У них много различных табу. Например, они едят птиц, коз, рыбу, в изобилии водящуюся в реке неподалеку. Туземцы ловко бьют ее острогой. Но нельзя есть крокодила и гиппопотама, которые хоть и не водятся на этом небольшом острове, но туземцы о них знают, так как изображениями этих животных они украшают свои щиты. Вероятно, эти тотемы они привезли с собой с "Большой земли" - из Африки. Странное табу, так как за все время моего пребывания там я не видел ни одного зверя, крупнее козы.
Как вскоре оказалось, меня прибило к острову, на котором жило только одно это племя. Они себя называли Веуи. У туземцев были выдолбленные лодки, на которых они огибали остров и даже могли путешествовать на другие острова. Когда же я просил их перевезти меня на материк, в Африку, они то ли не понимали, то ли делали вид, что не понимают, и укоризненно качали головой. А вечером приводили еще одну девицу, столь же искусную, как и первая Тоа. И вновь я забывался.
Может быть, меня поили чем-нибудь возбуждающим, вроде отвара женьшеня? Но нет, я сам набирал себе воду в ручье и никому не давал к ней прикоснуться. В еду тоже ничего не подмешивали, но каждый раз, когда очередная новая девушка проскальзывала ко мне в хижину, я терял голову. Наверное, что-то витало в самом воздухе этого острова.
А природа и в самом деле была необыкновенной. Мягкий климат, густые леса, полные разной съедобной живности, ручьи пресной воды, в изобилии бьющих из благодатной почвы. Мирный нрав туземцев, не имеющих врагов и живущих всем племенем, как одна большая семья. И если бы не тоска по родине и по тебе, Полина, я бы чувствовал себя там совершенно счастливым человеком.
Понемногу я осваивался на острове. Окреп, загорел, и цветом кожи почти не отличался от туземцев. Мои прогулки становились все длиннее, иногда я даже ухитрялся ловить и приносить разную живность, чтобы не быть нахлебником у добрых островитян.
Однажды я нашел растущий возле тропинки подорожник. Эта находка так заинтересовала меня, что я осторожно, чтобы не повредить корешки, сорвал несколько листиков и принес в хижину, чтобы рассмотреть на досуге. Я ничуть не сомневался, что это самый настоящий подорожник с продольными волокнами на каждом листе. И откуда он в тропиках?
Около костра сидел и скулил парнишка, баюкая раненную руку. Его мать хлопотала вокруг него, собираясь посыпать рану на предплечье золой из костра. Осмотрев ранку, она, к счастью, была небольшой и не успела воспалиться, я помыл ее и наложил листья подорожника. Мальчик не сопротивлялся, его мать смотрела на мои действия с интересом и только смешно цокала языком. Жестами я показал, чтобы он три дня не снимал листья, которые я сверху обмотал куском тонкой циновки, поданной мне удивленной женщиной.
Через два дня ко мне в хижину после наступления темноты, проскользнул тот самый мальчишка. Я уже знал, что его зовут Лон. Повязки на руке не было, и я спросил его, зачем он ее снял. Из его объяснений я понял, что повязку сорвал один из старейшин. При этом старый туземец ругался, топал ногами и изрыгал проклятия. Суть проклятий сводилась к следующему: "Инли - табу!" Рядом с ним стоял рослый туземец, заросший густыми волосами, и смотрел на меня ненавидящим взглядом. Он смотрел на меня так с того момента, как Тоа отдала мне невинность.
Что такое "инли" Лон не знал. Расспрашивать старейшин мне тоже не хотелось, чтобы не навлечь на себя их гнев. Здесь была какая-то загадка, и ее раскрытие стало для меня смыслом существования на этом тихом острове. Я даже загадал себе, что если я найду это неизвестное "инли", то смогу выбраться отсюда и вновь сжать тебя в своих объятьях, моя Полинушка.
Больше за границы деревни меня не выпускали. Только я собрался пойти на прогулку, как два туземца (один из них был тот, заросший) остановили меня и угрожающими жестами приказали вернуться. Стало ясно, что я нахожусь под домашним арестом, и неизвестно, как долго он продлится.
Самые близкие отношения у меня сложились с Тоа. Именно с ней я намеревался поговорить и выяснить, что же за таинственное "инли" запрещает мне лечить раны подорожником? Да и откуда он взялся здесь, на этом острове?
Однажды Тоа пришла ко мне и сказала, что в полнолуние будет праздник. Всю ночь племя будет плясать, бить в тамтамы и пить местный слабонаркотический напиток, сброженный на соке агавы. А утром пойдут провожать самых сильных парней, отплывающих на пирогах на соседние острова. Какова цель поездки, мне было неведомо, Тоа сказала, что так делают каждый год, и мне показалось, что этот день будет самым подходящим для того, чтобы пойти вглубь леса и поискать "инли". Наверняка оно было рядом с тем местом, где вырос подорожник.
- Тоа, ты пойдешь со мной? - спросил я ее.
- Нельзя! Там табу! Духи не велят.
Она смотрела на меня так жалобно, и столько страха плескалось на дне ее глаз, что мне захотелось оставить эту затею. Но мысль о тебе заставила меня стоять на своем.
- Тогда я пойду один. Завтра меня никто не остановит. Только не мешай мне. А сейчас иди ко мне.
И опять я не спал всю ночь.
* * *
На рассвете меня разбудили звуки тамтамов. Они проникали в глубину сознания, будоража потаенные страхи. Я ворочался, хотелось, как в детстве, укрыться с головой пуховым одеялом, чтобы чудища, окружавшие мою постель, не смогли до меня добраться.
Но внезапно я вынырнул из мира грез и кошмаров. И вспомнил. Мне предстояло убежать из-под домашнего ареста. Еще я надеялся, что Тоа не передумает.
Собраться было делом пары минут. Отогнув полог, я вышел в предрассветные сумерки. Тоа сидела на корточках возле входа в хижину.
- Ты уже здесь? - обрадовался я.
- Идем, - прошептала она, оглядываясь. И, не поднимаясь во весь рост, бросилась в заросли, окружающие хижину. Как я был рад тому, что она не оставила меня одного.
Я еле успевал за ней. Она бежала, низко пригнувшись, и так тихо, что ни одна травинка не шуршала. Звуки барабанов становились все глуше, и мы остановились только тогда, когда совсем рассвело.
- Можно отдохнуть, - Тоа остановилась и посмотрела по сторонам. - Мы зашли далеко в джунгли - нас не найдут.
Растянувшись на траве, я бездумно смотрел в начинающее синеть небо и чувствовал, как ноют мои кости от бешеной пробежки в темноте, среди зарослей. Тоа опустилась на колени возле меня и принялась массировать мне ноги. Ее сильные пальцы мяли и тянули, разгоняя боль и усталость, и вскоре я почувствовал себя отдохнувшим.
- Спасибо, милая, - я притянул ее к себе и поцеловал. Она хихикнула. Туземцам неведом поцелуй, а мне так захотелось научить эту девушку, во многом более опытную, нежели я, умению радоваться прикосновению любящих губ.
Я ласкал ее, закрыв глаза, и представлял тебя, Полина. Я вспоминал твою нежную шейку, на которой бьется голубая жилка, твои губы, похожие на свежий розовый лепесток, и сладость языка, когда ты принимала меня и позволяла сполна ощутить наше единение.
Одного я не мог представить. Я забыл пряный и в то же время ненавязчивый запах пармской фиалки, которым ты благоухала. Здешние запахи были другими. Тоа пахла мускусом и еще чем-то неуловимым, не имеющим названия, приводившим меня в исступление. К ней нельзя было подойти ближе, чем на два шага, чтобы не пожелать тут же на месте соединиться с ней, ибо соитие каждый раз было столь бурным, что я начал уже опасаться за свою душевную сохранность.
И на этот раз мы презрели опасность быть обнаруженными, и долго не могли оторваться друг от друга.
Тоа подняла голову и прислушалась.
- Пора, - сказала она мне, - солнце уже высоко.
- Скажи мне, куда ты меня ведешь? - спросил я. - Ты знаешь, что надо искать?
Она не отвечала, лишь неуклонно шла вперед, раздвигая руками хлесткие ветви.
Спустя несколько часов мы вышли на вершину пологой горы.
- Ты видишь, как хорошо, что мы уважили Мать-Богиню и порадовали ее у подножья. Она приняла нашу жертву, и мы легко добрались наверх. А теперь мы около ее кулака - видишь тот каменный валун.
- О какой жертве ты говоришь? - удивился я.
- О нашем соитии. Нет ничего лучше для Матери-Богини, чем видеть, как совокупляются люди. Она одаривает нас за это множеством крепких детей.
Мне стало понятно, что в этом племени, как и во многих других первобытных племенах, отсутствует причинно-следственная связь между собственно физическим актом и зарождением ребенка во чреве.
- Буду ждать тебя здесь. Иди к Матери-Богине. Там "инли". А мне нельзя. Останусь здесь и буду тебя ждать, - и она уселась в тени деревьев с намерением никуда более не двигаться.
С сожалением приняв ее решение, я поднялся и пошел по склону, к маячившему впереди, примерно в десяти-двенадцати саженях, валуну.
Идти было нелегко. Воздух словно стал гуще, он сопротивлялся мне, словно я шел против ветра, хотя ни одна травинка не шелохнулась. Вокруг все дрожало в плывущем мареве, деревья теряли свои резкие очертания, затих гомон птиц, и даже солнечный свет приобрел странный зеленоватый оттенок.
До валуна, который не смогли бы обхватить и сотня мужчин, осталось совсем немного. Меня все больше и больше гнуло к земле, и последние шаги я прополз на четвереньках.
Валун был высотой с нашу церковь, но гораздо шире в основании. Прикоснувшись к нему рукой, я почувствовал шершавый прохладный камень, который, словно большой магнит, притягивал к себе мою ладонь.
Меня уже не гнуло к земле, воздух снова стал обыкновенным, прозрачным. Из леса под горой донеслись обычные земные звуки, смолкнувшие было во время моего подъема к вершине.
Не отрывая ладони от каменной громады, я пошел вдоль нее, размышляя по дороге, какая сила могла бросить валун на вершину холма, и ничего, кроме как мысль о метеоритном происхождении камня, не приходило мне в голову. И еще не я не представлял себе, насколько глубоко вошел метеорит в землю при падении? Ведь эта неимоверная тяжесть должна была смести весь остров с лица земли и погрузить его в пучину, а он еще и остался на самой высокой точке этого небольшого клочка суши.
Неожиданно моя рука провалилась сквозь тонкий слой лишайника, покрывавший стены валуна. Я принялся обдирать мох, и вскоре моим глазам предстал узкий лаз. Отверстие выглядело так, словно гигантский червяк прогрыз себе дыру в каменном яблоке. Навстречу мне зиял чернотой вход в неизвестность.
Перекрестившись, я огляделся по сторонам и нырнул в черную дыру. Ее величина была соразмерна моему телу, и я лишь опасался, что далее проход будет суживаться. Если не выйдет - вернусь назад, как бы обидно не было, и буду искать новый путь открыть тайну загадочного валуна.
Прогрызенный неведомым червяком путь был извилист, но короток. Изогнувшись несколько раз, я заметил просвет и выпал на небольшую поляну, окруженную со всех сторон стенами валуна. Камень был полым! Поэтому он весил немного по сравнению с его размерами, не утонул и не уничтожил островок, давший ему последний приют в его долгих скитаниях по небу.
Несмотря на то, что стены валуна закрывали солнце, внутри распространялся какой-то мерцающий серый свет. Его было достаточно, чтобы до мельчайших подробностей видеть все вокруг. Если я догадался верно, то свет источал некий сорт лишайника, похожего на плесень. Светящиеся пятна усеяли стены и свод валуна, словно пятна на шкуре гепарда.
Взяв в руки немного светящейся плесени, я обтер ею выход, чтобы не потерять его, когда мне придется обследовать пещеру. Покончив с этим важным делом, я вытер руки от остатков плесени и вдруг почувствовал нечто странное. Если снаружи, около валуна, воздух был тяжелым и густым, трудно дышалось и тянуло к земле, то здесь, внутри, мне стало покойно и радостно. Я почувствовал, как написано у Гоголя: "легкость в членах необыкновенную", и от этого пришел в эйфорический восторг. Мне захотелось петь, плясать, сочинять вирши о ножках, глазках и прочих прелестях.
С трудом я обуздал себя. Сел, прислонился спиной к светящейся стене и напряг мышцы тела. Держался недолго, но эта бездумная легкость отпустила. Скорее всего, внутри валуна был избыток кислорода, источаемый плесенью, или же она выделяла в воздух некую наркотическую субстанцию. Нужно было набрать образцов, обследовать пещеру и выбираться отсюда.
Поднявшись, я снова пошел вдоль стены, как это было некоторое время назад, но тогда я находился с внешней стороны валуна и даже представить себе не мог, что находится внутри.
Ноги утопали в мягком мхе, я смотрел по сторонам, часто нагибался, чтобы спрятать в сумку образцы камней и растительности. Так я подошел к единственному дереву, росшему у противоположной от входа стены валуна.
Оно выглядело очень странным. У растения не было ствола - оно состояло из множества переплетенных корней, поднявшихся над землей на высоту полутора аршин. Казалось, что кустарник стоит на ходулях, вот-вот оттолкнется от стены и пойдет на меня. Листья, узкие, с мою руку длиной, имели неживой пепельно-красный, цвет. Они были столь жесткими, что не сгибались, а ломались. Крона дерева упиралась в потолок и распласталась по нему.
Я неплохо знаю флору Южных морей, но такой экземпляр мне попался впервые. Растение напоминало волокнистый панданус, произрастающий в тропических районах Азии, Африки, на северо-востоке Австралии и островах Тихого океана, но я никогда не видел столь огромного пандануса с непонятным цветом листьев.
От них исходил пряный аромат. Так пахла Тоа, когда приходила ко мне. И от этой мысли мне вдруг безумно захотелось увидеть ее и показать это удивительное зрелище внутри каменной скалы.
И снова я заставил себя остановиться. Я, прежде всего, ученый, и исследование сего непонятного явления может принести большую пользу русской науке. Нельзя опускаться и давать волю низменным инстинктам.
Обойдя растение, я присел на выступавшую корягу и провел ладонью по стене. Пальцы мои нащупали странные бороздки под светящимся лишайником, покрывавшем стены. Быстро принявшись обрывать его, я оголил достаточно большую поверхность, и перед моими глазами предстала надпись на английском языке: "Look here!" и стрелка, указывающая вниз.
Под выступавшим из земли корнем лежал камень. Я раскачал его и откинул в сторону. Под камнем темнела влажная земля. Посмотрев по сторонам, я нашел какой-то сук и стал яростно расковыривать слежавшуюся землю. Наконец, деревяшка зацепилась за что-то, и я вытащил наружу холщовый мешок, пропитанный воском, чтобы внутрь не попала влага.
Осторожно приоткрыв слежавшуюся ткань, я обнаружил внутри крупный плод в твердой кожуре, величиной с два моих кулака. Внутри скорлупы перекатывались и громко стучали зерна. Расковыряв дырочку, я высыпал на ладонь черные семена, абсолютно круглые, похожие на крупные блестящие бусины.
От них также исходил знакомый приятный аромат, и я понял, что передо мной семена таинственного дерева без ствола и с воздушными переплетенными корнями. Я осторожно разломил одно семя и увидел внутри него темно желтый порошок, напоминающий пыльцу или споры.
Пора было выбираться отсюда. Аккуратно сложив находки в сумку, я пошел вдоль стены в обратном направлении. Выход тускло светился - не зря я предусмотрительно обтер его лишайником.
Выбраться оказалось несложно. Протолкнув мешок перед собой, я вылез из узкого лаза и направился к тому месту, где меня ждала Тоа.
Она встретила меня радостным возгласом, вскочила и прижалась ко мне. Я почувствовал, как трепещет ее сердце.
- Не надо, не надо, моя хорошая. Я с тобой, все в порядке, успокойся, - я гладил ее по голове, но она все сильнее прижималась ко мне и всхлипывала.
- Я боялась, что Мать-Богиня забрала тебя к себе. Ты нарушил табу! Ты приблизился к семени Небесного Отца, я видела!
- Ничего, ничего, Мать-Богиня добрая. Она отпустила меня с миром. Все хорошо.
Тоа дрожала в моих объятьях, но постепенно страх ее стал проходить. И я решился:
- Послушай, Тоа, я хочу тебя спросить кое о чем. Скажи, когда-нибудь приходил к вам другой белый человек, не я?
Она посмотрела на меня со страхом.
- Инли? Ты видел его? Мать-Богиня забрала его к себе, чтобы он не превратился в злого духа! Чтобы не смеялся над нею!
- Подожди, о чем ты говоришь? - я пытался остановить ее возмущенные возгласы, боясь, что нас услышат. Хотя мы находились на высоте около версты над уровнем моря и между нами и прибрежными джунглями была пустая полоса, просматриваемая со всех сторон.
Из сбивчивого рассказа моей подружки я понял следующее: когда-то, давным-давно, племя жило на большой земле, и было куда многочисленнее. Они поклонялись духам моря и джунглей, приносили дары Матери-Богине. Но не всегда счастье было с ними, и потому на их племя нападали другие туземцы, уводили в плен их женщин, убивали мужчин и забирали скот.
Тоа рассказывала, сидя на корточках передо мной: "Люди нашего племени влачили жалкое существование. И тогда они взмолились Матери-Богине: "Мать-Богиня, мы дети твои, плоть от плоти твоей, не дай нас истребить!" И отвечала им Мать-Богиня: "Что я могу сделать для вас? Небесный Отец больше не оплодотворяет меня, недоступно мне его божественное семя, и поэтому трудно мне помочь вам." И тогда обратились люди нашего племени к Небесному Отцу: "О, Небесный Отец, не дай нам умереть от стрел соседних племен, голода и напастей! Оплодотвори Мать-Богиню! Дай ей силы защитить нас!"
Долго не отвечал Небесный Отец, но однажды выпил он веселящего напитка, собранного на висках возбужденного слона и пахнущего мускусом. Смешал его с вином и медом. Возжелал он Мать-Богиню, но не мог придти к ней, так как нельзя ему спускаться вниз, на землю, и уронил с неба свое сверкающее семя, не имеющее себе равных. Приняла Мать-Богиня семя Небесного Отца в себя и удовлетворила бушующую страсть. И сидела она на этом семени, как несушка на яйцах, и нагрела его своим телом. Загорелась земля, загорелась вода, и поднялась из воды земля, и насыпала остров в двух днях плавания от того места, где мы терпели мучения. И стало наше племя жить там, возделывать землю, добывать плоды и коренья и забыло то место, откуда мы прибыли, так как не хотело, чтобы кто-нибудь пришел нашим путем.
Мои предки перебрались на остров, где жили в довольстве и счастье и не забывали приносить дары Матери-Богине и Небесному Отцу. Его каменное семя венчало гору, и никто из людей племени не подходил близко к нему, ибо это было табу.
Однажды к ним пришел белый человек. Он долго пробирался через джунгли, очень устал и был болен. Его выходили, научили нашему языку. Его звали Жон-инли. Сначала мы не знали, что он белый - его лицо и руки были такими же темными, как и у нас. Но когда старейшины племени раздели его, больного и слабого, чтобы обтереть его целебными травами, то увидели, что его тело цвета козьего молока. Как у тебя, Амрта," - хихикнула Тоа.
Насколько я смог сделать предположения из ее повествования, это был английский миссионер по имени Джон. А Тоа продолжала свой рассказ:
- Жон-инли всегда улыбался, говорил очень тихо и каждый день от рассвета до заката смотрел на странную вещь: сверху обтянутую кожей, а внутри состоящую из множества тоненьких одинаковых кусочков материи, на которых были нарисованы черные червячки. Жон-инли шевелил губами и водил пальцем по этим червячкам.
Однажды старейшины племени спросили его, что он делает и не пугает ли он духов воды и леса тем, что шепчет что-то с закрытыми глазами?