Ещё Мишель де Монтень полагал, что если учителя будут просвещать своих многочисленных учеников, не обращая внимание на различие их способностей и характеров, то не удивительно, что среди огромной толпы детей найдётся всего два или три ребёнка, которые извлекут настоящую пользу из подобного преподавания. Люди отличаются друг от друга и способностями и склонностями. Их следует вести к благу различными путями, исходя из их нрава. Оба иезуита любили прославленные монтеневские "Опыты" и никогда не гнушались его советами. Впрочем, оба были реалистами. Первая проблема воспитания - научить детей вести себя в приличном обществе. Вторая, увы, куда более сложная, - найти им это приличное общество во время всеобщего оскудения. Поэтому отцы-иезуиты формировали самый живучий и приспособленный к перипетиям бытия тип человека - выживающий в любых условиях, устойчивый и неколебимый. В какое бы общество ни попал их выкормыш - он либо легко приспосабливался, либо изменял само общество.
Воспитанникам никогда не говорили, что они созданы для счастья. Внушающий детям подобное, по мнению отцов-иезуитов, заслуживал, как "соблазнитель малых сих" только жернова на шею. Ничтожество, озабоченное своим мелким счастьем, бесполезно для Бога и обременительно для ближних. Первый же жизненный удар валит воспитанного в чаянии счастья на землю, порождая кощунственный ропот на Господа, тоскливые жалобы на судьбу и ничем не оправданные укоры ближним.
Эти люди - балласт человечества.
Иезуиты готовили Христовых воинов, ходивших перед Богом и отвращавшихся от похотей плоти, учили отказу от собственной воли и собственных желаний. Мнение света не понимало этого, и часто вопило об унижении человека в подобном умалении. Глупцы не постигали, что смирение - величайшая и мощнейшая из защит человеческих, которой мудрый учитель может наделить ученика. Как унизить того, кто ничто для себя не считает унижением, как обидеть того, кто считает себя достойным плети? Чем задеть того, кто единственно значимым считает Господа? Ценности питомцев иезуитов были недостижимы для задевающих их, ибо Бог поругаем не бывает. Они считали любое несчастье вразумлением себе, наказанием за собственные грехи или испытанием своей прочности и верности Богу.
Эти люди не ломались никогда.
Глава 2. Бастарды и психи
Глава, в которой ученики отца Дюрана и отца Горация начинают прикладывать принципы учителей к своему бытию.
Августин считал веру непременным условием всякого познания, она, по мнению отцов-иезуитов, обостряла интеллект. Создатель ордена Игнатий Лойола ощутил Бога как Творца и Господина Вселенной, как высшее благо и единственную абсолютную реальность. Весь остальной мир реален лишь как причастный к Богу. С помощью веры человек усматривает присутствие Бога во всех событиях человеческой истории и в своем повседневном духовном опыте. Прямым следствием этих тезисов святого Игнатия являлась способность его учеников неустанно удивляться таинственному величию мира и избегать опасности отвлеченной эрудиции и сухого интеллектуализма, подстерегающей многих молодых людей, взыскующих знаний.
С другой стороны, поскольку сам человек сотворен по образу Божьему и является средоточием его любви, нужно как можно полнее развивать дарованные тебе свыше способности. "Cura personalis", "забота о личности" стала основополагающим тезисом иезуитской педагогики, и учебные программы адаптировались к интеллектуальным и душевным особенностям каждого воспитанника. Во главу угла ставилась личность, при этом каждый учащийся в меру своих сил должен стремиться к максимальному совершенству - excellence - своей личности, дарований и всей жизни.
…Вернувшись из Дижона, где он провёл у бабушки каникулы, Мишель Дюпон заболел бургундской кухней, дивными соусами "ла-бургиньон", приготовленными в красном винном соусе с луком, грибами и салом. Классические бургундские блюда - курица в вине, местные сардельки "шабли", улитки по-бургундски, которые его бабуля несколько часов тушила в белом вине с овощами и специями, маленькие козьи сырки из Макона, говяжье рагу по-бургундски в соусе из красного вина и фондю, домашняя птица "пусин" из Бресса, знаменитое "пуле Гастон Жерар" - жареный цыпленок в соусе из сыра грюйер, белого вина и горчицы, покорили его сердце.
Первоклассная местная ветчина с петрушкой, рыбный суп "пошуз" с луком, маслом, чесноком, салом и белым вином, заячье жаркое "рабле-де-ливр-ла-пирон", сосиски с горчицей из Франш-Конте, а также знаменитая говядина "шароле" - заставляли его с тоской считать дни, оставшиеся до конца вакаций. И только решение непременно не только перенести в коллегию все рецепты, записанные с бабушкиных слов и почерпнутые из наблюдений за их приготовлением, а также - кое-что и усовершенствовать, заставили Мишеля смириться с возвращением.
Мадам Анриэтта Дюпон ликовала, видя неподдельный интерес внука к делу деда, державшего когда-то лучший ресторан в Дижоне. Мсье Жан Дюпон, отец Мишеля, помалкивал. Он теперь постоянно помалкивал. По мнению его матери, мадам Анриетты, которое она открыто высказывала, он был позором рода, поруганием её седин и оскорблением фамилии Дюпонов, человеком, лишенным вкуса и понимания, не могущим отличить плавленый сыр канкуайот от мондора, путавший анисовую настойку из Флавиньи с дижонским ликёром из черной смородины, одним словом - ничтожеством. Единственное, что, по мнению мадам Дюпон, сумел в жизни этот обормот и шалопай, предавший семейные традиции поруганию и бесчестью, - это сделать сына, который, дай Бог, снова поднимет честь рода Дюпонов на недосягаемую высоту.
Здесь она обжигала Жана Дюпона таким взглядом, что он опускал глаза и бледнел.
Мсье Жан Дюпон был весьма крупным чиновником, судьей и членом муниципалитета. Человек весьма одарённый, он был прекрасно образован, его речи на городских собраниях были блестящи, а судебные решения - продуманы и справедливы. Но абсолютная неспособность к кулинарии в глазах его матери обесценивала любые его заслуги. Бездарь. Но этим ущербность мсье Жана не исчерпывалась. Водились за ним и другие грехи, о которых его мать предпочитала не говорить вслух, но о которых прекрасно помнила.
Внучек же, сокровище, радовал бабулю до слёз умиления. Он моментально понимал принципы приготовления любых блюд, вычленял ингредиенты, усваивал последовательность фаз готовки, был поэтом гастрономии. Бабуля усиленно потчевала его изысками, проверяя его вкус - и он ни разу не разочаровал её. Слава небесам! Господь сжалился над родом Дюпонов!
При этом любой, кто присмотрелся бы к отношениям в этой семье, был бы удивлен одним странным обстоятельством - трепетной взаимной любовью бабушки и внука, и весьма неестественными, загадочными отношениями отца и сына. Фамильное сходство между ними было более чем заметным. Все, кто хоть раз видели Мишеля и знали его отца, неизменно спрашивали, не Дюпон ли он? Мишель кивал, опуская глаза. При этом он, хоть и относился к отцу с подчеркнутым уважением, никогда не был откровенен с ним. Отец тоже был отстранен от сына, и хотя их взаимная отчужденность тяготила Жана Дюпона - преодолеть её он был не в силах.
Мадам Анриэтту Мишель звал бабулей, но Жана Дюпона - "мсье".
Дело в том, что в метрических книгах Дижона маленький Мишель был записан под другой фамилией, ибо его отец никогда не состоял в браке с его матерью. Это обстоятельство, когда Мишель вспоминал о нём, заставляло его сжимать зубы. Мадам Дюпон, зная о бастарде своего сынка, бесконечной гульбой и блудными разгулами в юности успевшего порядком раздражить её, потребовала от Жана жениться на матери Мишеля, от чего тот отказался наотрез. Мадам Анриетта настаивала, - но мсье Жан дал ей весьма ясно понять, что не собирался и не собирается давать выблядку свое имя.
В восемь лет мальчик осиротел, был помещён в приют, и Бог весть, какое будущее ждало бы сироту, но через два года в его жизнь впервые вмешался Божий Промысел, причём так тонко и неощутимо, что мало кто что понял. Бесконечные амурные похождения и любовные авантюры, к которым был столь привержен в своё время мсье Жан, неожиданно надломили его организм, причём слухи ходили самые разные… Теперь оказалось, что женитьба на приличной и состоятельной девице, давно присмотренной мсье Дюпоном, стала просто невозможной. Перспектива одиночества и бездетной старости замаячила перед сорокапятилетним Жаном Дюпоном во всей своей безотрадности. Мать заметила перепад в настроении своего беспутного сынка, ставшего по два раза на дню прикладываться к бутылке и остающегося по вечерам дома, и сделала правильные выводы.
Догулялся, патаскун чёртов.
Мсье Жан воспринял случившееся вначале как простую случайность, но постепенно ему пришлось осознать, что ничего случайного в его жизни не было. Долгими бессонными ночами он перебирал в памяти подробности своих былых похождений, перед его мысленным взором вставали те, кто составлял когда-то его наслаждение… Теперь одни поблекли до отвращения, другие, помоложе, со смехом отворачивались от него, обессилевшего и неприкаянного. Откуда-то из закоулков сознания вынырнул вдруг крохотный мальчонка, со смехом протягивавший к нему ручки. К сорока годам комната человека должна наполниться детскими голосами - иначе её наполнят жуткие призраки прошедших дней и откровенные кошмары. Мсье Жан неоднократно слышал об этой максиме, но никогда не верил в её истинность.
Пришлось поверить.
Теперь мсье Жан сам вспомнил о сыне. Он нашёл мальчугана в приюте, и через свои связи сделал все, чтобы десятилетний Мишель носил отныне имя Дюпонов. Уставший от беспросветной нищеты приюта, от голода и побоев, от всегдашних оскорблений и жестокого наименования "выблядок", маленький Мишель, понимая куда больше, чем дети его возраста, был рад обрести дом и семью. Всем сердцем сразу привязался к бабке, всегда считавшей его своим внуком. Он был благодарен и отцу, понимая, если бы тот не признал его - судьба его была бы плачевна. Однако, развитый не по годам, из обрывочных слов мадам Дюпон Мишель понял, что отец был вынужден усыновить его по мотивам весьма постыдным, а вовсе не потому, что полюбил его или нуждался в нём.
Сердце мальчика заныло саднящей и тупой болью, но что тут поделаешь?
Отданный в иезуитскую коллегию, куда никогда бы не попасть незаконнорожденному, Мишель Дюпон успевал, но больше всего боялся, чтобы его секрет не стал известен его высокопоставленным сокурсникам. Проявив в двенадцать лет, неожиданно для самого себя, дедовские таланты, Мишель увлёкся кулинарией, мечтал продолжить дело деда, о котором был немало наслышан от бабки, и полагал, что кошмары приюта и клеймо "выблядка" остались в прошлом.
Мишель ошибался. Его сокурсник Лоран де Венсан сообщил ему, что о его происхождении ему всё известно.
Нельзя сказать, чтобы Мишель испугался. Разглашённые, эти сведения могли создать ему весьма большие сложности, но ничего это не изменит. Приют закалил Мишеля, а отцы-иезуиты научили стоицизму. Он признан законным сыном, а прошлое может откликнуться лишь дурными прозвищами да унизительной болтовней вокруг него. Неприятно, но переносимо.
Но неприятно…
Лоран потребовал за молчание вещей вполне терпимых - выполнять за него все математические задания. Это было просто смешно, и Мишель подумал, что этим Лоран не ограничится. Но де Венсан больше ничего не хотел, - то ли ему ничего больше не приходило в голову, то ли это действительно было всё, что ему было нужно, то ли Лоран всё же побаивался Дюпона, проронившего, что, если де Венсан проболтается - так тому и быть, помешать он не сможет, но это будет последнее, что Лоран вообще скажет, ибо его, Мишеля, ничего тогда не будет и сдерживать. Есть педали, на которые можно нажать только раз…
Четвертый год Мишель Дюпон выполнял за Венсана все арифметические уроки.
Мишель тяжело вздыхал, глядя на отца. Зачем он так?… Если он не любил его мать, зачем было делать то, что привело к его рождению, а если любил, то почему обрёк его на позор? Он, приезжая на каникулы, каждый раз видел, что "мсье" всё больше сдает, выглядит постаревшим, усталым и каким-то надломленным, но по-прежнему держится с ним, как с чужим. Мишель не знал, что мсье Жан давно воет ночами и кусает подушку от раскаяния и отчаянной беспомощности, осознав и суетную пустоту прожитой жизни, и свою неизбывную вину перед сыном.
Сам же Мишель уверил себя, что сумеет пробиться, несмотря ни на что. Нравящийся ему мягкий и заботливый отец Дюран ненавязчиво сумел уже обрести на него влияние, формировал круг его чтения, помогал вырабатывать суждения, учил видеть промысел Божий в событиях на первый взгляд случайных, заставляя размышлять и над тем, что случилось с ним самим. И Мишель задумался. Считал ли он, что с ним поступили несправедливо? Дюпон вздыхал. Господь терпел и худшее. Да, он почти не помнил мать, не имел, да и не имеет отца, испытал немало приютских тягот, но Господь дал ему талант и силу духа, у него есть истинные друзья - и бабуля, и отец Илларий, и отцы Даниэль и Гораций. У него прекрасное здоровье. Бог с ними - с презирающим его "мсье" и бесовским Лораном. Бабуля обещала оплатить его обучение в Париже, в Школе поваров, и тогда он подлинно станет славой рода. Мадам Дюпон сможет гордиться им.
При этом, с каждым годом взросления, с пробуждением собственной мужественности Мишель понимал всё больше, и теперь сказал себе, что никогда не будет таким, как "мсье". У него не будет незаконных детей, с которыми ему будет противно разговаривать, он никогда не будет распутником, но будет честным с женщинами, и своих сыновей воспитает по-другому. Как надо. Они с рождения будут носить его имя, не будут стыдиться своего происхождения и трепетать, как он, от угроз таких ничтожеств, как Венсан. Надо только немного потерпеть, он справится. Господь помогал ему, Господь помогает, Господь поможет ему и впредь.
А "мсье"… а что "мсье"? Бог ему судья.
В коллегию Мишель Дюпон вернулся, одержимый новыми гастрономическими идеями. Он, прежде всего, решил попробовать замариновать в уксусе особый состав из специально разработанных им комбинаций специй. На кухне он поместил их в бутыли, тщательно надписав и пометив номером каждую. Коды перенес в толстую конторскую книгу. Если его догадки и смутные предчувствия были верны - в одной из них должно реализоваться таинство воплощения нового составляющего для соуса - соуса, которому он собирался дать патриотичное название "Краса Франции". Но правильно ли он всё рассчитал? Три группы пряностей по три ингредиента в каждой давали двадцать семь основных вариантов и ещё дюжину составляли его фантазии - смесь каперсов с тертой морковью, сочетание базилика, майорана и шалфея в самых диких пропорциях.
Дерзкий кулинар не боялся смелых экспериментов.
Отец Илларий следил за подопечным восторженными глазами. Вместе они пытались воплотить невозможное - на основе местных продуктов изготовить настоящего "Гастона Жерара", но вместо сыра грюйер попеременно использовать шаурс, везеле, конте, морбьер, сетмонсель и сумантран. Две пробы оказались великолепны, две - вполне съедобны, остальные были забракованы.
Отцы-иезуиты наблюдали за гастрономическим разгулом на кухне с философским спокойствием, временами даже выступая в роли дегустаторов и ценителей. Неизменно хвалил его изыски отец Дюран, благодаря его протекции и просьбе отца Иллария несколько находок Дюпона были официально включены в меню коллегии. Учебные заведения иезуитов славились своей изысканной кухней, и если в учебной программе, устойчивой и консервативной, изменения вводились нечасто, то в плане питания руководство коллегии было весьма либеральным и свободомыслящим.
После осенних вакаций обстановка в классе Дюрана изменилась. Ворон увлёкся Гомером и ревностно зубрил гекзаметры, собираясь на Рождество блеснуть перед родными, читал классиков и следил за Котёнком. Эмиль осваивал под его руководством приёмы фехтования, стал появляться в общем зале, ибо уже не отставал от остальных, был ровен и весел. Дружелюбные отношения теперь связывали Дамьена с Дюпоном, их взаимная антипатия исчезла, временами они, собираясь в бильярдном зале, непринужденно и откровенно болтали на самые разные темы, как приятели. Мастерство Дюпона не только на кухне, но и за бильярдным столом восхищало Дамьена. В остальные часы Дюпон витал - если не в облаках, то в кухонных запахах, постоянно что-то изобретал. Удивлял всех остроумием и ликованием Гастон Потье, который мог бы составить некоторую конкуренцию де Моро в борьбе за внимание преподавателя, ибо льнул к Горацию де Шалону, как соскучившаяся кошка к ногам хозяйки. Но тому удавалось уделять внимание обоим, не ссоря их. Сам он шутил "кому же и быть другом Гамлета, как ни Горацио…"
По роняемым восторженным фразам Гастона, почти преодолевшего свой детский ужас, педагог довольно точно восстановил изначальную картину случившегося с ним, и понял, что страх безумия в мальчонке не был игрой, и не мог не отдать должного мужеству, с которым Потье пытался преодолеть свой кошмар, не дать себе соскользнуть в пучину безумия. Этот ум обещал со временем стать запредельным. Филипп д'Этранж стал несколько спокойнее, отец Гораций похвалил его сочинение по греческому - о ламиях, а отец Дюран сделал несколько лестных замечаний по поводу его последней работы - прекрасно разобранной оды Горация о ведьмах Канидии и Сагане.
Просто блестяще.
Что до де Венсана, после вакаций он стал мрачнее, и та нервозность, о которой говорил отец Аврелий, теперь проступила явственно. Лоран постоянно что-то мял в руках, будь то перо или кухонная салфетка. Отец Гораций через одного из отцов-наблюдателей нашёл место, откуда можно было, не затрудняя себя гимнастическими упражнениями и лазаньем по оголившимся деревьям, наблюдать за происходящим на лорановой мансарде, но то, что в очередной раз увидел, вызвало отвращение. Де Венсан то теребил орган, предназначенный для продолжения рода, то просто молча сидел, уставившись на гору старого хлама. Он больше не проявлял себя в вопросах, даже когда на дебатах должен был высказываться. Отношение юнца к Дюрану де Шалон определил как неприязненное, при этом сам Дюран замечал, что Лоран провожает отца Горация взглядом, исполненным самой мрачной антипатии. Лоран не шёл на контакт, не реагировал на попытки сближения, не давая отцам-иезуитам возможности разобраться в его душе.
Происходило что-то тревожное и неясное, тяготящее неким предчувствием зла, предощущением беды.
Это предчувствие заставило отца Горация, если не было возможности постичь происходящее, все же предпринять некоторые интуитивно ощущаемые как правильные усилия в другом направлении. Он давно подметил восхищение Дюпона Гастоном Потье. Сейчас, когда де Шалон приобрёл - волей случая, в котором отцу Горацию хотелось бы прозревать волю Божью - почти колдовское влияние на Потье, учитель решил использовать его для сближения этих двоих. Зачем? Он и сам бы не мог ответить, но чувствовал, что это нужно. Гораций сближал души, в которых замечал хотя бы проблески взаимной симпатии, одновременно неосознанно усиливая их, преодолевая разобщенность и равнодушие.