное, он сильно любил свою невесту.
- Одно другому не мешает, - Владимир Гаврилович рассмеялся. - Просто аббат умел делать правильные выводы из полученных сведений. А Дантес - нет. Именно это и называется умом.
После этого разговора я вернулась к началу и перечитала роман заново, обращая внимание на отца Фариа, и не могла не восхититься точностью оценки Владимира Гавриловича. А для себя решила, что друг отца ничуть не глупее аббата.
Прошло три года. Авилов уехал в Манчжурию и долго не возвращался. Он писал нам чудесные письма, полные описаний приключений и опасностей. И однажды, в день посещений, ко мне пришел отец. Рядом с ним стоял высокий седой мужчина. Поначалу я его не узнала, а когда поняла, что это Владимир Гаврилович, то с радостным возгласом кинулась ему на шею, совершенно забыв, как это выглядит со стороны.
Кто бы мог подумать, что такое нарушение благонравия приведет к непредсказуемым последствиям! После окончания визита отца и Авилова, ко мне подошла дежурная "синявка" - классная дама. Мы в институте называли их так за форменные синие платья. "Синявка" кипела от бешенства:
- Как вы себя вели, мадемуазель Рамзина? Это верх неприличия - бросаться на шею мужчине! Вы поставили под удар репутацию института! Я немедленно доложу о вашем непристойном поведении начальнице.
Несмотря на то, что я была уже взрослой семнадцатилетней девицей и вскоре должна была сдавать выпускные экзамены, быть исключенной из института после семи лет мучений, да еще с записью "за неблагонравие", мне вовсе не улыбалось.
Мадам фон Лутц, грузная начальница института, сидела в удобном кресле с подлокотниками, а на ее коленях покоился жирный пудель, вылитый портрет хозяйки.
- Что вы скажете в свое оправдание, мадемуазель? - хрипло спросила она, задыхаясь от гнева. - Вы преступно забылись, и теперь мне остается одно - исключить вас из института. Как вы могли? В зале для посещений находились младшие воспитанницы. Какой пример вы им подали? И что скажут их родители? Что мы воспитываем… э… - тут она запнулась, но справилась с собой, - кокоток?
Стоя с опущенной головой, я чуть не прыснула - оказывается, Maman знает слово, известное мне из романов г-на Бальзака. "Синявка" тихонько ахнула и прикрыла тонкогубый рот. Лицо мое мгновенно вновь приобрело серьезный и даже виноватый вид
- Господин Авилов, пришедший с отцом, известный путешественник и давнишний друг нашего дома, - тихо сказала я. - Он вернулся после длительного отсутствия, и моя радость при виде его была вполне понятна.
- Но это не дает вам право забываться, мадемуазель Рамзина. Где ваша гордость и девичья честь?
Внезапно меня осенила дикая мысль:
- Господин Авилов - мой жених, - я в упор посмотрела на начальницу честными-пречестными глазами. - Он просил моей руки, и отец дал согласие.
Начальница и классная дама переглянулись. Наступило молчание.
- Ну, что ж, это меняет дело, - уже другим тоном сказала мадам фон Лутц, но тут же голос ее стал жестче: - Я немедленно посылаю за вашим отцом, чтобы он подтвердил ваши слова. Надеюсь, вы не лжете, мадемуазель… Ступайте.
Я присела в реверансе и, дрожа от волнения, покинула кабинет мадам фон Лутц.
Нужно было немедленно предупредить отца. Но как? Кого послать с запиской? Сторожа Антипа, который время от времени выполнял поручения институток?
Но тут я заметила, что Долгова, "синявка", устроившая мне это наказание, идет за мной с явным намерением следить. Так и вышло.
Ни жива ни мертва я просидела полтора часа в дортуаре, и меня снова позвали в кабинет начальницы.
Увидев отца и Владимира Гавриловича, я несколько приободрилась.
- Подойдите ко мне, мадемуазель, - почти ласково сказала Maman. Я робко приблизилась, и она потрепала меня по плечу. - Ваш отец и месье Авилов подтвердили ваши слова, и вы можете продолжать учебу в институте. Но я приказываю вам - никаких вольностей в дальнейшем. Вам понятно?
- Да, Maman, - чуть слышно ответила я, не решаясь поднять глаза, и присела в глубоком реверансе. Щеки мои горели, будто их хлестали.
- Идите и подумайте над моими словами.
Повернувшись, я вышла из кабинета, но перед дверью обернулась. В глазах отца плясали смешинки, а Владимир Гаврилович смотрел на меня как-то странно.
Отец рассказал мне потом, что приглашение приехать в институт сразу же, после возвращения оттуда, не сулило ему ничего хорошего. Он взволновался, и мой будущий муж вызвался поехать вместе с ним. Их провели в кабинет к мадам фон Лутц, и та, не давая им опомниться, сразу же задала вопрос:
- Скажите, месье Рамзин, правда ли то, что утверждает ваша дочь?
- Моя дочь никогда не обманывает. Она всегда говорит чистую правду.
- Только что, на этом месте, она сказала, что месье Авилов - ее жених!
Отец удивленно посмотрел на начальницу.
- Полина сама вам это сказала?
- Да, сама. Что вы на это ответите? Подтвердите ее слова?
Владимир Гаврилович вмешался в разговор:
- Ваша воспитанница и дочь моего близкого друга говорит чистую правду. Третьего дня я просил ее руки и получил согласие у Лазаря Петровича.
Вот так была спасена моя честь и учеба в институте. Вскоре после того случая Авилов действительно попросил моей руки, и я согласилась, несмотря на его седину и тридцатилетнюю разницу в возрасте. Ведь я была в него влюблена с самого детства! Отец дал свое благословение; мы сыграли свадьбу через два месяца после окончания мною института.
А через шесть лет мой муж скончался в возрасте пятидесяти трех лет. Изнурительные путешествия подорвали его здоровье, а из последнего, в Южную Африку, он вернулся совершенно больным и тихо угас у меня на руках. Я осталась вдовой в двадцать четыре года с приличным состоянием и без детей. В душе моей образовалась пустота, и я решительно не знала, чем ее занять. После окончания траура вокруг меня стали виться поклонники, но среди них не было ни одного, кто умом и характером хоть сколько-нибудь приблизился к моему супругу.
* * *
Полковник Савелий Васильевич Лукин - Елизавете Павловне Бурчиной.
Дорогая Елизавета Павловна!
Выполняю свое обещание и хочу рекомендовать вам г-на Сомова, штабс-капитана, переведенного неделю назад из Москвы в наш N-ский артиллерийский гарнизон. Г-н Сомов, Николай Львович, двадцати восьми лет, не знаком ни с кем в нашем городе, посему даю ему рекомендацию, прошу любить и жаловать. Надеюсь, что вам понравится его присутствие на ваших прекрасных "четвергах".
Обязательно загляну к вам на неделе, чтобы засвидетельствовать свое почтение.
Остаюсь вашим искренним другом,
Полковник Лукин,
N-ский гарнизон