- Господин штабс-капитан, - внезапно обратился он ко мне, - проследите, чтобы никто из присутствующих здесь не покинул коридор.
Я вышел, дверь закрыли, и что происходило в классной комнате, мне пока неизвестно. Полина скупа на объяснения.
Вот такие дела, брат.
Запечатываю и отсылаю - не заметил, как обедать пора. Поеду в трактир, оттуда к Рамзину. Может, что-то и прояснится.
До встречи, Алеша!
Твой Николай Сомов.
* * *
Анастасия Губина, N-ск - Ивану Губину, Москва, кадетский корпус.
Милый братец!
Прости меня за ту отчаянную записку, которую я отправила тебе, не помня себя от горя. Теперь я успокоилась и могу связно описать все произошедшее после того, как я обнаружила в классной комнате Григория Сергеевича, лежавшего в собственной крови.
Как я боялась заходить туда, где лежал этот несчастный! Тело попечителя прикрыли серой холстиной, полицейский врач копался в саквояже, а нас Кроликов усадил так, чтобы мы сидели спиной к месту преступления.
- Ну-с, начнем, медам. Расскажите, мадемуазель, как было дело?
Полина ободряюще посмотрела на меня и я сказала:
- Я зашла в класс, чтобы взять из ящика мячик, свой подарок Полине, то есть мадам Авиловой.
- Как вы смели, мадемуазель Губина? - прервала меня возмущенная начальница. - Вы нарушили дисциплину! Институткам запрещено входить в классные комнаты, когда нет занятий.
Но тут вмешался этот страшный полицейский с висячими усами:
- Прекратите, мадам фон Лутц, - твердо сказал Кроликов. - Вы здесь присутствуете как свидетельница того, что с мадемуазель поступают по закону. Когда мне необходимо будет вас допросить, я вам об этом скажу. А сейчас попрошу не вмешиваться в ход допроса.
К моему великому изумлению, начальница немедленно замолчала, а следователь посмотрел на меня прямо-таки ласково:
- Продолжайте, дитя мое.
Нет, он, оказывается, совсем не страшный. И я продолжила:
- Мячик я нашла не сразу. А потом его превосходительство подошел сзади и… - тут я с мольбой посмотрела на Полину. И снова разрыдалась. Сил нет такое рассказывать, да еще при мужчине.
Как долго я рыдала не помню. Полицейский врач подошел к нам, достал из саквояжа какие-то капли, налил из графина стакан воды и подал мне. Я не могла сделать глотка, чтобы не расплескать воду, губы стучали о край стекла.
- Говори все, как было, Анастасия. Как мне рассказывала, - Полина обняла меня и погладила по спине.
- Нет… не могу… - ответила я и отвернулась.
Этого начальница стерпеть уже не смогла.
- Мадемуазель Губина, говорите! Не смейте ничего утаивать! Вы запутываете следствие и мешаете поискам истинного убийцы.
Полина возмутилась и решительно поднялась с места:
- Почему вы давите на мою подопечную! Кто дам вам право, мадам фон Лутц? - и, обратясь к следователю, бросила в сердцах: - Это не допрос, а форменное самоуправство. Я буду жаловаться!
- Сядьте, сударыня, - приказал он ей, а на фон Лутц даже не глянул.
И тогда я решилась:
- Я его оттолкнула и выбежала за дверь. Но на полдороге спохватилась и вернулась за мячиком. И когда я нагнулась, то увидела, что его превосходительство лежит. Мне даже в голову не пришло, что он мертв. Подойдя к нему, я дотронулась, и вдруг хлынула кровь.
- Господин Ефимцев убит тяжелым предметом. У него проломлен череп. Как по-вашему, что это могло быть?
- Протестую, господин агент, - остановила его Полина, не дав терзать меня дальше. - Спрашивайте мадемуазель Губину о том, что она видела и делала. Ее подозрения и догадки не находятся в вашей компетенции.
Кроликов посмотрел на нее с интересом:
- Где вы научились так говорить?
- У моего отца - адвоката Рамзина. Мне часто доводилось присутствовать при его работе.
Начальница снова что-то недовольно проворчала.
- Ну, что ж… - обратился он ко мне: - Не видели ли вы кого-нибудь постороннего в классной комнате или в рекреационном коридоре, мадемуазель?
- Нет, никого. Все были на празднике, в зале.
- А в классе кто-нибудь мог спрятаться, когда вы там присутствовали?
- Не знаю…
- Позвольте мне вмешаться, - попросила Кроликова Полина. - Под кафедрою находится длинный шкаф. Там могут четверо спрятаться. И в задней комнатке, за доской. Там даже дверка есть.
- Я уже осмотрел, - кивнул Кроликов. - К сожалению, никаких следов не оставлено. А вот мадемуазель наследила везде, где могла.
От этих слов я зашлась слезами еще более. А Кроликов поглядел на меня участливо и произнес:
- На сегодня достаточно. Барышню отпускаю, позднее увидимся снова. Езжайте домой да приведите ее в чувство. А пока пригласите ко мне госпожу Радову.
Марабу словно ждала этого часа. Прямая и чопорная, с поджатыми губами, она подошла и заняла мое место.
- Прежде, чем вы начнете допрашивать мадемуазель Радову, - сказала Полина, - не могли бы вы дать указание своим городовым внизу пропустить нас?
- Верно, совсем забыл, - согласился он. - Пойдемте, я провожу вас.
Чем это кончится, не знаю… Но на одно уповаю, только бы не оставили меня Полина и Лазарь Петрович. Я еще буду писать, Ванечка. Молись за меня.
Твоя бедная сестра Анастасия.
* * *
Аполлинария Авилова, N-ск - Юлии Мироновой, Ливадия, Крым.
Здравствуй, дорогая!
В последнем письме ты просишь, чтобы я больше рассказала тебе о своем новом знакомом, штабс-капитане Сомове. Похоже, мои письма пока не дошли, и после этого ужасного события, постигшего нас, мне уже совершенно не хочется описывать, как он посмотрел на меня, и что сказал, и как у меня забилось сердце. Не тем заняты мои мысли.
Юлия, я вынуждена задать вопрос, который может показаться тебе вульгарным или неуместным. Но я должна знать, а спросить не у кого - ни с кем, кроме тебя, дорогая, я не была особенно дружна и поэтому вряд ли смогу вызвать кого-либо из наших бывших соучениц на откровенность. Они лишь подожмут губы и отвернутся.
Юленька, известно ли тебе, что к нашим институткам обращались с неприглядными намерениями?.. Нет, не так. Были ли у нас соблазненные, лишившиеся девственности? И если да - кто оказывался виновником этого мерзкого действия? Ты общительнее меня, могла кое-что слышать. А я только книжки капитана Майн Рида читала и думала, что стою выше всех этих глупых переглядываний и перешептываний.
Спрашиваю я тебя не из праздного любопытства. Настя рассказала мне наедине такое, что я просто не могла поверить своим ушам. Оказалось, что господин Ефиманов пытался ее соблазнить. Причем не первый раз он докучал ей, а она, по своей неопытности и невинности, не понимала, что от нее хотят.
Он, приходя в институт, часто уединялся в кабинете, отделанном специально для него. Там стояла удобная кушетка, на окнах висели тяжелые драпри, и никто не мог зайти к нему, когда его превосходительство работал.
По словам Насти, он нередко приглашал к себе в кабинет девушек, не успевающих в учебе, и строго им выговаривал. Причем чаще у него оказывались институтки из второго отделения, дочери обедневших дворян и сельских помещиков. Воспитанниц первого отделения, из богатых семей нашего N-ска, он не трогал.
Девушки очень боялись вызова в кабинет к Григорию Сергеевичу. Обычно он начинал их расспрашивать, отчего они неприлежны в учебе и почему классные наставницы на них жалуются. Потом подходил к ним и начинал отечески похлопывать по плечу и спине, не прерывая своих укоризненных увещеваний. Многие плакали у него в кабинете, но в один голос сообщали, что Григорий Сергеевич очень строг, но участлив и справедлив. И только добра желает.
Однажды он пригласил Настю к себе. Я писала тебе, Юленька, что у Насти живой характер, она резва, ей трудно усидеть на месте. К сожалению, она вновь попала в список Марабу, который та еженедельно готовила к приходу попечителя. Настя перекидывалась записками с институткой Людмилой Мазуркевич, и "синявка" перехватила одну из них.
Господин Ефиманов опросил уже всех девушек. Те выходили из его кабинета в слезах, некоторые украдкой крестились. Настю он пригласил последней.
- Ну-с, мадемуазель, чем объяснить ваше поведение? - нахмурившись, спросил он.
Настя опустила голову и не отвечала.
- Я спрашиваю, - в голосе попечителя зазвенела сталь.
- Простите меня, - прошептала пунцовая от стыда и страха девушка, - я больше не буду.
- Вы позорите достойное заведение, мадемуазель. Эти непристойные записки! О чем вы думали, когда их писали? Ну, конечно же, не об уроке словесности.
Он нацепил очки и расправил мятую бумажку.
- Интересно, он мажет усы фиксатуаром или они у него так стоят от природы? - прочитал попечитель вслух злосчастную записку. Его тонкие губы скривились в усмешке.
Настя еще ниже опустила голову.
- И кто же это с нафиктуаренными усами, ради которого две юные особы забыли правила приличия? Отвечайте!
- Нат Пинкертон, - чуть слышно прошептала Анастасия.
Она брала у меня книжки в желтых обложках и читала. Правда, я ее просила ее не носить их в институт, но Настя не послушалась и даже дала почитать их своей подруге Милочке. Я не вижу в этих книжках ничего плохого, но, Юлия, ты же знаешь наших институтских сушеных каракатиц. Они яйца куриными фруктами называют! А уж Нат Пинкертон для них - это верх неприличия и морального падения!
Григорий Сергеевич вышел из-за стола.
- Вы понимаете, мадемуазель Губина, что стоите на грани исключения из института? Первый раз вы громко хихикали на уроке латыни, и вам было сделано внушение. Теперь еще более тяжелый проступок. Что вы скажете на это?
- Простите меня, - не поднимая головы, прошептала Настя.
- Если я вас прощу, кто сможет дать мне уверенность в том, что вы не согрешите и в следующий раз? Ведь однажды вы так же, как сейчас, просили прощения.
Настя молчала.
- Вы не оставляете мне выбора. Придется подписать прошение о вашем исключении, - вздохнул Ефиманов и направился к столу.
- Нет, прошу вас! Только не это! Я не хочу, ваше превосходительство, пожалуйста… - она разрыдалась.
- И я этого не хочу, девочка моя, - скорбно сказал попечитель. - Но я не могу ничего поделать. Читал твое личное дело. Читал…
Наступило тягостное молчание. Настю била крупная дрожь. Она мяла в руках мокрый носовой платок и умоляюще глядела на Ефиманова. А тот наслаждался страхами и терзаниями девушки.
- Простите меня, я больше не буду! - вымолвила она. - Я на все готова, лишь бы остаться в институте.
- На все, говорите, мадемуазель? - попечитель с интересом посмотрел на Настю.
Он снова поднялся с места и, подойдя к девушке, кончиками пальцев поднял ее подбородок.
- Ну, полно, полно… Не надо так расстраиваться. Ты же хорошая девушка. И я надеюсь, что мы поймем друг друга, - проговорил он вкрадчиво.
Григорий Сергеевич вытащил из кармана кружевной батистовый платок и промокнул Насте глаза. Она посмотрела на него с благодарностью.
- Я, я… Я буду стараться. Только не выгоняйте.
- Ну, что ты, что ты, моя хорошая, - прошептал он, склоняясь к ее лицу. - Разве можно такой милой барышне плакать? А если барышня будет еще и умненькой, то вскоре и похвальный лист по прилежанию получит.
И его рука медленно спустилась с ее лица на грудь. Ефиманов тяжело задышал и придвинулся еще ближе к Насте. Девушка отпрянула.
- Успокойся, милая, я не сделаю тебе ничего плохого. Дай мне только немного тебя поласкать. Тебе будет приятно.
- Что вы делаете, Григорий Сергеевич? - наконец, подала голос Настя. - Это… Это нехорошо. Стыдно!
Она попыталась отстраниться, но попечитель не дал ей этого сделать.
- А если будешь строптивой - не видать тебе института, как своих ушей! Выгоню!
Его злой голос привет Настю в чувство. Она резким движением отбросила его руки, повернулась и выбежала за дверь.
Стоявшая у двери Марабу еле отскочила в сторону, иначе бы ее пришибло.
- Мадемуазель Губина, что вы себе позволяете? Остановитесь! - закричала она вслед Насте, то несчастная девушка бежала по коридору, не видя и не слыша ничего.
- Оставьте ее, госпожа Радова, - сурово приказал ей его превосходительство. - Зайдите и притворите дверь.
Вот такие дела происходят в нашем милом институте, дорогая моя подруга. Себя ругаю: ну, как я не обратила внимания на то, что в последнее время Настя замкнута и молчалива? Она могла бы давно рассказать мне об этом вопиющем случае, и может быть, удалось бы избежать этой страшной трагедии. Хотя после того, что я узнала, нет у меня к этому сластолюбцу никакой жалости!
Поэтому я прошу тебя, Юлия, если ты хоть что-то знаешь о подобных случаях, напиши мне срочно. Это очень важно!
Спасибо тебе.
Твоя Полина.
* * *
Мария Игнатьевна Рамзина - графу Кобринскому, Петербург.
Почтенный друг мой, Викентий Григорьевич, получила намедни твое письмо. Спешу ответить сразу же, после будет недосуг, так как все мысли мои заняты тем скандалом, в котором боком оказалась замешанной и наша фамилия.
Ты наверняка уже знаешь о смерти статского советника Ефиманова. Слухами мир полнится, а почта в Петербург и того быстрее доходит. Я заказала молебен за упокой его души, знала Григория Сергеевича немного, хоть и не приятельствовали мы с ним. После молебна мне полегчало.
Не буду докучать сплетнями, расскажу лишь о том, что видела своими глазами.
Третьего дня, в сочельник, поехала с визитами к графине Лужиной, к Сонечке Зарубиной и по пути заглянула к племяннику, Лазарю Петровичу, чьей дочерью ты весьма интересуешься. Вся семья была в сборе. Лазарь, его воспитанница Губина и Полина сидели вокруг стола. При моем появлении все встали, племянник подошел ко мне и проводил к месту рядом с собой.
- Рады видеть вас, тетушка, - Рамзин поцеловал мне руку. - В добром ли вы здравии, как ваша спина?
- Спасибо, милый, - ответила ему, усаживаясь. Все же спина у меня так и ломит, особенно после тряски в карете. И когда наш губернатор всерьез озаботится дорогами?
Полина с воспитанницей молчали.
Только я собралась высказать им все, что думаю о происшествии, как Полина сказала:
- Тетушка Марья Игнатьевна, мы с отцом решили забрать Настю из института. Не место ей там.
- Да что ты говоришь, Аполлинария? - я была возмущена. Сколько трудов стоило моему племяннику пристроить сироту, да и я руку приложила, нажала кое на кого, и теперь все прахом пойдет! - Как это забрать?
- Не учат там ничему хорошему, - ответила она. - Лучше найму Насте учителей, пусть дома обучают ее математике и географии.
Разорение какое - частных учителей нанимать! Откуда деньги? На наследство мое рассчитывает! Я, Викентий Григорьевич, хоть и не родная тетка Полине, но люблю ее, как свою дочь - не дал мне Господь своих детей. А она этим и пользуется.
- Ты, милостивая государыня, большой афронт мне нанесла, - сказала я ей. - Как так учиться дома? Со студентами? А потом экстерном экзамены держать? За что тогда деньги плачены? Шестьсот червонцев!
- Тетушка, - вмешался Лазарь Петрович. - Настенька пережила ужасную трагедию. Ей будет тяжело возвращаться после рождественских каникул в институт.
Хотела я возразить, да тут как раз появилась горничная и сообщила, что пришли из полиции.
- Проси, - коротко бросил ей Рамзин и поднялся навстречу гостю.
Им оказался полицейский чин, отрекомендовавшийся Кроликовым. Росту небольшого, полноват, с залысинами. Беспрестанно теребил обвисшие усы.
Племянник моего мужа всегда отличался непомерной демократичностью. Он тут же пригласил Кроликова за стол. Перед агентом поставили прибор и тот, не чинясь, взялся за куриную ногу.
- Что нового в расследовании? - поинтересовался Лазарь Петрович.
- Идет своим ходом, - ответил агент, занят более едой, а не беседой, - мы арестовали подозреваемую.
- Как? - воскликнула я. - Уже?
- Наша полиция, сударыня, всегда стоит на страже подданных его императорского величества, - торжественность его слов была несколько испорчена тем, что Кроликов продолжал обгладывать ногу с такой жадностью, словно его сроду не кормили.
- И кто же убийца? - в один голос спросили мы с Полиной.
- Подозреваемая, - с нажимом произнес Кроликов это слово, - мадемуазель Егорова, пепиньерка N-ского института.
- Нет, нет! - закричала вдруг Анастасия и громко навзрыд расплакалась.
Рамзин позвонил в колокольчик, и горничная увела плачущую девушку. Очень хорошо. Негоже ей присутствовать среди взрослых бесед. Не спорю, ей досталось, но кто знает, что явилось истинной первопричиной этой трагедии?
Когда все немного успокоились и за столом воцарилась тишина, Рамзин спросил агента:
- Господин Кроликов, почему задержана мадемуазель Егорова?
- Она сама призналась, что убила его превосходительство, - тут он покосился в мою сторону.
- Каким образом? Чем и когда?
- Простите, господин Рамзин, - твердо ответил Кроликов, - но вы не являетесь адвокатом мадемуазель Егоровой, и поэтому я не буду отвечать на ваши вопросы. Я пришел сюда по приглашению госпожи Авиловой…
Полина посмотрела на отца и произнесла:
- Папа, я хочу, чтобы ты стал адвокатом мадемуазель Егоровой. Она ни в чем не виновата, я уверена. Это оговор и трагическое недоразумение!
- Но, Полина, - возразил ей отец, - мадемуазель Егорова не просила меня стать ее адвокатом. Может быть, у нее уже есть адвокат?
- Нет, уважаемый Лазарь Петрович, - Кроликов покачал головой, - у нее нет адвоката.
- Откуда у нее может быть адвокат, папа? Она бедна, как церковная мышь!
Нет, поистине моя внучатая племянница так и не научилась хорошим манерам.
- Однако, господа, давайте перейдем к делу, - полицейский взял в руки бразды правления. - Вы, госпожа Авилова, пригласили меня для того, чтобы…
- Рассказать вам о вопиющем и недостойном поведении статского советника Ефиманова, - договорила за него Полина.
- Очень интересно, мадам, весьма интересно, - с удивлением воззрился на нее Кроликов. - И что вам известно?
Далее, Викентий Григорьевич, я услышала то, во что мой разум отказывается верить, а подагрические пальцы описывать пером. Полина поведала нам о том, что попечитель, этот благородный и уважаемый в свете человек, известный не только у нас, в N-ске, но и в Петербурге, соблазнял Губину, воспитанницу, принятую в дом из жалости и по сердоболию мужниного племянника! Ей бы тише воды, ниже травы быть, а она вот что удумала, такого человека в грязных помыслах обвинять!
Тут я не выдержала, поднялась с места и сказала, что ноги моей в этом доме не будет, раз тут такие разговоры ведутся, да еще в присутствии полицейских чинов! Хоть племянник и уговаривал меня остаться, я была непреклонна. А Полина даже словечка мне не сказала, упрямица! На богадельню капитал отпишу, монашкам-чернорясницам, пусть так и знают!
Вот и все, Викентий. Напиши мне, как отозвались об этом происшествии в свете - а о другом мне и знать не интересно.
Остаюсь твоя старая приятельница,