- А, пожалуй, Котяра-то наш прав. В Паралипоменоне ведь говорится, что Иосия, который тридцать один год царствовал в Иерусалиме, делал угодное в очах Господних, когда "разрушил жертвенники Ваалов, и резные и литые кумиры изломал и разбил в прах, и кости жрецов сжег на жертвенниках их, и очистил Иудею и Иерусалим…" Сказано, "делал угодное в очах Господних…", стало быть, Господь не счёл бы поступок Пюиморена неправедным. Надо сжигать кости жрецов ложных богов.
- Да, Вольтер тоже ведь, если задуматься, вампир был, и избавить Францию от того потока пошлостей, которыми он наводнил её, могла только известь… Чтоб и следов не осталось, - проронил д'Этранж.
Отец Гораций и отец Дюран не принимали участие в этом разговоре, но слушали с улыбкой.
После им пришлось пожалеть об этом.
За прошедшие месяцы Дюран успел привязаться и к малышу Эмилю, и к основательному Мишелю, полюбить сердобольного Филиппа, и обаятельного Гастона, и обретшего подлинное благородство Дамьена. Неизменной добротой, пониманием и кротостью он привязывал к себе души незримыми, но неразрывными нитями, став для них незыблемым авторитетом и любимым учителем. К нему льнули, его обожали, им восхищались. Все они - питомцы отца Горация и отца Даниэля, видя давно спаявшую их дружбу, неосознанно подражали им даже в скупых монашеских проявлениях симпатии, в братских жестах, в коих проступали их любовь и взаимопонимание. Незаметно для самого себя Мишель Дюпон такими же жестами стал приветствовать и Дамьена, и Потье, и д'Этранжа, и маленького Гаттино. Котёнок обнаружил, что у него целая куча друзей, а Дамьен неожиданно понял, что его мнение спрашивают потому, что считают человеком, заслуживающим доверия, надежным, разумным и стоящим. Это было именно то, о чем он мечтал, но не знал, как добиться. И вот, перестав добиваться - получил сторицей. Потье начал звать Дюпона "Аквинатом", д'Этранж тоже проникся к нему симпатией. Все пятеро стали часто проводить время вместе - и Лоран де Венсан всё чаще оставался в одиночестве - либо в спальне, либо на мансарде…
В это же время произошло событие, весьма заинтересовавшее Дофина. Отец Симон, коллегиальный эконом, решил весной заняться постройкой нового павильона для оранжереи, и на досуге начав намечать фундамент, неожиданно наткнулся на странный предмет, который д'Этранж опознал как фрагмент старинной франкской кольчуги. Радости Дофина не было границ. Он тут же решил произвести дальнейшие раскопки и привлёк к исследованиям Потье и Дюпона. Де Моро и Котёнок выступали экспертами. Де Венсана все они игнорировали. Отец Симон уступил просьбе отца Дюрана, согласовавшего научную экспедицию с ректором, и счастливый Дофин к концу второго дня поисков стал обладателем кованого гвоздя, лошадиной подковы и странного предмета, в котором Дамьен угадывал деталь лошадиной подпруги, а Гаттино - наконечник стрелы.
Ректора беспокоило только здоровье сынка префекта, и Дюран следил не столько за находками новоявленных историков, сколько за тем, чтобы у всех его подопечных было потеплее закутано горло. Однако, находок и в самом деле становилось с каждым днем всё больше, и сенсацией для всех старших классов стало следующее обретение Дофина. Осторожно срывая лопатой слой земли, он наткнулся на монету, представлявшую собой небольшой диск, с одной стороны которого в центре был крест, а с другой стороны - подобие замка в узорном круге. Оглядев находку Филиппа, Дюран удивился. "Это гро турнуа Филиппа IV Красивого", без труда опознал он монету. Д'Этранж был на седьмом небе от счастья, а отец Дюран, пользуясь случаем, рассказал им об этом короле, который, пожизненно нуждаясь в деньгах, прибегал к экстраординарным налогам, к принудительным займам, к порче монеты, а в 1306 изгнал из королевства евреев, конфисковав их имущество. Обложение налогами духовенства вызвало острый конфликт с папой Бонифацием VIII, из которого победителем вышел опять-таки Филипп, пленив пап в Авиньоне, он же ликвидировал орден тамплиеров, конфисковав его богатства…
- Подумать только, 1300-й год… - задохнулся от восторга Котёнок. - Пять с половиной столетий назад…
Дофин чувствовал себя именинником, его поздравил даже отец Аврелий, тоже с интересом осмотревший находку.
При этом де Венсан демонстративно игнорировал компанию своих одноклассников, однако, Потье, перехватив его раздражённый взгляд, обратился к Дюрану со странной просьбой - приобщить найденную монету к своей нумизматической коллекции. Дофин, бросив на Гастона сумрачный взгляд, тем не менее, не спорил. Отец Даниэль, поняв их опасения, забрал монету.
Филипп же д'Этранж в этот вечер окончательно решил посвятить себя истории.
Тут надо заметить, что жестокая мера отца Горация, заставившая Гастона расстаться с цветком Дениз д'Этранж, как ни странно, действительно способствовала обретению им некоторого спокойствия, телесного и душевного. Несколько недель подряд иссушавшая его любовная страсть отступила, ночами Потье теперь проваливался в глубокий сон без сновидений, успокоился и поправился. Гастон по-прежнему порой думал о девице, но мысли стали нежней и трепетней. В мечтах он видел её рядом с собой у алтаря, любовался её прелестным личиком, грезил о прогулках и нежных словах, которые хотел бы сказать ей.
Отец же Гораций, наблюдая за происходящим на лорановой мансарде, в очередной раз выругался.
- Тебе де Венсан исповедовал грех посягательств на собственную плоть? - спросил он вечером Дюрана.
- Нет.
- Так вразуми его - он грешит напропалую.
Во взгляде Дюрана, обращённом к себе, де Шалон увидел тоскливое уныние.
- Ты не мог бы взять вразумление на себя? Да и как вразумить? Он ни в чём не кается, и попытайся я что-либо сказать, Лоран сразу поймёт, что его убежище обнаружено и что за ним наблюдают.
Отец Гораций окинул друга не менее унылым взглядом.
- Всегда нравилось видеть, как под моим влиянием вчерашние мальчишки становятся мужчинами. Нравилось формировать души, вразумлять, наставлять. Но почему на этого хочется просто плюнуть?
Дюран вздохнул. Он понимал друга, но не хотел расписываться в собственном бессилии.
- Ладно, я поговорю, но со всеми. Может, он расслышит…
- Ты сам-то в это веришь? - де Шалон насмешливо поглядел на друга.
Дюран грустно покачал головой.
Вразумить можно, но вразумить можно только любовью. Но как вразумить отвергающего твою любовь? Недавно он случайно поймал взгляд мальчишки. В нём была едва нескрываемая ненависть. Лоран тут же отвёл глаза. Но почему, Господи? Дюран знал меру любви. Мера любви - это любовь без меры. У него не было ничего своего, кроме этих, вверенных ему душ, и он отдавал им всю безмерную любовь своей души, которая преображала и возвышала эти детские души. Но почему этот отрок неизменно отторгал его? Что может заставить человека отвергать твою любовь? Вопрос был далеко не риторическим, и Дюран знал ответ на него. Но боялся даже проговорить. Любовь может отторгнуть только самое порочное сердце, страшащееся таящегося в любви откровения. Только зло не может и никогда не захочет быть откровенным, только зло не умеет любить.
Собственное бессилие было осознано Дюраном c лихвой. Но как могло случиться, что плесень зла так глубоко внедрилась в душу ещё почти ребенка, не знавшего жизни, не ведавшего скорбей? Где истоки этого зла и в чём причины? Дюран знал теперь судьбу Лорана де Венсана почти от рождения. Мальчик, как Потье и Дюпон, почти не помнил матери. Жил с отцом. В детстве, насколько свидетельствовали бумаги и метрики в ректорате, ничем не болел. Не было сведений о каких-то роковых обстоятельствах бытия, кроме пометки на полях, вписанной рукой Жасинта де Кандаля, что семья почти разорена. Отец Жан Петивьер, на просьбу рассказать о своём бывшем питомце, пожал плечами. Неприметный, тихий, не любящий привлекать внимание. Воспитатель вспомнил о какой-то скандальной истории вокруг отца Лорана, видимо, мальчонка рос под влиянием не больно-то нравственного человека. Но конкретных обстоятельств дела отец Жан не знал.
Впрочем, а надо ли искать эти обстоятельства? Дюран слышал от своих учителей о подобном. Гинацци говорил, что похожие юные существа, словно порождения бездны, появлялись порой в самых благонравных семьях, окруженные самой горячей любовью. И никогда ничего не помогало и не спасало - рано или поздно потенциал зла проступал.
Дюран предпочел бы любую реакцию мальчишки - пароксизм слезливости, истерику, нервный срыв, проявление ревности, гнева, недоверия… Он бы справился. Ревность утишаема верностью. Гнев преодолим кротостью. Недоверие побеждается любовью. Но эта порой проглядываемая и тщательно скрываемая ненависть - страшная антитеза любви - была необорима.
Но ведь и сам Даниэль порой ловил себя на странном отторжении от этого сероглазого мальчонки! Что-то и в нём самом не давало ему приблизиться, попытаться сломить неприязнь и ненависть де Венсана, мешало любым попыткам сближения. Понимание безнадежности? Неприязнь? Дюран снова тяжело вздохнул, но всё равно решил попытаться.
Как всегда, в субботний вечер учитель повёл своих подопечных в натопленную отцом Симоном баню. Заботливо тёр спину малышу Эмилю, который хвастался своими мускулами перед Дофином и Гамлетом, при этом сам Дюран не мог не отметить, как, в самом деле, возмужали за последние полгода его питомцы. Да, растут мальчики. Ещё недавно угрюмый, долговязый отрок, прячущий глаза, что-то бубнящий себе под нос неприятным голосом, Дамьен сформировался в атлетически сложенного мужчину, спокойного и уверенного в себе. Дюпон был равен ему сложением, Дофин и Потье тоже сильно вытянулись, строение их тел говорило не о силе, но об изяществе, теперь на них походил и Эмиль, бывший всего на дюйм ниже Дофина. Странно, что державшийся особняком Лоран казался ниже Эмиля, был странно щуплым, точно больным. Боясь ранить самолюбие подростка, Дюран постарался не заметить этого и обратился к ученикам:
- Я хотел бы поговорить со всеми вами о вас, ибо вижу, сколь вы возмужали. Сам я в своё время пережил то же самое и хорошо помню, что не совсем понимал тогда, что со мною происходит. Каждого из вас сейчас охватывают неведомые вам прежде желания; меняются голоса, в голову приходят странные помыслы, связанные с дурным и нечистым. Вам снятся сны, о которых вы никогда не могли бы никому рассказать. Многие посягают на собственное тело, услаждаясь греховными осязаниями. Всё это означает, что ваша плоть возмужала и ныне старается пересилить и подчинить себе высшее начало вашей личности, ваш дух. К тому же дьявол стал нападать на каждого из вас сильнее: многие стали реже исповедоваться, больше скрывать. Это искушение. И враг нашего спасения не оставит вас в покое, будет дразнить и мучить воображение.
Чего он хочет от вас? Сделать вас плотскими, ищущими лишь удовлетворения пожеланий тела. Он хочет превратить вас в животных. Не позволяйте ему этого. Каждый из вас - высшее творение Божие, каждый имеет свою особую миссию на земле. Не только загробная участь, но и ваша будущая земная жизнь во многом будет зависеть от того, что вы выберете сейчас: пойдете ли на поводу желаний плоти или подчините их высшему в себе. Тело - храм Духа Святого, то есть жилище Бога. И осквернить его нечистым действием, словом или мыслью - значит осквернить дом Божий. Мрачность, упрямство, раздражительность, срывы и досада, - Дюран бросил ласковый взгляд на Гастона, - проявляющиеся по временам в каждом из вас - это следствие той внутренней борьбы, которую вы ведёте. Я понимаю вас, верю в вас и молюсь за каждого из вас.
Отроки выслушали наставление спокойно, но тут Эмиль мрачно пожаловался, что отец Теофиль грозит выгнать его из хора, говоря, что ему осточертели эти проблемы возмужания. Как будто он, Эмиль, виноват, что не может теперь взять альтовые! Новое звучание голоса де Галлена было приятным и мягким, но было также очевидно, что альтовые партии ему уже не петь никогда. Чтобы утешить его, отец Дюран, нежно потрепав его по мокрой макушке, отметил, что зато он вырос с сентября на три дюйма, и выглядит просто красавцем. Гастон и Дофин улыбнулись, Дюпон сказал, то так оно и есть, Дамьен утвердительно кивнул. Лишь мельком заметил тогда отец Дюран на лице Лорана де Венсана выражение плохо скрытой злости. Отец Даниэль проводил своих питомцев в спальню, проследил, чтобы все легли, откликнулся на просьбу Гаттино рассказать им, на сон грядущим, интересную и поучительную историю. Покидая спальню, проследил, чтобы все были укрыты.
Этот день - последний день первой декады декабря был похож на все предшествующие.
Увы, он был последним спокойным днём в коллегии.
Часть третья
Глава 1. Неожиданный визит
Глава, в которой отцу ректору приходится попеременно пережить целую гамму самых разных чувств - от подозрения до гнева, в итоге остановиться на последнем.
Отец Жасинт де Кандаль приветливо поднялся навстречу красивой тёмноволосой женщине лет тридцати пяти, которая вошла в его кабинет в сопровождении пожилого мужчины с изборождённым морщинами лицом, на котором темнели многоопытные глаза мудреца. Ректор знал гостей. Это были Аманда де Галлен, мать Эмиля, ученика отца Дюрана, и Жофрей де Мирель, дядя Франсуа, один из лучших адвокатов города. Отец ректор не понял причин столь неожиданного визита, но виду не подал, рассыпавшись в комплиментах красоте и добродетели посетительницы и тепло приветствуя де Миреля, с которым был в отношениях добрых, почти приятельских.
Однако, комплименты его, как он отметил, не произвели должного впечатления на женщину, казавшуюся одеревеневшей, а юрист выглядел одновременно подавленным и раздосадованным. Жофрей де Мирель принадлежал к тем редким представителям адвокатского сословия, что были не склонны к праздным разговорам, но при этом он всегда выигрывал дела у самых блестящих болтунов. Жофрей был человеком дела, а не красноречия, и потому, как было замечено, имел клиентуру только в самых основательных и богатых домах.
Теперь адвокат, чуть поморщившись и сжав пальцы в кулаки, начал говорить.
- Мне весьма неприятно выступать посредником в подобном деле, отец Жасинт, тем не менее, дело должно быть рассмотрено немедленно, полностью и, желательно, в тайне. Мадам де Галлен, я полагаю, не хотела бы огласки, в равной степени, приватность в ваших интересах.
Де Кандаль напрягся. Такое вступление ничего хорошего не сулило. Он продолжал молча слушать адвоката.
- Дело в том, что сегодня утром я был вызван в дом госпожи де Галлен, являющейся моей клиенткой. Я вёл для неё ряд дел по завещанию её покойного супруга. - Юрист бросил взгляд на молодую женщину и продолжил, - мадам, к сожалению, отказалась сообщить мне, от кого получила сведения, столь встревожившие её. Но она объясняет свое молчание словом, данным информатору. Этот человек сообщил ей, что её сын Эмиль де Галлен, который учится здесь, в коллегии, был растлен одним из педагогов. Было названо и имя - отец Даниэль Дюран.
Отец Жасинт тихо набрал полные легкие воздуха, и резко выдохнул. Это нехитрое упражнение всегда помогало ему успокоиться. Но сейчас не помогло. Руки затряслись, он ощутил противную дрожь во всём теле. Только этого и не хватало. Ректор снова вздохнул. Постарался взять себя в руки.
Адвокат, в поведении которого Жасинт де Кандаль не заметил явной враждебности, держался спокойно и сдержанно, давая ему возможность придти в себя. Ректор постарался воспользоваться этой возможностью. Поверил ли он в обвинение? Нет. Дюран, как и де Шалон, имел прекрасные рекомендации. Сам де Кандаль не заметил за учителем ничего предосудительного. Однако, восемнадцать лет назад, когда он работал в Невере, подобный случай произошел с учителем и одним из учеников. Жасинт де Кандаль помнил тот эпизод. Это был его коллега, обаятельный и милый. Тогда, в Невере, скандал удалось замять. Преподаватель просто исчез, но слухи в городе долго не гасли, и неверская коллегия на следующий год недосчиталась многих учеников из общества. Боже, неужели? Могло ли подобное произойти в его коллегии - с Дюраном? Но постойте. Кто мог сообщить такое мадам де Галлен? Ведь это значит, что слухи уже вышли за ворота коллегии? Но как это возможно, когда в самой коллегии ни один осведомитель его ни о чём не проинформировал? Не происки ли это чертовых…
Отец де Кандаль напрягся. Голос его зазвучал уверенно и жестко.
- Я понял вас, Жофрей. Обвинение достаточно серьезно и, конечно же, должно быть расследовано. Я полагаю, что во избежание ненужной огласки его должны провести вы. - Он заметил, как при этих словах смягчилось лицо адвоката, который собирался потребовать, чтобы его допустили к расследованию. - Ваши затраты будут оплачены. Должны быть опрошены и мальчик, и педагог, и его коллеги, не обойдется, видимо, и без свидетельств тайных надзирателей, наблюдающих за учителями. Я сообщу их имена. Мне не было донесено ни о чём предосудительном, а мне докладывают еженедельно.
При этом, я надеюсь вы тоже поймете нас, Жофрей, - тихо продолжил Жасинт де Кандаль, - я не только не исключаю, но и откровенно подозреваю и прямо говорю вам об этом, что подобного рода сообщение может иметь целью дискредитацию коллегии со стороны… других учебных заведений города, которые заинтересованы в том, чтобы оклеветать нас. Ваша клиентка должна быть готова назвать это неизвестное нам лицо для возбуждения иска о диффамации.
Адвокат задумчиво почесал за ухом. Повернулся к мадам де Галлен.
- Вы поняли, мадам, что сказал мсье де Кандаль?
Женщина, сдерживая дрожь, повернулась к ректору. Она отчетливо произнесла:
- Я хотела бы убедиться, насколько сообщенное мне достоверно. Больше я никому и ничем не обязана.
Адвокат и ректор переглянулись. Ситуация усложнялась, но де Кандаль заметил, что де Мирель странно смягчился, и его взгляд стал задумчив и философичен. Под воздействием рассказанного ему клиенткой он ужаснулся, но после, вспомнив восторженные рассказы о коллегии своего племянника, усомнился. Помилуйте, да так ли это? Когда мадам Аманда категорически отказалась назвать имя своего собеседника, это усилило его сомнения в истинности сообщенного. А теперь жесткое высказывание де Кандаля наталкивало на ещё одну причину такого рода слухов. Иезуитские коллегии, дававшие прекрасное образование и воспитание, с их профессиональными учителями, имевшими уже три столетия славу лучших педагогов мира, где восхитительно кормили и следили за физическим формированием питомцев - и притом бесплатные… Все расходы оплачивала Церковь, зная, что из юношей вырастят здесь людей высоконравственных и порядочных и, конечно же, преданных матери-Церкви. Как могли конкурировать с ними светские и протестантские школы, с их дорогим обучением, дурным питанием и, что скрывать, никудышным воспитанием? Но что только они не готовы были сделать, чтобы дискредитировать конкурентов…