Мишель Дюпон был не менее спокоен и сдержан, чем отец Эзекьель. Чем он может служить отцам-следователям? Он выразил надежду, что отцы-педагоги не думают, что он замешан в этом происшествии? В каких отношениях он был с убитым? Ни в каких, Мишель был твёрд. Ни в родственных, ни в дружеских. Покушался ли он на жизнь Лорана де Венсана? Боже упаси, нет. Знает ли он, что для осквернения тела был взят черенок от лопаты из сарая отца эконома? Этого Дюпон не знал, но черенок при транспортировке тела в лазарет видел. Ужасающее зрелище, нескоро забудешь. Видел ли раньше этот розовый бантик? Мишель не был уверен, но, кажется, малыши играли с такими ленточками, когда наряжали елку.
Филипп д'Этранж выглядел как его любимый кот Амадеус, когда тому удавалось поймать жирную библиотечную крысу. Ничто, абсолютно ничто не могло нарушить мягкого благодушия и отрешенного спокойствия графского отпрыска. "Не он ли убил Лорана де Венсана?" Нет, не он. "Знает ли он, кто мог сделать это?" Нет, не знает. "Не брал ли он черенок из сарая?" Нет, не брал. Бантик? Нет, и бантика он не брал.
Его благодушие постарался нарушить отец Гораций. Отцы полагают, что совершенное убийство - месть за отца Дюрана, но не является ли это кощунство, совершенное над убитым, а, может, хоть об этом и помыслить страшно, над ещё живым, - некой мистической борьбой с вампиризмом, о котором он, д'Этранж - столь начитан?
Отец Эзекьель и отец Аврелий переглянулись. Эта новая версия стоила первой, ничего не скажешь…
Сынка префекта, однако, обескуражить не удалось. Не на того напали. Все люди знают, что, во-первых, вампиров не существует, ответил он, а во-вторых, всем известно, что они днём лежат в гробовых склепах, по ночам превращаются в нетопырей, не переносят солнечный свет и терпеть не могут чесночный запах. Но знаменитый трактат Леоне Аллаччи "De Graecorum hodie quorundam opinationibus" содержит свидетельство, что уничтожить вампира может только осиновый кол, воткнутый в сердце, и знаменитый труд Иоганна Харенберга "О вампирах" повествуют о том же. "Единственный способ оградить себя от домогательств вампира - это воткнуть ему в грудь кол" - вот что там сказано. Но ни в одном из вышеприведённых учёных трактатов ничего не говорится о возможностях уничтожения вампиров путем протыкания их зада и утопления в болоте.
Отцы-иезуиты переглянулись и поторопились отпустить учёного демонолога.
Эмиль де Галлен, в отличие от д'Этранжа, спокоен не был. Кот был настроен непримиримо и яростно, и был похож на того же Амадеуса - когда тому ненароком наступали на хвост. Лоран де Венсан - негодяй, заявил Котёнок, он оклеветал отца Дюрана и наговорил гадостей про него, Эмиля. Он лжец! Так поступать безбожно. Если бы он, Эмиль, по возвращении в коллегию встретил Лорана, назвал бы его подлецом и дал ему пощечину. Он так и собирался поступить, да, и сожалеет, что не получилось! "Может ли он предположить, кто убил де Венсана?" Ничего он предполагать не будет. Он и сам все точно знает.
- Откуда?
Ему сказал это Дамьен де Моро. А сам Дамьен услышал об этом от отца Горация. Отец Гораций имеет пророческий дар. Это и Потье признаёт. Так что, никаких сомнений быть тут не может. Отцы переглянулись, отец де Шалон обхватил голову руками и застонал.
- И кто же убил Лорана? Что сказал тебе де Моро?
"Бог мира сокрушит сатану под ноги ваши вскоре". Вот что сказал Дамьен. И отец Гораций это же и говорил Дамьену. Как же не верить? Вот он и сокрушен, аспид и василиск, порождение ехидны! Все и сбылось! Он только что сам видел его под ногами своими, сокрушённого Господом!!
Истеричный стон отца де Шалона слился с тихим хохотом отца Аврелия. Но этим показания Эмиля не ограничились. Не только отец Гораций и Дамьен де Моро предвидели будущее, сообщил де Галлен. Задолго до того он, Эмиль, сам слышал от отца Дюрана, самого мудрого и доброго человека на земле, его пророчество о грядущем, когда тот читал ему Псалмы перед сном. "Да придет на него гибель неожиданная, и сеть его, которую он скрыл для меня, да уловит его самого…" Вот что он говорил.
Да, ему, Эмилю, расставили сеть. Воистину "восстали на меня свидетели неправедные: чего я не знаю, о том допрашивают меня; собирались ругатели против меня, не знаю за что поносили и не переставали, скрежетали на меня зубами своими". Но и сам он, Эмиль, когда был болен, помнит в полусне глас от Господа, бывший ему, "что не будут торжествовать надо мною враждующие против меня неправедно, ненавидящие меня безвинно!" Как сказано в Псалмах, так все и сбылось, ибо прочны обетования от Господа. "Человек злоязычный не утвердится на земле; зло увлечет притеснителя в погибель". Digitus Dei est hic!
Маленького пророка и визионера, вообразившего себя царем-псалмопевцем, поспешили отправить восвояси.
День выдался трудный. Отец Эзекьель предложил продолжить завтра с утра, отец Аврелий с легкой улыбкой согласился.
После ухода отца Эзекьеля, когда де Шалон собирался к себе, Сильвани неожиданно предложил ему прогуляться до лазарета. Гораций молча кивнул - он и сам хотел навестить Дюрана. По дороге де Шалон тихо спросил, понял ли Аврелий, кто убил де Венсана?
- Вы когда-то сказали, что восхищаетесь мною, Орас. Отдаю комплимент. Я в восхищении. Вам удалось из ваших ребятишек, не глядящих в начале семестра друг на друга, за несколько месяцев сделать стену каменную… преграждающую путь любому расследованию. Восхищаюсь и преклоняюсь. Что до убийства… Ignoramus et ignorabimus31, коллега. Мы лишь случайно сможем понять, что произошло и кто причастен к этому.
Отец Гораций счёл этот комплимент сомнительным, но промолчал. Суждения отца Сильвани неизменно несли на себе печать истинности, и потому сетовать на их жестокость не было смысла.
Дюран лежал в лазарете, глядя в белый потолок. Господи, что он делал не так? Теми ли стезями шёл? Как могло случиться, что, озабоченный очищением и совершенствованием этих душ, он воспитал убийцу? В отличие от Горация, он не делил их, видя в каждом из них - своего воспитанника, духовного сына. Кто мог дерзнуть на подобное? Да, де Венсан не был воплощением нравственности, но кто мог поднять на него руку, хладнокровно, с умыслом, в необоримой жестокости и злобе? Разве разделился сатана? "Мера любви - любовь без меры…" И это плоды его любви? Он мысленно в ужасе перебирал имена, перед ним всплывали лица, он совершенно извёлся и истерзал себя.
Его любимец, Эмиль, его Котёнок с чистыми сине-зелеными глазами… Нет-нет!! Первенец от духовных чад его, его малыш приехал, когда Лоран уже пропал, и глупо подозревать Эмиля в столь зверском убийстве. Уж это-то немыслимо! Сломать шею - на это нужна чудовищная сила. Нет, это не Эмиль.
Дамьен… Сил у него в избытке, направляемый Горацием, он удивлял Дюрана проявившейся серьезностью, духовностью, стремлением к Истине. И этот юноша поднял руку на человека? Дюран вздыхал и покачивал головой. Он не верил. Не хотел верить. Дамьен нравился ему, и думать о нём как об убийце у Дюрана просто недоставало духа.
Милый кривляка Потье? Нет. Невозможно. Даже если вспомнить их пугающие разговоры с д'Этранжем - не мог, он умнее всех и понимает груз, который обрушивается на голову того, кто нарушает заповедь Господню. Он не мог. Не мог бы ни жить с этим, ни улыбаться, совершив подобное. И не только нравственно - в мальчонке не хватило бы и физических сил на подобное деяние.
Д'Этранж? В нём была неприязнь и даже ненависть к Лорану - но предположить, чтобы он мог решиться…? Да и решись он на подобное - в отчаянии саданул бы по голове. И - в ужасе ринулся бы к нему и тут же во всем признался бы.
Мишель Дюпон? В нём - такая же сила духа, как в Дамьене, лишь непроявленная, скрытая. В нём глубокий и зрелый ум, как у Потье, только не стремящийся к блеску и не демонстрирующий себя. Но мальчик казался столь уравновешенным и вдумчивым, что жуткое в своем изуверстве убийство просто не вязалось с ним.
Дюран пытался предположить, что это мог сотворить кто-то иной, из класса отца Аврелия, но гипотеза эта рушилась при мысли о том, что было совершено с трупом. Это была месть, месть за него, и это мог сделать только тот, кто был болезненно задет клеветой и ложью, возведённой на него. "Мера любви - любовь без меры…"
Да, это сделал тот, кто любил его.
Глава 2. Отцы и дети
Глава, в которой один из героев убеждается в том, что справедливость может быть милосердной, а милосердие справедливым, хотя раньше он был склонен сомневаться в этом.
Мишель Дюпон заметил у ограды экипаж и подался вперед. Так и есть, он узнал фонари на запятках, изготовленные в Дижоне. У ворот стояла карета отца. Чуть дальше была ещё одна, со знакомым гербом на дверце. Приехал префект. Стало быть, дознание идет полным ходом. Гастон сказал, что приехал и его отец, и сейчас он у ректора. Интересно, что там говорят? Небось, переполнены неподдельной скорбью по поводу переселения в мир иной негодяя Лорана де Венсана?
Мишель усмехнулся. Их учили этикету. Невежливо обнаруживать печаль на свадьбах и радость на похоронах. Отец Дюран говорил правильно: "Кто сказал вам, что ваше мнение о ближнем - истинно? Ваше мнение о ближнем - это ваше мнение и все. И лучше будет, если вы оставите его при себе…". Да, невежливо говорить правду о покойнике. De mortuis aut bene…
Что ж, они правы. Кому она нужна, правда о Лоране? Честные не лгут, когда не нужно, но о мертвеце нужно лгать. "Понять же степень необходимой лжи может только истинный человек. Он никогда не солжет, чтобы обелить себя или возвысить, не солжет, чтобы получить выгоду, но скрыть правду иногда тоже и благоразумно, и непредосудительно…" Все правильно. Ему не нужно обелять себя и возвышать, хотя, конечно, из смерти Лорана выгоду он извлёк, и немалую - ибо теперь обрёл спокойствие, но зачем же об этом рассказывать на всех перекрестках?
Скрыть правду, да еще такую - конечно же, непредосудительно.
Бедный отец Дюран. Вспоминая его заплаканное, искаженное скорбью лицо, Мишель морщился. Ну, зачем он так? Разве можно убивать себя? А, главное, было бы из-за чего переживать? Видит Бог, за Венсана Дюран был не в ответе, этот сыр сгнил задолго до его появления здесь. Но понимая, что тот боится за них и подозревает их - морщился снова. Ну, что он так, в самом-то деле? На сердце Мишеля потяжелело. А ректор-то! Когда этот подонок вытворял мерзости - шуму не было, а тут, подумаешь, получил подлец по заслугам - и по шее и в задницу, и шуму-то, шуму!
А чего шуметь?
Между тем, в кабинете ректора обсуждалось ужасающее происшествие. Жасинт де Кандаль специально вызвал префекта, судью и богатейшего коммерсанта, чтобы, как ему казалось, проинформировать их о беде, на самом деле - в бессильной надежде Бог весть на что. Коротко рассказав о пропаже мальчика, о его поисках и, наконец, обнаружении тела, не скрыв и ужасных подробностей, сопутствующих находке, он сообщил, что все обстоятельства говорят об убийстве. Жестоком, осмысленном и умышленном. Более того, и это ужаснее всего, само преступление роковым образом перекликается с недавним прискорбным случаем… попыткой опорочить одного из педагогов, а именно - отца Даниэля Дюрана, учеником которого был убитый. Вполне возможно, и даже более того, очевидно, что следы убийцы ведут в ту же группу. Гастон Потье, Дамьен де Моро, Эмиль де Галлен, Филипп д'Этранж и Мишель Дюпон.
Проще говоря, это месть.
Префект, его сиятельство Люсьен д'Этранж, переглянулся с Жаном Дюпоном, перевёл взгляд на Жерара Потье. Боже мой! Филипп, его малыш, да он и мухи не обидит! Но при этом побледнел почти до синевы. Мсье Потье тоже побледнел. Жан Дюпон задумчиво смотрел в пол. Мишель. Его мальчик, его единственный сын. Мать говорит, что он умён, добросердечен, талантлив… Стыдно сказать, что он почти не знает его. Нет, он не винил сына. Во всем виноват сам. Мсье Дюпон тяжело вздохнул. Глухая стена непонимания разделяла их, но помыслить хотя бы на минуту, что его Мишель мог убить?
…Мишель не увидел отца, болтая о домашних делах с кучером, но тот заметил хозяина и вытянулся в струнку. Мишель обернулся. Отец стоял в десяти шагах от него такой бледный и обессиленный, что сын поспешил к мсье Жану. "Мсье Дюпон плохо чувствует себя?" Судья, не ответив, медленно пошёл по мощёной дорожке вглубь коллегиального сада.
Мишель двинулся следом.
Около корта мсье Жан остановился. Обернулся и оказался почти лицом к лицу с мальчиком. Впрочем, уже и не с мальчиком. За последние полгода Мишель вытянулся почти на три дюйма и теперь был уже равен ему ростом, сильно возмужал. Было заметно, что в нём - немалая физическая сила. Впрочем, все Дюпоны отличались ею. Мишель тоже внимательно разглядывал отца. Понурые плечи, усталые глаза, морщин прибавилось. Отцу чуть за пятьдесят, но он совсем старик.
- Мишель… - Жан Дюпон умел говорить и считался прирожденным ритором. Но сейчас снова, и в который раз, ощутил полную беспомощность. Что он мог сказать обездоленному им ребенку, которого лишил детства, отцовской поддержки, тепла семьи? Долгими бессонными ночами он мучительно подыскивал слова - не в свое оправдание, нет, его искать он давно перестал, но слова, пробивающие эту отстраненность сына, слова покаяния, но не находил их. - Отец ректор рассказал нам о произошедшем здесь, и сообщил, что это сделал кто-то из вас… - Мишель молчал, внимательно слушая, - Если… если… ты должен понять…
Жан Дюпон хотел объяснить своему мальчику, что он сделает все, чтобы помочь ему, вытащит из любой беды, пусть он только доверится ему! Но отца и сына действительно разделяла стена. Мишель снова вспомнил слова, в запале выкрикнутые мадам Анриеттой. Господи, как же всё надоело. Сколько можно попрекать его этим! Он прекрасно помнит, что должен! Мишель раздраженно отчеканил:
- Мсье, думаю, что я понимаю свой долг. Если вы полагаете, что я способен оскорбить род, к которому вы меня, выблядка, удостоили приобщить, вы заблуждаетесь. Я не убивал этого ученика. Я никогда не буду ни убийцей, ни насильником, ни вором, ни распутником. Я сделаю все, чтобы вы, мсье, могли… гордиться… своим… сыном…
Последние слова он проговорил тихо и растерянно. Жан Дюпон, содрогаясь всем телом, рухнул на колени перед сыном в снег и, обнимая его ноги, захлебываясь слезами, молил о прощении. Мишель ужаснулся. Он ничего не понял. Что… о чём он? Какое прощение? За что? Из отцовских слов он вдруг понял, что отец считает себя страшно виноватым перед ним, он испортил ему детство, не выполнил своего отцовского долга, обманул его мать, пренебрегал своими обязанностями… он просто подлец…
Мишель оторопел. Не забери его этот человек из приюта - не миновать бы ему того, что после смерти настигло Лорана. И это было бы наименьшим злом. Сын страдал от холодности отца, но считал его своим благодетелем. Пусть благодетелем от нужды, а не от любви, но в таких случаях приходится довольствоваться не желаемым, но имеющимся. Мишель давно смирился с безразличием "мсье", и сейчас в остолбенении слушал его мольбы о прощении за преступное равнодушие к нему, за то, что был столь безжалостен и жесток к нему и к его матери… Мишель опомнился и резко поднял отца. Тот совсем ослабел, растерянный Мишель торопливо подвёл его к садовой скамье, усадил, трепеща, пытался успокоить, обнял. Он и помыслить не мог, что отец вообще думает о нём!
Жан Дюпон чуть пришёл в себя. Он обхватил ладони своего мальчика пылающими руками, сжимал их и молил:
- Сынок, я умоляю, доверься мне. Если ты замешан в этом неприглядном деле - я вытащу тебя, я спасу тебя, я сделаю всё! Умоляю тебе…
Мишель тоже все ещё не мог придти себя, отводил глаза от непонятного ему самому стыда, но заверил отца, что не имеет ни малейшего отношения к происшествию, он не убивал Лорана де Венсана, и даже не догадывается, кто бы мог совершить подобное. Нельзя сказать, что он был до конца правдив, ибо определенные предположения, и весьма обоснованные, у него на этот счет, разумеется, имелись, но он счёл излишним обременять ими отца. Правду надо говорить в суде, когда от твоих слов зависит чужая жизнь, а он не в суде. И от его слов ничего не менялось.
- Де Кандаль полагает, что убийство - месть за клевету на вашего учителя. Дюрана.
Мишель снова пожал плечами. Отец Дюран - восхитительный человек и прекрасный педагог, и если это сделал один из его учеников - это бросает тень на принципы воспитания самого отца Даниэля. Именно этого он и боится, потому и слёг. Но отец Дюран не учил их грешить, не разрешал поднимать руку на ближнего, не проповедовал убийство. Сам же он, Мишель - абсолютно не причём, если в чём и виноват, только в лёгком злорадстве, которому позволил угнездиться в своей душе, когда узнал о его смерти, этот негодяй досаждал ему, угрожая рассказать всем, что он выб… - Мишель осёкся, - незаконнорожденный. Наверное, узнал это от отца, бывшего начальника полиции, пояснил он.
- Вы ведь обращались к нему, отец? - спросил Мишель и снова вскочил.
Жан Дюпон снова стал белее мела и прижимал руку к сердцу, несколько секунд хватал ртом воздух, утирая трясущейся рукой вспотевший лоб. Боже мой, что вынес по его вине его несчастный мальчик! И ни словом ни разу не упрекнул… Вслух мсье Жан спросил, как долго это продолжалось? Последние четыре года, сообщил сын, и поспешил успокоить отца. С некоторых он требовал деньги, но с него - только решать за него математические задания. Это было необременительно, утешил Мишель отца, притом, решая удвоенные уроки, он сам стал считать, как Архимед, и теперь сдаст математику даже в Сорбонну.
Мсье Дюпон вздохнул. То ли его сын от природы был стоиком, то ли коллегия иезуитов воспитала в нём стоицизм, но он поразился неунывающему оптимизму мальчугана. Другой бы, свались на него пятая часть того, что довелось испытать Мишелю, - возненавидел его, проклял бы жизнь и отрёкся от Бога. А этот весел, уверен в себе, спокоен и жизнерадостен.
Жан Дюпон поверил сыну. Описанное ректором убийство было бесчеловечным, а его малыш - человечен, добр и снисходителен. Он не мог этого сделать. Жак Дюпон облегченно вздохнул. Все ли у него есть? Что ему нужно? Он видел, что у его друзей по коллегии у многих есть лошади…
Мишель отшатнулся. В приюте его укусила лошадь - с тех пор он панически их боялся. Нет-нет, торопливо заметил он, лошадь ему совсем не нужна. У него есть все необходимое. Ему ничего не нужно.
Он и в самом деле так думал.