– Кстати, – я повернулся боком, чтоб адресовать свою реплику и Анакриту, – раз сегодня решено, что я не должен находиться в тюрьме, то могу ли я рассчитывать, что моей пожилой маме вернут деньги, которые она передала тюремщику в качестве залога за меня?
Ублюдок оказался в тупике; ему оставалось только или выполнить это, или признать, что тюремщик присвоил мамины деньги в качестве взятки. В настоящее время штат Латомийской тюрьмы был в кармане у Шпиона и это давало ему возможность пользоваться камерами по своему усмотрению. Естественно, Анакрит хотел сохранить текущее положение дел…
Тит посоветовал ему проследить за этим. (Тит происходил из странной семьи, где женщины чтили своих мужей, а мужчины своих матерей). Анакрит бросил на меня полный ярости взгляд, обещая отомстить потом, и прокрался из зала. Его мать, видимо, взглянула на него, когда он родился, затем испустила визг и бросила в сточную канаву в переулке.
За ним также были отпущены Прокул и Юст с их центурионом. Я почувствовал, как слуги расслабились, когда Тит зевнул и потянулся; он должно быть приберег встречу со мной, как маслину в середине омлета, так как это была последняя аудиенция в этот день. Затем, раз я был теперь свободным и независимым человеком, Тит спросил, могу ли я столь же свободно остаться во Дворце и отужинать с ним.
– Благодарю, Цезарь. Это напомнило мне, что есть и некоторые приятные моменты, почему я позволяю себя вовлекать в политику!
Главная драгоценность Империи сладко улыбнулся мне:
– Возможно, я держу тебя под рукой, на случай, если твой банкир не сможет выдать требуемую сумму…
Я был прав с самого начала. Связываться с политиками – невероятная глупость.
XXXII
Как и всем, мне приходилось слышать, что вечеринки, которые склонен устраивать Тит, как правило, были очень шумные и затягивались допоздна. Людям нравится судачить о скандалах; я сам люблю слушать про скандалы. После моего вторичного пребывания в застенке, я был готов поучаствовать в дебоше за счет Империи, но в эту ночь на Палатине мы наслаждались приятной едой, ненавязчивой музыкой и легкой беседой. Возможно, Тит был просто красивым неженатым парнем, которого заметили по утрам с его приятелями (один или два раза, когда он был моложе), и теперь у него была репутация легкомысленного прожигателя жизни, чем бы он на самом деле не занимался. Я ему сочувствовал. Я сам был красивым и холостым. Моя собственная репутация была настолько плохой, что я и не пытался ее исправить.
Перед ужином я позволил себе расслабиться в Императорской бане, поэтому как только меня накормили и ублажили, мои силы воспряли и я откланялся, под предлогом работы. Было бы неплохо пофорсить по городу с моей новой прической, пока лосьоны дворцового парикмахера все еще источали необычные ароматы. Когда он увидел, как раб завязывает мои сандалии, Тит сказал:
– Фалько, знай, а я не забыл подарке тебе!
– О каком подарке идет речь, Цезарь? – осторожно спросил я, опасаясь, что он имеет в виду обещание дать работу.
– В благодарность тебя за мою удачу на скачках!
Юпитер-громовержец, вот чего я действительно не ожидал.
Этот конь, Малыш, был очень сомнительным приобретением. Тит поддержал заявку его на скачках, и теперь хотел продемонстрировать свое удовольствие от его победы. Я теперь одарен таким подарочком, что мне понадобятся все мои самые дальние связи, чтоб справиться с ним.
– Это честь и удовольствие для меня, Цезарь… – дипломатично солгал я, добавив (с меньшей рассудительностью), что Тит мог бы без церемоний посетить мое обиталище и попробовать кусочек… Он пообещал это запомнить (а я молился, чтоб он забыл).
Моим подарком, если вы задаетесь вопросом, была сказочная рыба.
Я покинул Палатин в задумчивости. Тит намеревался послать мне палтуса.
Палтус был для меня экзотическим блюдом, как и для большей части Рима. Однажды я видел его в рыбацкой лодке, в локоть шириной. Та рыба одна стоила как мой доход за пять или шесть лет, хотя, на самом деле, они редко оказывались на рынке, так как большинство рыбаков, которым она попадается, благоразумно дарят ее Императору.
Теперь я оказался в сложной ситуации. Я умел готовить. Мне это даже нравилось. После пяти лет жизни в одиночку в убогой конуре, я стал королем кухни на одного человека. Я мог запечь, сварить или изжарить большинство продуктов в самых стесненных условиях, без подходящей посуды и с самым минимумом основных приправ. Мои лучшие достижения были восхитительны, а самые грубые ошибки летели в помойное ведро, не успев причинить мне вред. Но было очевидно, что я не могу изжарить палтуса с каплей оливкового масла нанизав на самодельный шампур над огнем из пары тонких веточек. Чудо, которое мне обещал Тит, требует монументальной сковороды и массивных блюд для подачи к столу, соуса от мастера высшего класса, у которого будет доступ к кухонной плите с кучей всяких приспособлений, и целой толпы облаченных в одинаковые туники подавальщиков, чтоб представить это королевское создание как подобает моим льстивым гостям, еще нужен будет оркестр и объявление в "Ежедневной газете".
Единственным реальным выходом было отдать эту рыбу кому-нибудь.
Я это знал. И я знал, что, скорее всего, поступлю иначе.
Блуждая по Форуму я остановился у Храма Весты. Левее меня, у конца Ростров, какой-то богатей возвращался в крытом паланкине с пирушки, окруженный восемью телохранителями, чьи факела качались в такт, как хорошо вымуштрованные светлячки на изгибах Серебряного Склона.
Во Дворце я потерял счет времени. Это была жаркая августовская ночь, с безмятежным фиолетовым безоблачным небом. В харчевнях все еще кипела работа, и хотя некоторые лавки были закрыты ставнями и заперты, я миновал мастерские зеркальщика, краснодеревщика и ювелира, чьи двери были распахнуты, и огонь освещал внутри собак, детей и общавшихся женщин. Народ все еще заполнял столики на тротуарах, не желая расставаться со стаканами вина и шашечными досками. Вероятно, те опасные типы, что брали в темноте под свой контроль Рим уже вышли на промысел, но граждане еще не сдали им улицы.
Было много событий. Я остановился поглазеть на пожар. Горел четырехэтажный многоквартирный дом, занявшийся с первого этажа. Мелкие съемщики бежали с тюками скарба, домовладелец изо всех пытался вытащить через дверной проем кровать, инкрустированную черепахой, мешая вигилам, так что тем пришлось ждать чтоб освободился проход, прежде чем проникнуть в здание. В конце концов им всем пришлось спасаться, когда здание вспыхнуло целиком. Домовладелец сидел на мостовой, обхватив голову руками и всхлипывал, пока некий проезжавший мимо магнат не вышел из своего засаленного коричневого портшеза, и не предложил купить земельный участок. Я с трудом мог в это поверить. Мошенничество, старое как мир. Но дурак со сгоревшей кроватью только прижал подушку к сердцу, и не сходя с места принял предложение. Я думал, все слышали, как Красс приобрел свои легендарные миллионы – он разъезжал по Риму и охотился на людей, пока они были в шоке. И я думал, что все в наши дни знают, как отклонить предложение таких акул, что всплывают рядом с еще дымящимся участком земли, и предлагают за него гроши – с целью построить что-то, как только зола остынет, и получать прибыль. Очевидно, еще находятся идиоты, которых достаточно поманить наличными деньгами… На секунду я подумал, а не вмешаться ли, но они уже сговорились об условиях; а застройщики, как известно, очень мстительный народ, и я не мог рисковать вовлечь себя в судебное дело по помехе в исполнении контракта.
Пройдя половину следующей улицы, я обо что-то споткнулся, что оказалось трутницей; она лежала рядом с мотком тряпок, которые кто-то в спешке обронил.
По-видимому, спекулянты земельными участками больше не полагались на удачу. Было бы сложно доказать, когда здание сгорело до пепла, но причиной этого пожара поджог, сомнений быть не могло.
Звезды подмигивали над Капитолийским холмом. Маленькие рабы спали у этих фонарей в дверях, ожидая, пока их хозяева где-то развлекаются. Все было заполнено грохотом колес, так как наступило время ломовым извозчикам выполнять свою работу; затем за лязгом дешевого металла упряжи послышалась сладкая трель серебряных колокольчиков на узких лодыжках танцующих девушек в каком-то дорогом питейном заведении. Я шел сумрачными проулками, пиная пустые амфоры, которые небрежные кабатчики сваливали кучей. Я пробирался среди среди сухой грязи и навоза по более широким улицам. Я наступал на цветочные лепестки, осыпавшиеся с гирлянд приглашенных к ужину гостей. Это была ночь, полная жизни. Я был свободным человеком в моем собственном городе, и еще не готовым идти спать.
Было слишком поздно идти стучаться в дом сенатора. Я так же не смог возбудить в себе желание посетить кого-либо из своей родни. Вместо этого ноги понесли меня к северу. Гортензии всегда производили впечатление, что в их доме жизнь не затихает допоздна. Мои извинения Сабине Полли и Гортензии Атилии, без всякого сомнения, были бы приняты, объясни я им причину бездействия в последние несколько дней. Кроме того, мне нужно было выяснить у дам, не происходило ли чего-нибудь после моей встречи с Гортензием Новом за обедом у Северины.
В этот час весь район Пинция был оживлен. Днем эти частные дворцы казались довольно тихими. Ночью в домах и садах жизнь била ключом. Контракты, связанные с бизнесом и удовольствиями любого рода (законными или нет), обсуждались на этом элегантном холме. Некоторые уже были подписаны и заключены. Один из них касался и меня.
От Форума до Пинция путь, в обход бомжей, дешевых шлюх и счастливых пьяниц, занимает пол-часа. В то время, как я свернул с Фламиниевой дороги, еле заметное изменение преобразило Рим. Фиолетовый оттенок исчез с небес, оставив только серость и тревожную атмосферу. Настало время, когда добрые люди расходятся по домам, а недобрые начинают свою игру. Изменилось и мое настроение. Я скользил, держась середины улиц, я был все время начеку, и я жалел, что был без ножа.
В сторожке Гортензиев было пусто. Я прошел через сад, дважды осматривая каждый встречный темный куст. Рядом с домом факелы были воткнуты вдоль подъездной дорожки, некоторые еще горели, часть наклонились и дымили, а большинство уже потухли.
Было понятно, что семейство развлекается. Парадная дверь была распахнута, и в приемном зале горели лампы. Я смог почувствовать запах духов, которыми обрызгали приглашенных на ужин гостей – это был легкий, но приторный аромат роз, который мне кажется слишком похожим на запах тления. Но не было слышно ни музыки, ни чьих либо голосов. Затем из-за занавески показалась стайка слуг, беспечный вид которых говорил, что они остались без присмотра.
Один дурачился с бубном, другой потягивал вино прямо из горлышка золотого кувшина, то и дело капая на тунику. Они заметили меня, а я, в свою очередь, узнал среди них праздношатающегося Гиацинта, тощего раба, который в самом начале принес мне заказ. Как и на других, на нем была туника, с большим количеством орнамента, чем самой ткани; вульгарная смесь из ярких волнистых узоров, должно быть ливрея дома Гортензиев – ночью, как эта, невыносимо тяжелая и жаркая.
– Гляжу, вы тут развлекаетесь, – сказал я.
– Добро пожаловать, гость! Ходят слухи, что ты в тюрьме…
– Злобные сплетни! По какому поводу вечеринка – что-то особое?
– Просто ужин со старым знакомым.
– Деловая встреча или развлечения ради?
– Деловая…
Я должен был догадаться. В этом доме все посвящено делам.
– …У тебя назначена встреча? Поллия и Атилия обе легли спать.
Я усмехнулся:
– Мне не хватит храбрости беспокоить их в спальне!
Один из рабов захихикал.
– Можно позвать кого-нибудь из мужчин, – добавил Гиацинт.
У меня не было никаких отношений с Крепито и Феликсом. Возможно, было бы полезным поговорить с Новом, но если я хотел добиться чего-то большего, чем непринужденная болтовня за ужином, я должен был встретиться с ним наедине.
– Северина сегодня здесь, Гиацинт?
– Она была тут с полудня, но в последнее время я ее не замечал.
Кто-то сказал:
– Ее носильщики ушли; должно быть, она уехала.
– Могу ли я встретиться с Новом?
Молодой парень вызвался сходить узнать.
Рабы все еще перебрасывались шутками между собой, и им хотелось, чтоб я ушел. По счастью, ожидание не было долгим; парень вернулся и сказал, что Нова нет ни у себя, ни вместе с Феликсом и Крепито, хотя те и ожидали, что он присоединится к ним за бокалом вина поздним вечером.
Рабы потеряли ко мне интерес, но после того, как я зашел столь далеко, возвращаться ни с чем, было для моих натертых мозолей слишком обидно.
– Должно быть, с Новом что-то случилось, и он где-то тут!
Человек с золотым винным кувшином рассмеялся:
– В последний раз, когда я его видел, он согнулся и быстро бежал!
– Что-то из еды не пошло ему впрок?
Это была душная ночь. Моя туника неприятно облепила мои шею и грудь.
– Возможно, ее количество! – усмехнулся любитель вина. Я вспомнил жадность, с которым Нов, демонстрируя дурные манеры, вылизывал блюдо.
– Когда ты видел его бегущим?
– Около часа назад.
Я посмотрел на Гиацинта:
– Может он в уборной лежит отрубившись, или блюет?
Рабы обменялись поскучневшими взглядами.
– Может ли он позвать кого-нибудь, если с ним случится приступ болезни?
– Только затем, чтоб наорать, мол оставьте его в одиночестве. Он предпочитает уединение, если ему поплохеет от обжорства… – человек с кувшином был едким социальным сатириком, – …Во всяком случае, ты ему не очень то и поможешь; срать – это дело, которое и богачам приходится делать самим…
Гиацинт, который молчал, наконец вернул мне задумчивый взгляд.
– Посмотреть вреда не принесет, – сказал он.
Остальные отказались приложить усилия, так что поиски остались Гиацинту и мне.
Как и в большинстве домов, обладающих собственными удобствами, туалеты дома Гортензиев располагались рядом с кухней, так любая вода, которая выливалась из горшков и раковин, могла быть использована для промывки канализации. Дом вольноотпущенников мог похвастаться трехместным нужником, но мы нашли там только одного обитателя.
Гортензий Нов, должно быть, влетел в уборную, и тяжелая дверь за ним захлопнулась. Шум из кухни, где чистили посуду после званого ужина внезапно стих, и он остался один, в этом тихом темном помещении. Если бы он был достаточно трезв, чтоб понять, что происходит, он, должно быть, был в ужасе. Если бы он позвал на помощь, прежде чем ужасное расстройство желудка вызвало паралич, то никто бы его не услышал.
Это, вероятно, было больно и унизительно. Но смерть пришла быстро, проявив некоторое милосердие. Это была его смерть в одиночестве.
XXXIII
– Я… о! – воскликнул Гиацинт. Он инстинктивно направился было на кухню, но я прикрыл его рот ладонью и удержал его.
– Не поднимай пока шум!
Гортензий Нов лежал на полу. Он рухнул, сделав всего пол-шага, на середине пути от двери до стульчака, сраженный смертью, последнее неудобство, которое создает каждый. Если ему повезло, он умер прежде, чем разбил лицо о плиты пола.
Я осторожно наклонился, чтоб пощупать его шею, хотя заранее знал, что это чистая формальность. Затем я увидел гримасу ужаса. Что-то намного худшее, чем жестокое расстройство желудка потрясло его. Возможно, ужасная уверенность в приближении смерти.
Он был еще теплым, хотя и недостаточно теплым, чтоб можно было вернуть его к жизни. Я не был врачом, но я знал, то было что-то более сильное, чем нагрузка от переваривания слишком обильного ужина, остановило сердце вольноотпущенника.
– Кто-то в конце концов добрался до него, Фалько!
Раб впал в истерику; я сам почувствовал приступ паники, но я часто сталкивался с подобными ситуациями, чтоб справиться с ней.
– Успокойся. Давай не будем перегибать палку.
– Его убили!
– Может быть. Но люди иногда умирают во время приступа диареи… и обжоры, действительно, иногда умирают от переедания, Гиацинт…
Мои слова тоже были формальностью. Я тянул время, чтоб оглядеться.
Нов задрал свое светлое одеяние для пиршества на талию. Я набрался решимости, затем вытащил из под него его левую руку с обручальным яшмовым кольцом, и стащил его одеяние вниз. Мертвые заслуживают некоторого почтения.
Я быстро встал. Затем я схватил Гиацинта за локоть и повернул его к двери. Возможно, еще есть время, чтоб найти доказательства, прежде чем их уничтожат – либо случайно, либо кем-то заинтересованным.
– Гиацинт, стой там и не позволяй никому входить.
Один взгляд на кухню подтвердил мои опасения. Домом управляли кое-как. Мухи кружились над рабочими столами с вялым жужжанием. Но посуда, использованная на пирушке, которая могла бы дать ключи к разгадке, уже была для меня потеряна. Лохматая служанка, которая мыла тарелки, знала, что на это уйдет много времени, поэтому она уже соскоблила остатки пищи, пока они не присохли к блюдам и подносам. Когда я шагнул в дверь, она стояла на коленях около котла с грязной водой, окруженная грудами золотых тарелок. Я видел, как она с прищуром смотрит на огромное серебряное блюдо, в котором я признал то, которое Северина подарила Нову в день, когда мы обедали; усталая служанка пыталась убедить себя, что оно чистое, но нашла жирный мазок, и вяло макнула его в таз.
Трудилась только эта служанка. (Любая служанка скажет, что это совершенно обычная ситуация.)