Де Шалон стал делать все, чтобы Потье чаще проводил время с Дюпоном, отправляя их то на совместное дежурство в библиотеку, то давая им общие поручения. Гастон заметил восхищение Мишеля и был польщён им, он, внутренне весьма смиренный, умилялся тому, что кто-то считает его гением. Они стали говорить свободнее, и тут, к удивлению Гамлета, обнаружилось, что Дюпон мыслил, хоть и неспешно, но с той основательностью и глубиной, что и не снилась д'Этранжу. Случайное обстоятельство способствовало многократному увеличению интереса Потье к Дюпону.
Задержавшись в трапезной, Дюпон натолкнулся на Лорана, который потребовал принести ему с кухни несколько яблок, на что Мишель спокойно заметил, чтобы тот принес их сам. Де Венсан обжёг его неприязненным взглядом, но, пройдя на кухню, взял яблоки. Потье, оставшийся за углом трапезной, проводил его мрачным взглядом.
Спустя полчаса, когда они, по заданию отца Горация, рисовали цветными чернилами наглядные пособия по греческому, Гастон неожиданно спросил Мишеля, почему тот не принес яблоки Лорану? Дюпон поднял глаза на Гастона и тут же опустил. Мишель неоднократно замечал, что выпады де Венсана против Потье и д'Этранжа были на порядок наглее, чем поведение Лорана с ним самим. Дюпон прозревал и причины этой разницы.
- Я не позволю ему обнаглеть. - Мишель был твёрд и, понимая, что говорит с человеком, чей ум вызывал его восхищение, добавил, - ему есть, чем надавить на меня. Но надавив раз - он потеряет силу. И знает это.
Потье пронзил его воспалённым и задумчивым взглядом.
- И чём тебе грозит его удар?
Дюпон тоже смерил Гастона внимательным взглядом. Этот человек восхищал его, и ему не хотелось ни ссоры, ни обострения отношений. Мишель не ждал от него подлости. Потье просил доверия, и начинавшееся между ними приятельство было дорого Мишелю, никогда не имевшему близких друзей среди ровесников.
- Неприятностями, - он помрачнел, - не столь уж страшными, но лучше бы этого не произошло. При этом, и я сказал об этом подонку, после того, как он об этом расскажет, я просто изувечу его. Меня ничего не будет сдерживать. И он меня понял.
Потье кусал губы и невидящим взглядом смотрел на стоящие на столе чернила. Дюпон сказал достаточно.
- Я… ты мне ничем не обязан, но… - Гастон помедлил, - я могу спросить… Нет-нет, не о том… - замахал он рукой, заметив потемневший взгляд Дюпона. - Ты виноват в этом?
Потье хотел уточнить, но этого не потребовалось. Мишель вздохнул.
- Из тех определений справедливости, что ты тогда привёл на дебатах, я согласен с евангельским. "Коемуждо по делом его". Да, это справедливо. Но когда ты ни за что ни про что получаешь за дела другого… За свои грехи я отвечать готов, но меня вынуждают платить по чужим векселям. Это не моя вина.
- И ты, как и Филипп, готов… "устранить несправедливость"?
Дюпон усмехнулся. Он понимал с полуслова.
- "Собаке - собачья смерть?" Нет, не готов. Был бы готов - его бы уже не было. Я… почему-то верю, что всё… обойдётся. - Мишель поморщился. - Во всяком случае, лучше отвечать за чужой грех, чем брать на душу свой, да ещё такой. А, что, д'Этранж думает, что он сможет? - Дюпон недоверчиво наморщил нос, явно сомневаясь в серьёзности угроз Дофина.
Потье безнадежно махнул рукой.
- Он отводит душу в разговорах, только и всего.
Дюпон снова взглянул на Гастона.
- А он… Филипп… Он виноват в том, чем давит эта мразь?
Потье отрицательно покачал головой.
- Нет.
- А ты?
Вопрос был задан спокойно, Потье снова отрицательно покачал головой, потом неожиданно вздрогнул.
- Господи, а ведь если де Шалон прав, я скоро избавлюсь… Но нет, - снова помрачнел Гастон, - Венсан из мести, просто по злобе, ударит по д'Этранжу. Откуда он взялся, этот калибан? Я и не замечал его…сер, никчемен, бессилен, глуп к тому же. Ведь он вправду страшно недалёк, ограничен. Отец Гораций говорит, что все промыслительно…Как хочется верить в это.
- Отец Гораций тебе нравится?
- Да. И отец Дюран тоже. Я даже думал… довериться им. Но д'Этранж против. Я понимаю его. Они могут оказаться бессильны, а эту тварь, как змею, шевелить опасно. Бог весть, что выкинуть может.
- А чем он прижал Дамьена?
Потье скосил глаза на Мишеля.
- Не знаю. Мы не настолько близки, чтобы он со мной откровенничал, - Потье вздохнул. - А, кстати, зря. Если бы мы держались вместе…
Дюпон пожал плечами.
- Что это даст, когда он угрожает каждому в отдельности? Даже если ты освободишься, сам же говоришь, ты побоишься пнуть его из-за Филиппа. Не можем же мы убить его…
- Д'Этранж считает это единственным выходом. Правда, он и муху убить неспособен. Скорее, с Лораном покончит наш Котёнок.
Мишель усмехнулся.
- Да уж.
Это ироничное замечание, походя уронённое Мишелем, как ни странно, имело продолжение. Как раз на следующий день произошёл почти неприметный случай, когда на перемене де Венсан, проходя мимо Котёнка, неожиданно злобно пихнул его к стене. Эмиль, не ожидавший удара, едва удержался на ногах, и тут внезапно по обе стороны от де Галлена, не сговариваясь, появились Дюпон и Потье. Мишель, несмотря на стоицизм натуры и свойственное ему терпение, стал уставать от выходок негодяя, а Потье, поверив отцу де Шалону, перестал бояться разглашения обстоятельств, которыми угрожал ему де Венсан. Оба они медленно подходили к Лорану, и на лицах обоих промелькнуло, надо полагать, нечто, испугавшее де Венсана. Он бросился бежать, но, споткнувшись, растянулся на паркете. Ни Мишель, ни Гастон не стали догонять его, но, повернувшись к нему спиной, начали утешать разозлённого Котёнка, уговаривая его не обращать внимание на это ничтожество. Вышедший в рекреацию Дюран вздрогнул, заметив взгляд, который поднявшийся на ноги и отряхивающийся де Венсан бросил на Эмиля и Дюпона с Потье.
В нём была нескрываемая ненависть.
Глава 3. Преторы и декурионы
Глава, в которой происходят вещи, основательно бесящие отца Горация и изумляющие отца Дюрана.
В игнатианских учебных заведениях считалось, что трезвое знание о мире позволяет отличать добро от зла и помогает самосовершенствованию. Весь класс отцы-иезуиты разделяли на два состязательных лагеря, один из которых назывался Римом, другой - Карфагеном. Практиковалось также усиленное применение внешних отличий и наград. Каждый день, за основательное знание урока достойнейшие ученики получали награду, напротив, отставшие пересаживались на особые парты, а иногда получали и внешние знаки позора - дурацкий колпак или ослиные уши. Отличившиеся на репетициях приобретали почетные звания преторов, цензоров и декурионов, с которыми связывались некоторые льготы и преимущества, они же привлекались и к надзору за остальными учениками.
С того времени, как закончились осенние вакации и были проведены опросы усвоенного, своеобразные экзамены, - место первого ученика уверенно занял Гастон Потье. Он же получил звание декуриона класса. Второе место делили д'Этранж и де Моро, проверочная работа по математике, однако, скорректировала результаты, и их обоих потеснил Дюпон. Котёнок благодаря муштре Дюрана преуспел в латинском, и получил за особые успехи в латыни звание претора.
Впервые в жизни.
Но, хоть Эмиль и не замедлил похвастаться этим в письме домой матери, гораздо больше он гордился другой победой. Де Галлен выиграл поединок у ученика из класса отца Аврелия Люсьена Эрве - худенького паренька его сложения по кличке Кролик. Победа Котёнка над Кроликом была, в общем-то, победой Дамьена де Моро, чьим учеником был Котёнок, над Франсуа де Мирелем, готовившим Кролика. Кто-то увидел в ней победу отца де Шалона над отцом Аврелием, а некоторые прозревали в исходе поединка даже победу прогрессивной французской школы над итальянской. На самом деле, как полагал отец Гораций, Котёнок просто сумел воспользоваться вначале поединка небольшим позиционным преимуществом, а после - случайным замешательством Кролика после обманного выпада Эмиля.
Тем не менее, победа была налицо, и счастье Котёнка не имело границ.
Филипп д'Этранж проиграл поединок Камилю Леметру, Потье выиграл у Леона Нуара.
Но дальше случилось невероятное. После "салаг" в спор вступили "учителя" - Франсуа де Мирель с Дамьеном де Моро. Поединок был опасным и яростным, и почти до последнего итог его был неясен, но вскоре стало понятно, что при равенстве подготовки, Дамьен просто оказался выносливее. Котёнок с разбега бросился в объятья де Моро, с апатичной улыбкой поздравил отца Горация и отец Аврелий, и тут по старому турнирному обычаю декурион соседнего класса Этьенн Ларю выкрикнул формулу, призывающего всякого, кто желает, сразиться с победителем.
Никогда и никто не выходил. Но тут со странной, застывшей и неживой улыбкой на корт вышел Лоран де Венсан. Дамьен побледнел и бросил мрачный взгляд на Горация де Шалона. Тот знал, что Лорана нельзя назвать опасным соперником, кисти его рук были слабы и лишены гибкости, де Венсан не отличался ни подвижностью, ни силой удара, тем сильнее удивил отца де Шалона остекленевший взгляд Дамьена - в нём читалась запредельная боль.
Этот смешной поединок Дамьен де Моро проиграл. Проиграл при полном и потрясённом молчании корта. Проиграл, почти не сопротивляясь. Бог весть, однако, на что рассчитывал Лоран де Венсан, но после победы он не дождался ни одного поздравления. Котёнок, исподлобья взглянув на него, заявил, что де Моро просто поддался ему, и нагло спросил, не хочет ли он сразиться с ним, с Гаттино? Он-то поддаваться не будет. В полном молчании смотрел на него отец де Шалон, отец же Аврелий со смехом поздравил его с тем, что следующий турнир, как победитель, он будет открывать сражением с Франсуа де Мирелем…
Лоран побледнел. Триумфа не получилось.
При этом отец Гораций не мог не поймать внимательный настороженный взгляд отца Аврелия, которому произошедшее понравилось куда меньше, чем проигрыш де Миреля. Он едва заметным жестом указал на трапезную. Когда отцы уединились там, Сильвани без обиняков посоветовал де Шалону быть осторожнее. Со змеёнышем, на его взгляд, происходит что-то странное.
- Вам не было видно выражение его лица, когда он вышел на корт. Я испугался. В его глазах было столько злости, сколько я за всю жизнь не испытывал. Быть беде, ей-богу.
Пророчества отца Аврелия не улучшили настроения его собрата, тем более, что и сам де Шалон в какой-то мере предчувствовал нечто подобное. Демарш Венсана удивил и испугал его. Гораций де Шалон был погружён в глубокое молчание, когда неожиданно услышал вопрос о том, где можно посмотреть метрики учеников их класса? Гораций, несколько дивясь, ответил, что все документы в ректорате, у отца Эзекьеля. Отец Аврелий молча кивнул.
В тот вечер Гораций де Шалон с трудом разыскал Дамьена де Моро, рыдающего на грязной копне на сеновале за конюшней. Ворон был уверен, что учитель никогда не простит ему случившегося. Тот простил, но всё-таки задал - будничным тоном, спокойно и мягко - вопрос о том, чем именно угрожает ему Лоран де Венсан? Если Ворон поделится с ним - он, де Шалон, даст ему дельный совет, быть может, поможет избавиться от унизительной зависимости… Ответом был новый приступ истеричных рыданий. Дамьен понял, что учитель не сердится за проигрыш, но сказать ничего просто не мог…
Отец Гораций не настаивал, но повёл его в умывальник.
Затем произошло не менее странное событие.
Проверочная работа по греческому языку была последним экзаменом. Она не могла ничего изменить в итоговых оценках Потье, блестяще успевавшего по всем предметам. Сданная первой и проверенная отцом Горацием, его работа была признана отличной. Гастон удостоился комплимента, что с такими знаниями он мог бы обмениваться мнениями и с Платоном. Потье, заметив, что охотнее побеседовал бы с Аристотелем, тем не менее, был польщён.
Вторым работу сдал д'Этранж, и отец де Шалон заметил, с каким беспокойством покосился на сданный листок Гастон. Отец Гораций положил листок на край стола, и незаметно проглядел написанное. Затем свою работу сдал Дамьен де Моро, Котёнок ожесточённо грыз перо, что-то вспоминая, Дюпон давно дописал, но сидел, уставившись на пустую стену, де Венсан неторопливо выводил на листке слова.
Отец Гораций прошёлся между рядами, главным образом пытаясь понять, что с Мишелем. Взгляд Дюпона был невидящим и пустым, и ни приближение педагога, ни нараставший шум в классе ничего не меняли ни в позе Дюпона, ни в его взгляде. Де Шалон мельком заглянул в листок Лорана - и поморщился. Только беглый взгляд отметил три грубейших ошибки. Чёрт его знает, что за щенок? У него хватило ума задать им неразрешимую задачу, - и не хватает мозгов понять элементарное…
Де Шалон заглянул в листок Дюпона. Все четыре задания были сделаны, все слова правильно разобраны. Он тронул Мишеля за плечо. "Дюпон, что с вами?" Мишель подскочил, словно проснулся. Он испуганно огляделся, почесал макушку, торопливо сдал листок и, бормоча что-то про эстрагон и называя себя идиотом, пулей вылетел под смешки класса в коридор.
Вскоре работы сдали и Эмиль с Лораном. Гораций протянул работы Потье, как декурион и praefect studiorum, он должен был проверить их. При этом де Шалону было весьма любопытно одно обстоятельство. В работе д'Этранжа была мелкая ошибка - исправит ли её втихомолку Потье, или снизит оценку дружку на полбалла? Гораций внимательно приглядывался в эти послеканикулярные дни к юноше, пользуясь его доверием к себе, и вычленял черты, весьма ему импонирующие. Потье отличался быстрым и живым умом, интуитивным предпочтением моральных побуждений перед аморальными, уважением авторитетов и благочестием. Будет ли для него преданность дружбе предпочтительнее честности? Что ему дороже - Платон или истина?
…Они сидели с Дюраном в кабинете греческого языка, когда через полчаса Потье принёс проверенные работы. Отец Даниэль методично начищал старинные монеты - учебные пособия по истории, и не сразу заметил, как напряглось лицо Горация. Однако бросив на него взгляд - Дюран чуть не уронил монету, столь мрачным и жестоким стало лицо друга.
- Что, Потье подыграл д'Этранжу? - спросил он, внимательно глядя на Горация.
Сам он, однако, недоумевал. Из-за такого пустяка Гораций де Шалон не побеспокоился бы. Тот молча протянул ему листок Филиппа д'Этранжа. Ошибка в слове "δίκαιος" была обведена красными чернилами и оценка снижена на полбалла. Отец Дюран усмехнулся.
- Феноменальная принципиальность. Я-то полагал, что Потье подыграет дружку, - Дюран снова бросил взгляд на потемневшее лицо Горация. - Но что тебя смущает?
Тот злобно бросил листки на стол, передав Даниэлю один из них. Это была работа Лорана де Венсана. Она не содержала ни одной ошибки и была оценена высшим баллом. Дюран снова перевёл глаза на де Шалона.
- И что?
- Да ничего. Просто это не та работа, что сдал Лоран. - Гораций со злой досадой поведал о произошедшем на репетициях. - Либо Потье просто переписал его работу сам, либо дал Лорану возможность только что переписать всё под его диктовку.
Дюран внимательно вгляделся в записи. Если это сделал сам Потье, то одарённость юноши просто не знала предела. Отец Даниэль поручился бы, что это почерк самого де Венсана.
Естественно, отцов-иезуитов занимала одна и та же мысль. Что могло заставить Потье быть принципиальным по отношению к дружку д'Этранжу и - подыграть ненавистному Лорану де Венсану? Они молча уставились друг на друга. Шалон в ярости кусал губы, Дюран задумчиво почесывал лоб. Гораций лихорадочно просмотрел остальные работы. Высший балл получил - вполне заслуженно - Дюпон, на полбалла ниже были оценены работы Дамьена де Моро, Эмиля де Галлена и Филиппа д'Этранжа. Следствием трех грубейших ошибок в работе де Венсана, если бы работа Лорана - подлинная, а не подложная - была оценена по заслугам, мог быть только колпак с ослиными ушами. Почему Потье пошёл на подлог?
Гораций с досадой пихнул стул, в бессильной злобе швырнув листки на пол.
Подождав, пока друг успокоится, Дюран предложил все же ничего не предпринимать - они могут лишь подставить Потье и потерять его доверие. Это понимал и сам Гораций. Сказать правду, если бы Гастон осторожно довёл работу дружка Филиппа до совершенства и поставил бы ему высший балл - это означало бы, что преданность другу ему дороже принципиальности. Это скорее умилило и, может, чуть посмешило бы Горация де Шалона. Платон мне друг и все тут… Это было бы не по-божески, но по-человечески. Но нет. Потье поставил Истину выше друга и тут же нагромоздил над Истиной нечто невообразимое, причём особенно злило то, что невозможно было понять - что именно!
На оглашении итогов репетиций Дюран внимательно всмотрелся в лица. Бледная физиономия Потье выглядела несколько осунувшейся, лицо Лорана де Венсана несло печать бестрепетного спокойствия.
Но не всё было огорчительным и неясным. Порой и Дюран, и де Шалон имели повод порадоваться. Филипп д'Этранж, долгое время каявшийся весьма сдержанно и, как замечал Дюран, не очень искренне, теперь окончательно проникся доверием к педагогам. Поняв, что признания в искушении недозволенной литературой и в рукоблудии не смутили отца Даниэля и не заставили его думать о нём хуже, Дофин был обрадован такой снисходительностью до душевного трепета. Дюран обратился к нему лишь с кротким увещеванием.
Полным доверием порадовал и Мишель Дюпон, откровенно рассказавший о плотских искушениях, становящихся всё навязчивей, о постоянных осквернениях во сне и греховных помышлениях, на которых непрестанно ловил себя. Правда, тут отец Дюран кроток не был. Не тот был материал. Дюпону была предписана недельная епитимья, состоявшая из молитвенных и гимнастических упражнений и довольно сурового поста. Последнее было для Мишеля тяжелее всего, но он с готовностью покорился. Ему нравилась жесткая непреклонность таких мер, серьёзность и стоицизм натуры требовали и серьёзной работы над собой.