- Потом подлечишь!.. А сейчас слушайте меня! Ты, Бондаренко, останешься здесь… Вот вам с Климовым по гранате… а мы с Яшкой пойдем метров на триста дальше, к концу состава… Кира! Кира! Ты меня слышишь?
- Слышу! - не сразу отозвался хрипловатый голос из-за кустов.
- Твоя задача - оставаться у рации и в случае чего - спасать ее… Полного крушения поезда допускать нельзя: теплушки сплющатся - много народу погибнет… Взрывать, когда паровоз будет метрах в ста пятидесяти и машинист начнет тормозить. Паровоз так или иначе рухнет, но состав должен уцелеть. Классные вагоны с охраной, как всегда, в хвосте. Поэтому ты, Бондаренко, гранаты зря не трать.
- Я и не собираюсь, - обиделся Бондаренко.
- Климов, ты последи за ним! Это и для твоих нервов будет полезно… А сейчас… - Федор Михайлович замолчал на полуслове и прислушался.
- Поезд! - возбужденно прервал молчание Яша. - Федор Михайлович, это поезд!..
Дальний гул, словно исходивший из глубины земных недр, нарастал. Федор Михайлович чиркнул спичкой, поднес трепещущее пламя к часам. Ветер тут же задул синеватый язычок, но Федор Михайлович успел взглянуть на стрелки.
- Двадцать два часа сорок семь минут, - сказал он. - На сколько минут рассчитан шнур?
- На одну минуту.
- Так! Значит, надо поджигать, когда состав будет от нас в километре.
- А как измеришь? - спросил Бондаренко.
- Ну, примерно. Торопись, Бондаренко, возвращайся к насыпи, а подожжешь, когда я тебе крикну.
Гудят плавни, уже слышен перестук колес, и вдалеке светят два желтых, словно кошачьих, глаза.
- Километра два! - прикинул Федор Михайлович.
Все молчали. Бондаренко уже взобрался на насыпь, и в темноте маячил его силуэт.
- Нашел шнур? - окликнул его Федор Михайлович, и, как он ни прятал свое волнение, голос его сорвался.
- Нашел! - донесся приглушенный ответ Бондаренко.
- Он уже близко… совсем близко, - горячо шептал Яша. - Федор Михайлович!.. Он близко!..
Федор Михайлович недвижно смотрел в сторону поезда.
- Федор Михайлович! - не выдержал Климов. - Опоздаем!..
Федор Михайлович шагнул вперед, прижал ладони рупором ко рту:
- Бондаренко!.. Зажигай!.. И быстрее убирайся!..
Вспышки не было видно. Но по тому, с какой скоростью Бондаренко слетел с насыпи, все поняли, что дело сделано.
- Яша, за мной!.. - Федор Михайлович выхватил из его рук автомат и устремился по кустам вдоль насыпи навстречу поезду.
Яша побежал за ним, споткнулся о камень и рухнул головой вперед на землю, выругался и, еще больше прихрамывая, стал догонять Федора Михайловича.
Темная громада поезда уже появилась из-за поворота. В неярком свете фар призрачно засветился камыш, поползли тени.
Кровь прихлынула к вискам. Федор Михайлович почувствовал, как деревенеют ноги. Почему же нет взрыва? Почему?!
Проворачиваясь, стучат колеса, тревожно постукивают поршни. Вагоны слились в одну бесконечную сумрачную полосу - она выползает из мрака и, как глухая стена, нависает над насыпью.
Удар!.. Буйный всполох огня. Молнией сверкнул вздыбившийся рельс. Просвистев в воздухе, шмякнулись о землю совсем рядом несколько камней.
Сверлящий визг тормозов. Истошные крики в кабине паровоза - это, вероятно, кричат машинист и кочегар.
Состав вздрагивает, визгливо перестукиваются тормозные колодки.
Паровоз упирался, он словно не хотел умирать, но огромная энергия только что послушного состава толкала его вперед, к гибели.
Вагоны трещали, некоторые сошли с путей, колесами врезались в шпалы.
Вот паровоз достиг роковой черты, медленно накренился вправо, качнулся и со страшным шумом повалился набок, окутанный горячим паром. Из раскрывшейся топки полилась раскаленная лава.
Тендер тоже наполовину сполз по насыпи, перегородив пути, и потянул за собой классный вагон.
Эшелон замер. Ни звука. Словно в теплушках не было ни одного живого существа.
"Неужели порожняк? - с ужасом подумал Федор Михайлович. - Тогда все кончено!"
Лихорадочно шептал Яша:
- Что же это? Федор Михайлович, что же это? - Его била мелкая дрожь.
И вдруг из вагонов, нарастая, понеслись крики. Мужские и женские голоса слились в один сплошной вопль. Бешено загромыхали наглухо закрытые двери.
Пулеметная очередь! Стреляют с той стороны, где упал паровоз, очевидно из классного вагона, и тут же на насыпи тяжело ухнула ручная граната.
Ближайший вагон совсем рядом.
- Яша! Беги за мной!.. - крикнул Федор Михайлович и тут же глухо выругался. - Ложись! Ложись! - И бросился навзничь.
Пулеметчик стрелял короткими очередями. Точнее прицелиться ему мешали края насыпи. Во всяком случае, своего он добился: не то что приблизиться к вагону, но и поднять голову нельзя без риска получить пулю.
Федор Михайлович начал отползать назад. Яша все же рванулся, хотел проскочить на насыпь, но очередь, вспоровшая землю в нескольких сантиметрах от его ног, отрезвила. Он выругался с отчаянной яростью и, пригнувшись, устремился в камыши.
- Федор Михайлович! Разрешите - пойду в обход!
- Подожди! - прикрикнул Федор Михайлович. - Слушай!..
- Чего слушать?!
- Молчи!
Яков удивленно взглянул на слипшуюся, мокрую бороду своего командира и примолк.
- Слышишь? - прошептал Федор Михайлович.
Со стороны насыпи совершенно явственно доносились быстрые, глухие удары топоров.
- Рубят! Топорами рубят! В третьем вагоне! И как будто в пятом… Черт подери! Ползи вдоль состава - стреляй по охране!.. - скомандовал Федор Михайлович Яше.
Парень мигом исчез. Федора Михайловича охватил озноб. Через десять - пятнадцать минут охрана эшелона рассредоточится, и тогда под перекрестным огнем малочисленная группа окончательно растеряет свое главное преимущество - результат внезапного нападения.
- Климов! Где ты?
- Здесь! - отозвался Климов. Он стоял всего в нескольких шагах, в гуще камыша.
- Забрось гранату в классный вагон. Подползи к паровозу… Из-за тендера. Там близко!
В хвосте состава замелькали зеленоватые шинели солдат.
Федор Михайлович поднял автомат и полоснул очередью без всякой надежды в кого-нибудь попасть - слишком далеко. Но ему показалось, что двое упали.
Визгливо затрещали доски. Федор Михайлович невольно взглянул под вагоны. И вдруг он услышал скрежет железной проволоки, заменявшей на вагонах замки. Множество рук с силой раскачивали двери, стараясь сорвать кольца, в которые была продета проволока.
- Молодцы, ребята! Толкайте, толкайте дверь, сильнее!.. - закричал он.
Однако оглушительный взрыв перекрыл его голос. Из окон пассажирского вагона выплеснулось яркое пламя, окутанное светлым дымом. Это граната Климова сделала свое дело.
С грохотом откатилась дверь вагона. И тут произошло непонятное. Вместо того чтобы обрадоваться свободе, только что остервенело рвавшиеся ребята в нерешительности застыли в вагоне. Передние вцепились в боковые доски, никто не спрыгнул на землю. Слышались растерянные голоса.
- Ребята, мы в плавнях…
- Выходите! Выходите все! - закричал Федор Михайлович. - Чего вы стоите? Бегите! Девушки - в плавни! Мужчины, открывайте соседние вагоны!
Чужой уверенный голос словно вывел людей из оцепенения. На насыпь спрыгнуло несколько ребят, за ними посыпались остальные.
- Открывайте соседние вагоны! - надрывно кричал Федор Михайлович. И в этот момент заметил, что прямо на него надвигается солдат с автоматом…
- Цурюк!.. Цурюк!.. Хальт!.. - кричал солдат.
Остановившись, он прижал автомат к бедру и выпустил очередь по вагону, из которого в этот момент выскакивали девушки.
Три разом упали, одна поползла по земле с отчаянным криком.
Яша подскочил к солдату и выстрелил в упор.
Солдат повалился под колеса вагона.
Яша схватил его автомат.
- Бежим! - крикнул Федор Михайлович, увлекая парня в хвост состава.
Они попали в самую давку. Солдаты старались сдержать толпу, стреляя по бегущим. И все же только немногие не успели выскочить из вагонов.
- Стрелять осторожно! - крикнул Федор Михайлович.
Стрелять издалека по солдатам - безумие. Убив одного, он может поразить и своих. Надо как-то отвлечь внимание охраны.
Яша достиг последнего вагона, приостановился, выстрелил в солдата, который свисал с подножки, что-то крича в толпу. Солдат рухнул на гравий.
Сейчас решали мгновения.
Едва Федор Михайлович скатился по насыпи, как услышал свист пуль. Камыши замкнулись за ним, они секли лицо, а под ногами чвакала засасывающая илистая жижа.
Внезапно он провалился по пояс в холодную, обжигающую воду, охнул, выругался, чувствуя, как отяжелели сапоги и окоченели ноги.
Наконец он занял позицию, с которой можно было отвлечь внимание охраны огнем из автомата.
Он дал короткую очередь в воздух, затем быстро пробежал шагов двадцать в сторону и прострочил еще раз.
Да, расчет оказался верным. Его услышали. На насыпи замелькали силуэты солдат. Из окон вагона в сторону плавней полетели снопы огненных искр: солдаты стреляли наугад, в темноту. Они обнаруживали себя, и Федор Михайлович уже целился прямо в их вагон, посылая короткие очереди, экономя патроны и каждый раз меняя позицию. Это спасало его от пуль и в то же время создавало впечатление, что в камышах прячется большая группа.
Конечно, эта игра не могла продолжаться долго. Патроны были на исходе. Продержаться бы хоть минут пятнадцать, чтобы ребята успели укрыться в плавнях…
Федор Михайлович и сам не знал, какие силы в нем таятся. Он давно привык волочить ноги и ходить с согбенной спиной, а сейчас в этой холодной ночи, в этих враждебных, промозглых камышах ощущал в себе юношескую силу и подвижность.
Солдаты не решались входить в плавни. Ложились между рельсами, прятались за колесами вагонов. Несколько гранат, брошенных в камыши, разорвались в стороне, не причинив вреда.
Но вот остались последние патроны. Сколько же времени он продержался? Полчаса? Или больше? Сейчас надо уходить. В кармане все еще лежит граната, но бросить ее он не вправе…
Через десять минут он уже перебрался через насыпь и вновь скрылся в камышах. Искать в полной тьме людей из своей группы было совершенно бессмысленно.
"Передал ли Кира радиограмму?.. - думал Федор Михайлович. - Ведь если самолеты задержатся хоть на несколько часов, произойдет катастрофа: молодежь решит, что ее обманули. Подоспеют каратели, и начнется кровавая облава…"
Так или иначе, но остается одно - ждать рассвета.
Глава пятая
Поздно вечером Савицкий сам пришел в хатку, где обосновались офицеры. Он не успел еще сказать ни слова, но весь его облик свидетельствовал о том, что час настал.
Перед выездом на аэродром офицеры сменили военную форму на гражданскую одежду. Сам Корнев тщательно осмотрел каждого. Выпили по сто граммов, закусили тушенкой и пошли к самолетам. На пустынном аэродроме механики заканчивали осмотр моторов.
- Ну, ребята, держись дружно! - напутствовал подполковник Корнев.
Распарывая ночные облака, самолеты мерно гудели. Дьяченко и Егоров молча сидели в хвосте, стянутые парашютными ремнями, и каждый по-своему представлял себе свое близкое будущее. До линии фронта оставались считанные минуты.
Сумеют ли они прорваться сквозь заградительный огонь?
Дьяченко прислонился к стеклу иллюминатора и посмотрел вниз. Кромешная тьма! Лишь где-то вдалеке шарят по небу синеватые лучи прожекторов да желтеют сполохи пламени, которые, вспыхивая на земле, быстро угасают. Где-то бомбят.
Поколебавшись, Дьяченко коснулся руки Егорова. Тот обернулся.
- Слушай, Егоров!
Геня показал на уши - не слышно, мешают гудящие моторы, - и чуть придвинулся к Дьяченко.
Дьяченко нагнулся к его уху:
- Геня, забудь все…
Егоров понял, улыбнулся, пожал ему руку выше локтя и вновь откинулся назад.
У Дьяченко немного отлегло от души. Сейчас, когда они оказались вдвоем, он почувствовал в Егорове то спокойствие, которого ему не хватало.
Внутренняя собранность в минуты опасности была свойственна Егорову. Отец, который командовал полком на Украине, любил повторять слова Суворова: "Никогда никому не навязывайся и никогда ни от чего не отказывайся". "Не лезь в пекло, если туда тебя не посылают, а уж если послали, не ищи лазеек, иди вперед, борись" - так отец истолковывал эту поговорку. И Егоров, запомнив ее с детства, тоже часто повторял ее, особено когда обсуждал с Тоней ее дела и он удерживал девушку, как ему казалось, от безрассудных порывов.
Ах, Тоня, Тоня!.. Она представлялась ему такой маленькой, хрупкой! То, что она не погибла до сих пор в этой страшной войне, казалось ему чудом. И если бы это было в его власти, он немедленно отослал бы ее в Ташкент.
Так же как и Дьяченко, Тоня была украинка. Почему-то Егоров так и не запомнил ее отчества. Он и фамилии-то ее долго не знал…
Яркий луч света ударил откуда-то снизу, все иллюминаторы засверкали, внутри фюзеляжа все засветилось фиолетовым светом.
- Линия фронта! - крикнул Дьяченко и отшатнулся от оконца, словно боясь, что в него влетит пуля.
Мерно гудели моторы.
Пилот сделал крутой вираж, и самолет ушел еще выше, зарывшись в облака. Слева и справа замелькали яркие, добела раскаленные молнии. Линия фронта!..
Этакая дьявольская иллюминация, красивая, если смотреть со стороны. По самолету били автоматические зенитки, но летчик все время менял курс, сбивая артиллеристов с толку.
И опять мгла. Самолет летит в облаках. Не видно ни земли, ни звезд. Егоров взглянул на часы, три часа утра. Летчик говорил, что в заданном для приземления районе они будут примерно в четверть четвертого. Какое-то время потеряли на маневрировании, но все равно пора собираться.
Дьяченко понял, что наступают последние минуты перед прыжком. Самолет стал снижаться…
Вот распахнулась дверь кабины пилота, и штурман, немолодой, сухощавый человек, стараясь не споткнуться о ящики, деловито прошел в конец фюзеляжа, рывком распахнул дверь.
- Желаю удачи! - сказал он. - Быстрее, ребята! Высота тысяча метров!
Егоров на мгновение задержал руку штурмана в своей, кинулся во тьму головой вниз.
- Быстрее! - крикнул штурман Дьяченко. - Ну давай!..
Дьяченко приостановился, чтобы собраться с духом и рухнул в бездну.
Мрак… И лишь вдалеке буйство прожекторов, полосующих небо ослепительными лучами, яростно разрубающих его на части.
В какой момент его рука вырвала кольцо, Дьяченко и сам не помнил. Но, когда над головой громко щелкнул раскрывшийся парашют, Дьяченко пришел в себя. Земли он не видел, но она угадывалась по приближающимся снизу редким, разрозненным огням.
Их обоих ветром отнесло в плавни, но в непроглядной тьме они не могли найти друг друга. Тишина казалась неестественной. Дьяченко чудилось, что за каждым его движением упорно и выжидающе следят невидимые глаза. Крепко сжимая в руке пистолет, он осторожно раздвигал камыши. Под ногами хлюпала вода, иногда он проваливался по пояс, и огненный холод зябко сковывал тело.
И вдруг - тихий свист. Это Егоров! Он где-то совсем рядом, зовет!
Дьяченко замер, вглядываясь во тьму. Свист повторился. Кажется, справа.
Да, точно. Вот он, кажется, возится с парашютом, не может отцепить от куста.
Дьяченко приблизился. Ножами они располосовали тугой тонкий шелк, сорвали его по кускам. Белая груда, казалось, дышала под порывами ветра у их ног.
Егоров снова тихо свистнул, но никто не отозвался.
- Наверное, все разошлись в разные стороны, - сказал Дьяченко. - Двинем и мы!..
Но не прошли они и ста шагов, как Егоров тихо окликнул Дьяченко, который пробирался сквозь камыш чуть левее.
- Подойди-ка…
В камышах, уткнувшись в грунт, светлел большой тюк с оружием. Они отделили парашют, оторвали от него неширокую ленту и привязали к ближайшему кустарнику. Минут десять ушло на то, чтобы надежно прикрыть тюк вырванным камышом, зато теперь уже у них был свой арсенал.
Но где же те, ради кого они пробираются по этим треклятым, промозглым плавням? Неужели штурман ошибся в маршруте и высадил группу в другой стороне?
Вдруг оба замерли, прислушиваясь. Издалека донеслись выстрелы. Натренированный слух не мог обмануть! Да, это были немецкие автоматы. Это рвались гранаты…
Глава шестая
- Наконец-то, дорогая домнишуара, вы дома!
Леон Петреску стоял в дверях, весело улыбаясь. В руках он небрежно держал элегантно перевязанный шелковой ленточкой небольшой сверток.
О румынские офицеры! Первая их забота - произвести впечатление на женщину.
Форма на Леоне была тщательно выутюжена, сапоги будто впервые надеты, а тонкости духов могла бы позавидовать любая красотка из "Черной кошки".
Переступив порог, он дружески чмокнул Тоню в щечку.
- Здравствуй, - сказала Тоня, принимая из его рук сверток, который он вручил с легким шутливым поклоном.
- Надеюсь, по старой дружбе мы выпьем по рюмочке коньяку?
Да, он держал себя здесь и впрямь как старый друг дома. Пока Тоня искала в буфете рюмки, он снял шинель и стал расхаживать по комнате, вглядываясь в фотографии.
- Это отец и мать? Какие славные лица!..
Тоня разыскала наконец две граненые рюмки из зеленоватого бутылочного стекла и смущенно поставила их на стол. Рядом с бутылкой французского коньяка и конфетами в яркой глянцевой коробке они выглядели простецки, как лапти рядом с модными туфлями. Впрочем, Леон не обратил на это внимания.
- Итак, моя спасительница, - продолжал он, разливая коньяк по рюмкам, - выпьем за нашу дружбу?
- Выпьем! - сказала Тоня и лихо запрокинула рюмку.
- Ого! - воскликнул Леон. - Да ты отличный собутыльник! Но коньяк - не водка. Его надо пить маленькими глотками… Вот так! - И он немного отпил. - Его надо смаковать… Он должен доставлять наслаждение… Милая домнишуара, тебя надо еще воспитывать…
Он расстегнул верхнюю пуговицу мундира и пересел на стул поближе к Тоне. Очевидно, он никуда не торопился, и Тоня даже обрадовалась случаю провести вечер не так тоскливо и одиноко, как обычно. Ведь ночного пропуска у нее не было, и вечера казались бесконечно длинными и тяжкими.
- Ну, рассказывай! Как твои дела?
Он разговаривал и разглядывал ее с той дружелюбной иронией, в которой таилось сознание собственной силы. "Я тебя не подвел, - как бы говорил взгляд его прищуренных темных глаз. - Вот видишь, все в порядке. Но если тебе что-нибудь нужно, выкладывай, я помогу".
- Какие же у меня дела? - сказала Тоня, пытаясь понять, знает ли Леон о предложении, сделанном ей в комендатуре. - Вот видишь, сестры не застала… Одной тоскливо, и потому я стараюсь поменьше бывать дома. - Она невольно отвела глаза.
Леон взял ее руку, крепко сжал.
- Слушай, давай поговорим серьезно, - сказал он, все еще продолжая улыбаться. - Ты ведь умеешь быть серьезной, не правда ли?..
Он встал и прошелся по комнате. Несомненно, он был красив и знал об этом. Но к Тоне он относился, как к хорошему парню, которому можно доверять, и пришел сюда, очевидно, не в погоне за очередным приключением, а, скорее всего, просто от одиночества.