* * *
Анастасия Губина, N-ск - Ивану Губину, Москва, кадетский корпус.
Милый мой братец Иванушка! Получила от тебя письмо, спасибо, что не забываешь обо мне. Всю ночь перечитывала. Как тебе там сложно и трудно! Ну, ничего, Бог даст, выйдешь в офицеры, приедешь навестить нас. Я буду идти с тобой под руку, а наши пансионерки глядеть во все глаза и шептаться. Особенно Милочка - она, кстати, меня спрашивала о тебе и просила передать поклон.
Скоро рождественский бал. Как жаль, что тебя не отпускают! Мне хотелось бы, чтобы ты был моим визави на мазурке. А потом и с Милочкой потанцевал. Мне не жалко.
Вот сижу, пишу тебе всякие глупости, а самой страшно стало. Какие же мы с тобой счастливые! Если бы не Лазарь Петрович, как бы мы с тобой сейчас жили? Я же совсем несмышленышем была, а ты далеко, в кадетском корпусе. Полина лишь недавно рассказала мне, как все случилось, я ее очень просила. Не знаю, известны ли тебе подробности давней той истории.
Лазарь Петрович не был ни нашим родственником, как я думала по наивности, ни близким другом. Он лишь защищал нашего отца, Ивана Николаевича Губина, полкового казначея, от обвинения в растрате. Дело продолжалось долго, в конце концов деньги нашлись, не без деятельного участия Лазаря Петровича в расследовании, но папа не выдержал бед и позора, свалившихся на него, и скончался в тюрьме до окончания следствия, а через месяц после оправдательного приговора умерла и мама. Ты помнишь, Ванечка? Ты же старше меня.
Я осталась совсем одна, и господин Рамзин, вняв последней просьбе матери, взял меня, сироту к себе и оформил опекунство. Полина тогда уже не жила у него, она вышла замуж сразу по окончании института. Мне отвели ее комнаты, горничная Вера стала ухаживать за мной, как когда-то ухаживала за нею, и я почувствовала себя дома. Вечно Бога буду молить за них за всех! А потом Лазарь Петрович определил меня в институт, где до того училась его дочь. И ты смог спокойно продолжать учебу в кадетском корпусе, а я - писать тебе о всяких пустяках: о мазурке и Милочке. Не правда ли, я глупа? И ладно! Пойду выполнять экзерсисы по латыни, а то завтра у нас этот противный Урсус.
До свидания, дорогой мой братец.
Я еще буду тебе писать.
Целую.
Твоя сестра Настенька.
* * *
Штабс-капитан Николай Сомов - поручику Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка Алексею Соковнину, Москва.
Милый друг мой, Алексей Федорович!
Как и обещал тебе, пишу регулярно, письмо в неделю, с тех пор как волей судьбы заброшен из первопрестольной в этот губернский городишко. Только ты, мой единственный друг, знаешь истинную причину моего появления здесь, поэтому для тебя не будет сюрпризом узнать, что я познакомился с молодой вдовой Аполлинарией Лазаревной Авиловой. Произошло это в один из званых вечеров, которые дает местная львица, мадам Бурчина. Сразу скажу: ничего хорошего я от этого вечера не ждал. Провинциальные нравы, траченные молью салопы и полушалки на сопящих в креслах барынях, да подмигивание старичков: "Ну, милсдарь, не угодно ли в вист по копеечке?". И думалось мне, что так и проживу здесь отпущенное мне время совершеннейшим монахом, если бы не мадам Авилова. Начну я свой рассказ с того, что нас с Полиной (вот видишь, я уже ее так называю, но в моих словах нет ни грана амикошонства - видел бы ты ее очаровательную улыбку!) пригласили на рождественский бал в институт. Да-да, здесь есть и институтки. И балы, и надменные лакеи с пригласительными билетами. Все, как в столице! Только название немного помельче: не Смольный институт благородных девиц, а просто: N-ский институт.
Итак, все по порядку…
Поначалу хочу описать тебе ее отца, так как этот человек привлек мое внимание незаурядной внешностью и отменным вкусом. Явившись к Полине с визитом, я застал Лазаря Петровича Рамзина у дочери, они о чем-то бурно спорили. И в этот момент удивительно походили друг на друга. Отец ее, красавец-мужчина, несколько полноват, но стремителен в движениях. Одет прекрасно, на безымянном пальце левой руки массивный перстень с печаткой. Принял меня радушно, тотчас прекратив спор, и приказал подать вина и сигар.
Спор у них произошел из-за того, что Лазарь Петрович не мог присутствовать на балу у своей воспитанницы, так как уезжал на важное судебное заседание. Приход мой оказался как нельзя кстати; г-н Рамзин тут же предложил дочери пригласить меня.
Полина возразила, что в институт ни за что не допустят постороннего мужчину и что ему грех предлагать такое; и неужто он забыл историю с ее помолвкой? Мне очень захотелось узнать, что же такого произошло в институте во время помолвки мадам Авиловой, но я промолчал, надеясь, что когда-нибудь Полина расскажет мне сама.
Адвокат меж тем придумал следующий трюк: он напишет в институт письмо, что я - кузен его воспитанницы Настеньки; тем самым препятствие устраняется.
Полина спросила:
- Николай Львович, вы согласны быть моим кавалером на рождественском балу, если мадам фон Лутц не будет против?
Я был в восторге от этого предложения! Куда угодно, лишь бы находиться рядом с ней, видеть и слышать ее.
- Только учтите, может быть скучно, - Полина сморщила носик.
Вот так, Алеша, через несколько дней я сыграю роль "cousin" на балу и буду развлекаться, как смогу, глядя на кружащихся институток в пелеринках.
А пока закругляюсь, труба зовет.
Твой друг Николай Сомов.
Глава вторая
Траты и утраты
Счета, предъявленные г-же Авиловой.
Шляпа "Trocadero" из коричневого бархата с эгреткой из страусиных перьев - 35 руб.
Патентованный корсет Пабста "Удобство" на китовом усе - 7 руб. 50 коп.
Шелковые французские чулки - 12 руб. за три пары.
Бальное платье из португальского атласа, с бисерным шитьем - 280 руб.
Браслеты-змеи, золото, инкрустированное изумрудом, мелкого плетения - 2 штуки - 200 рублей.
Услуги "Куафер де Пари" - 50 рублей.
* * *
Штабс-капитан Николай Сомов - поручику Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка Алексею Соковнину, Москва.
Алеша, душа моя!
Пишу тебе ночью. Спать совершенно не хочется, и я спешу рассказать тебе о невероятных событиях, происшедших со мной нынешним вечером.
Этикет требовал остановиться перед входом в бальный зал, украшенный к Рождеству.
- Госпожа Авилова и штабс-капитан Сомов! - громко произнес церемонимейстер.
Навстречу чинно шествовала совсем юная девушка. Было заметно, что она хочет броситься к нам, но старалась не давать волю чувствам.
Она легко поклонилась и повела представлять нас Maman.
Уверяю тебя, Алексей, со стороны мы смотрелись прекрасной парой. Полина - высокая изящная дама с прекрасной осанкой, во французском туалете и модной шляпке. И хотя в этом цветнике было множество достойных особ, все же моя спутница выглядела самой очаровательной.
Мадам фон Лутц, начальница института, походила на пупырчатую жабу, а ее жирный пудель хрипло тявкнул и пустил слюну.
- Maman, c’est mon cousin… Позвольте вам представить, Maman, дочь моего опекуна, госпожу Авилову и моего кузена штабс-капитана г-на Сомова, - Настя произнесла это, приседая в глубоком реверансе.
Начальница протянула пухлую руку в перстнях, пришлось мне прикоснуться к ней губами, выдохнуть с чувством "enchanté", а Полина вослед за Настенькой присела в долгом реверансе.
- Помню, помню вас, милая, - хриплым голосом по-французски сказала Maman. - Немало вы доставляли мне треволнений. И вашим классным дамам тоже.
Две сухопарые дамы в синих форменных платьях, стоящие за стулом начальницы, закивали в такт, как китайские болванчики.
Полине пришлось присесть еще раз. На этом официальное представление было закончено, и мы отошли в сторону, уступив место другим парам.
- Милая Полина, я так рада, что ты пришла! - прижалась к ней Настенька.
- Неужели ты думала, что мы с Николаем Львовичем не придем? - грудным контральто, сводившего с ума не только меня, но любого, слышавшего этот божественный голос, спросила она. - Мы же обещали.
Улыбнувшись, я еще раз, более внимательно глянул на зардевшуюся девицу. А она, право, не дурна. Нет, до мадам Авиловой ей далеко, разумеется, но девушка обещает быть чертовски милой. И я машинально подкрутил развившийся ус.
Подскочивший кадет отвесил энергичный кивок и пробормотал:
- Mademoiselle, un tour de valse? - и умчал Анастасию танцевать, а Полина хлопнула меня веером по руку.
- Месье Сомов, вы опять за свое?
- Что, моя бесценная?
- Когда вы крутите ус, вашу голову посещают скабрезные мысли!
Признаюсь, не первый раз поражала меня ее наблюдательность…
Она слегка щурилась, глядя по сторонам, - не хотела доставать лорнет.
- Знаете, г-н Сомов, - обратилась она ко мне, - столько воспоминаний!.. Боже, как я стояла вот здесь, у стены, ожидая отца, который приезжал каждый раз с новой ослепительной красавицей, и каждый раз с замиранием сердца гадала: не она ли станет моей мачехой? - Полина обвела взглядом зал. - Бальная зала ничуть не изменилась с того времени, когда я была воспитанницей и носила форменное камлотовое платье с пелериной. Та же Maman, те же пепиньерки и синявки, только постарше и посуше. Как будто время совершенно не движется в этом стоячем болоте.
Странно, наверное, тебе слышать, что я, чьи похождения в Москве тебе известны не понаслышке, вдруг заинтересовался ее семьей, отцом, стал посещать балы в качестве "кузена". Поверь, я иду на это не скуки ради и не из каких-либо иных соображений. Мне нравится Полина. Что же до событий невероятных и странных, то их здесь предостаточно. Но об этом позже.
Отдельной группой стояли учителя в мундирах. Скучные и сутулые, они были похожи друг на друга, как близнецы, но не фигурами, а особенным выражением лица, словно им пришлось проглотить горькую облатку. Мне стало интересно, как мужчины, даже такие невзрачные, чувствуют себя, находясь постоянно в окружении прелестных нимф.
- Аполлинария Лазаревна, чем занимаются эти четверо личностей в синих вицмундирах? - спросил я. - Сеют разумное, доброе, вечное? И как, удается достичь урожая?
- Это наши учителя: Сверчок, Ранжир и Урсус, - с лукавой гримаской сказала она. - Такие занудные господа! Как мы их боялись в институте. Боялись, и все равно обманывали.
- И кто дал им такие прозвища?
- Не знаю, когда я начала учиться в институте, их уже так называли. Сам посмотри, Николай: Андрей Степанович, учитель словесности, - вылитый сверчок. Слышал бы ты, как он стрекочет, читая воспитанницам Державина. Он после Державина да Сумарокова никакой литературы не признает. Для него Пушкин с Гоголем - новомодные щелкоперы.
Действительно, маленький, ледащий учитель словесности выглядел настоящим сверчком, коленками назад. Особенно сходство это проявлялось, когда он нелепо задирал голову, чтобы ответить другому учителю - неповоротливому мужчине огромного роста в плотно сидящем сюртуке, готовом треснуть по швам.
- А этот, стало быть, Урсус, - показал я на него подбородком. - Наверное, латынь преподает.
- Точно! - засмеялась Полина. - Медведь, он и есть медведь. Хотя papa высоко ценит его умение играть в шахматы и часто приглашает к нам. Бывало, Урсус приходил на урок пьяненьким и заставлял нас учить наизусть латинские выражения. До сих пор помню: "Quod licet Jovi, non licet bovi!" Что дозволено Юпитеру… Естественно, под Юпитером он подразумевал себя. А мы выпускали вперед Егорову, и она, обладательница великолепной памяти, тарабанила наизусть все эти пословицы. Тогда Урсус блаженно улыбался.
- А кто это Егорова?
- Она стоит около портьеры, в сером форменном платье, пепиньерка. Из бедной семьи, получила хорошую аттестацию, и после окончания института Maman предложила ей остаться в качестве пепиньерки, помощницы классной дамы. А через год, глядишь, и в синявки выбьется.
- Куда?
- В классные дамы! Они в синих платьях. Вон, как Марабу, которая с Ранжиром разговаривает.
- Мадам Авилова, вы меня убьете! - я от души рассмеялся. - И что, они все знают о своих прозвищах?
- Конечно, не знают! Иначе бы не выйти нам из института с аттестацией.
- Значит, Сверчок, Урсус и Ранжир, - попробовал я на вкус прозвища. А того как зовут?
- Иван Карлович, учитель ботаники, протеже какой-то знатной особы - так говорила Марабу, а уж она все сплетни знает. Его прозвища я не знаю. Настя говорит, что очень хороший учитель. - Вдруг Полина прервалась на полуслове и легонько коснулась моего плеча. - Тихо! Смотрите вон в ту сторону.
Внезапно музыка смолкла, и центр бальной залы опустел. Институтки построились в шеренги. Перед каждым классом стояла классная дама и строго смотрела, чтобы никто не выбился из строя.
Maman поднялась со своего трона и передала пуделя одной из помощниц. Гости стояли позади институток и перешептывались. Оркестр после небольшой паузы грянул нечто бравурное.
В зал вошли губернатор с супругой, следом - еще один важный господин в зеленом мундире статского советника и с Анной на шее. Начальница, мадам фон Лутц, раскланялась с новоприбывшими, и все четверо пошли вдоль шеренги институток. Воспитанницы с приближением гостей приседали и повторяли одну и ту же фразу: "Soyez les bienvenus, votre Excellence!"
- Кто это? - наклонясь к Полине спросил я.
- Попечитель института, Григорий Сергеевич Ефиманов, очень щедрый человек. Многое жертвует на содержание казеннокоштных воспитанниц, - тут она замолчала и отвернулась.
Тем временем Григорий Сергеевич обходил шеренгу институток, приближаясь к нам. У иных он что-то спрашивал, отечески улыбаясь. На вид ему было около пятидесяти лет, небольшого роста, с хищным носом и пышными бакенбардами. Некоторых девиц гладил по головке, отчего те вспыхивали нежным румянцем. Наконец, обход закончился, зазвучал полонез, открывающий танцевальную часть вечера, гости уселись на приготовленные для них почетные места и церемонно заулыбались, наблюдая за танцующей публикой.
К нам подскочила разгоряченная после танца Настенька:
- Полина, m-r Сомов, попечитель потрепал меня по щеке и спросил, нахожусь ли я на иждивении казны или же за меня платят. И я с гордостью ответила, что за меня платит опекун, Лазарь Петрович Рамзин, и что сумма шестьсот рублей золотом в год. А он спросил, почему опекун, и я сказала, что сирота!.. - выпалив это, она снова упорхнула, услышав "En avant! Rond des dames! Cavaliers solo!"
Вскоре все перешли в столовую, украшенную по-праздничному - еловыми лапами и стеклянными шарами в честь Рождества Христова.
Ох, милый Алеша, если бы не славные улыбающиеся лица вокруг, я бы тут же покинул это пиршество. Есть, по моему разумению, было абсолютно нечего. Какие-то непритязательные пироги, вареная курица и овсяное печенье. Но для девушек и такая еда была богатой и обильной, и они поглощали ее с завидным аппетитом. Полина сидела молча, ни до чего не дотрагиваясь, только нервно крошила хлеб на тарелку.
Григорий Сергеевич встал с места, и тут же Maman постучала ложечкой о край хрустального бокала. Шум стих мгновенно.
- Медам, месье, - раздался его хрипловатый, с легкой гнусавинкой, голос. - Мне поручена великая честь передать вам августейшие поздравления с рождеством и пожелать здоровья, прилежания в науках и примерного поведения на благо вашим учителям, родителям и отечеству.
- Он забыл о будущих мужьях, - наклонившись, прошептал я Полине. - Вот для кого в самый раз и прилежание юных девиц, и примерное поведение.
- Николай Львович! - возмутилась она, и, клянусь тебе, Алеша, мадам фон Лутц тут же вперила в нас свой совиный взгляд.
Попечитель продолжал свою речь, а институтки сидели, с тоской глядя на еду, не решаясь до нее дотронуться. Наконец, вновь упомянув монаршую милость, он плавно завершил выступление. За столами вздохнули посвободнее и вернулись к еде, а Григорий Сергеевич уселся на свое место и продолжил беседу с начальницей.
Мы танцевали польку, вальс, галоп, лансье и, наконец, котильон. Я кружил Полину, Настеньку, двух ее подружек и был в совершеннейшем восторге. И когда котильоном завершился бал, я был уже в полном изнеможении. Нет, не танцами. Мне сильно хотелось курить, и я, попросив разрешения у Полины, вышел на веранду, окружающую дом со всех сторон.
Алеша, меня срочно вызывают к полковнику Лукину. Допишу завтра, не прощаюсь…