- Я не спрашиваю, кто дал тебе те деньги, и не интересуюсь, кому ты их передала, - это твое дело. Только твое…
Рюмка выпитого коньяка уже коварно кружит голову. Тоня видит, что улыбка в прищуре его глаз словно зажата в тиски, и вдруг ей становится весело.
- А ты ведь мог и не вернуть их мне! Верно, Леон? - засмеялась Тоня. - Три тысячи марок - не шутка!
- Ты что же, принимаешь меня за мелкого воришку?
- Ну, зачем же так! Наоборот, я их украла, ты же знаешь.
- И продолжаешь настаивать на этой версии?
- Да! Настаиваю! Впрочем, ты сказал, что это тебя не интересует.
Он вынул пачку сигарет и закурил.
- Да-а, - проговорил он обиженно. - Я всегда забываю, как обманчива твоя внешность. И хотя я обогнал тебя лет на пятнадцать, но мне кажется, что старше ты, а не я.
- Женщина всегда рано взрослеет, - наставительно сказала Тоня. - А мужчина в двадцать лет еще совсем мальчишка, - и, вспомнив о своем Егорове, невольно вздохнула.
Геня, Геня, где ты сейчас? Она вспомнила хатку разведотдела, и ей так захотелось хоть минутку посидеть у ярко пылающей печки, что она даже зажмурилась, зябко поведя плечами.
- Зато сейчас мы находимся примерно в равных отношениях. - Леон снова присел к столу и налил себе рюмочку. - Это дает мне право говорить с тобой, как мужчина с мужчиной.
- Конечно!
- Ну, а теперь ответь мне на один вопрос: где ты ночуешь, когда тебя нет дома? Это мне интересно. Тем более, что стало известно, будто Фолькенец в чем-то рассчитывает на тебя.
- Ах, так! Это тебе интересно? - Сузившимися глазами Тоня следила за выражением лица Леона, стараясь понять, что же именно он знает.
- Я пришел для серьезного разговора, - произнес Леон, оставив игривый тон. - Учти: Фолькенец не только хранит тайны, но и создает их. Он близок с генералом фон Зонтагом и наверняка думает о своей карьере.
- Но при чем здесь я? Я, кажется, отвоевалась!
- Мне тоже так казалось до вчерашнего дня. А вчера… - Он понизил голос и сказал почти шепотом: - На фронте плохие дела.
Она с трудом сдержала радостную улыбку.
- Новое отступление?
- Как будто да! - Он яростно стукнул кулаком по столу. - Они во всем обвиняют нас! Нас, румын!.. Они издеваются над нами. Транснистрию, говорят, захотели, а погибать за вас, румын, должны мы?!
- Успокойся, Леон! Румыны прекрасный народ, вы талантливее и честнее немцев.
Он усмехнулся:
- Ладно! Дело сейчас не в этом. Но, Тоня, я хочу, чтобы ты уехала отсюда, пока еще можно.
- Куда?
- Я могу достать тебе пропуск на "Лаудон". Корабль с тяжелоранеными послезавтра уходит в Констанцу. Ты станешь санитаркой.
- Зачем мне в Констанцу? Что я там буду делать?
- В Бухаресте у меня родители. Я дам тебе к ним письмо. Тебе уже нельзя здесь оставаться.
- Почему?
Он потерял терпение:
- Да потому, что Одесса обречена! И если ты останешься… - Он выразительно провел пальцем поперек горла.
- Я не могу уехать, - тихо проговорила Тоня.
- Не можешь? - В его голосе послышались жесткие нотки, которые сразу насторожили Тоню. - Почему ты не можешь? - резко спросил он.
- Я боюсь ехать одна, без тебя, - пролепетала она так искренне, что он не мог ей не поверить, а сама мучительно думала: "Чего он от меня хочет? Зачем он меня испытывает?"
Леон снова взглянул на нее. В его глазах уже не оставалось ничего, кроме злой решимости.
- Тоня, - сказал он холодно и печально, - я теперь убежден - ты связана с гестапо. И мне остается спросить тебя лишь об одном: если Штуммер заставит тебя работать на себя, если он поручит тебе следить за мною и доносить на меня, я буду это знать?
- Но вы как будто друзья?
- У него вообще нет друзей.
- Сделай так, чтобы он оставил меня в покое, - тем самым ты избежишь опасности хотя бы с этой стороны.
- Это уже не в моих силах.
- Но что же произошло? Что случилось? - с неподдельной тревогой спросила Тоня, подумав, что вот ей-то теперь действительно не на кого надеяться.
Он пожал плечами:
- Что случилось? Ничего, кроме того, что они нам больше не доверяют. - Внезапно Леон вскочил и подбежал к окну. - Кто там? Кто? - резко крикнул он, и его рука рванулась к пистолету. - Погаси свет! - скомандовал он.
Тоня повернула выключатель. Откинув занавеску, Леон прижался к стеклу.
За окном темнели деревья, по черному небу медленно скользил серебристо-голубой луч прожектора, и вдруг он исчез, словно поглощенный этой черной бездной.
- Тебе показалось, - сказала Тоня, чтобы успокоить его. - Никого там нет.
Леон тщательно задернул занавеску, снова зажег свет, и они заняли свои места за столом.
- Подумать только, как давно я не сидел вот так спокойно! - проговорил он. - Последний раз это было три года назад, в канун войны, в Плоешти. Меня сватали за дочку фабриканта. Если бы не война, я торговал бы теперь сервантами или кушетками. - Он с горькой улыбкой оглядел комнату. - И тебе бы подарил ореховый гарнитур, а? Ты приняла бы от меня этот скромный дар?
- Я приму его после войны, - засмеялась Тоня.
- Нет уж! Фабрика, вероятно, сгорела, а невеста моя перезрела или вышла замуж… Впрочем, хватит шутить! - прервал он себя. - Если ты решила остаться в Одессе, устраивайся на работу.
- Куда?
- Думаю, что тебе скоро предложат. За этим дело не станет.
- Но я могу отказаться?
- Нет! Это будет приказ. В общем, славная моя домнишуара, тебе еще предстоят испытания. Но положись на меня. Может быть, я у тебя и не единственный друг, но зато самый верный. - Он произнес это со значением и поднялся, надел шинель, тщательно застегнул все пуговицы и опять с улыбкой взглянул на Тоню: - Мы еще увидимся… Но дней пять меня не будет.
- Ты уезжаешь?
- Да! То есть нет… Фолькенец забирает меня на одну небольшую операцию… В Днестровских плавнях разбежался целый эшелон. Самоубийцы! Решили погибнуть от голода в камышах, лишь бы не ехать в Германию. Но их быстро выловят - в распоряжении Фолькенеца два батальона… Да! - вдруг вспомнил он и, достав из кармана пачку денег, положил на край стола. - Обязательно приоденься. Может быть, нам придется кое-где появляться вместе. Ведь ты моя спасительница, и мои друзья хотят на тебя взглянуть.
Он опять поцеловал ее в щеку и вышел. Когда его шаги затихли, Тоня приоткрыла дверь, осторожно выглянула на лестницу. Никого!.. Быстро накинув пальто, она выбежала на улицу.
Она давно уже приучала себя не верить обманчивой тишине улиц, прохожим, как будто спешащим по своим делам. До квартиры, где ее ждала радистка, было всего несколько кварталов, напрямик - пять минут ходьбы, но Тоня петляла по городу больше часа, заходила в магазины, посидела в сквере и даже вошла в раскрытые двери церкви. А через два часа на столе Савицкого лежало расшифрованное сообщение о том, что в плавни направлено два батальона карателей, которых возглавляет полковник Фолькенец.
Савицкий приказал немедленно радировать в плавни, чтобы там приготовились к встрече с противником.
Имя полковника Фолькенеца ему уже было знакомо. О существовании этого полковника он узнал совсем недавно, но проявлял к нему все нарастающий интерес.
Глава седьмая
Какая дьявольская пытка три часа томиться вжатым в дрезину, чувствовать, как острый угол ящика с пулеметными лентами вгрызается тебе в бок, и молчать, тревожно посматривая в узкую щель на заброшенные поля, которые печально проносятся мимо в безжизненном однообразии!
Стучит, гремит и подпрыгивает на стыках рельсов бронированный корпус. Он может защитить от пуль станкового пулемета, но если под рельсами взорвется мина, то этот чертов гроб на колесах закувыркается с насыпи, и, пока он еще будет лететь, все головы расколются, как тыквы, о бесчисленные железные выступы.
Скоро ли наконец эти плавни?! Плавни, которым, говорят, нет ни конца ни края. Добраться бы хоть до них живыми!
Леона раздражали поблескивающие в сумерках очки Фолькенеца, сидевшего рядом со Штуммером позади пулеметчика; раздражала напряженная спина Штуммера в зеленой шинели, заслоняющая передний люк, так что невозможно было рассмотреть, что же делается впереди.
Три часа в обществе Фолькенеца! Нет, пускай они и считаются друзьями, столь длительное пребывание рядом вселяло в Леона ощущение смутной тревоги.
Удивительно, как мало Фолькенец похож на военного! А ведь Канарис считает его одним из лучших своих разведчиков. Об этом как-то проговорился командующий немецкой армией генерал фон Зонтаг. Интеллигентная улыбка, бледное, всегда тщательно выбритое лицо, очки без оправы, с двумя золотистыми дужками, светлые приветливые глаза, в которых лишь изредка мерцают гневные искорки, - невероятно, как за такой внешностью может таиться столь зловещая сущность.
Гестаповец Штуммер формально не подчинен Фолькенецу, но, конечно, понимает свою зависимость от него. И он отдает должное опыту полковника, старается подражать ему, даже его манерам.
С тех пор как Леон так счастливо бежал из плена, в его жизни словно бы ничего не изменилось, он вновь стал офицером связи между румынским и немецким штабами, а фон Зонтаг не только не лишил его своего доверия, но наоборот - сам обратился к румынскому командованию с просьбой представить Петреску к награде. Впрочем, может быть, именно поэтому Леон так и не получил ордена: начальник штаба генерал Манулеску не терпел вмешательства немцев в его дела и по возможности решительно этому противодействовал.
Леон вспомнил ту трудную минуту, когда одно его слово решало судьбу Тони. Уличив ее во лжи, он предал бы ее. Но ведь она спасла ему жизнь! Нет, ни Штуммеру, ни Фолькенецу никогда не понять ужаса, который пришлось ему пережить в маленькой хатке на краю безвестной деревни. Нет, им неведомо, как останавливается сердце и холодеет тело при звуке приближающихся к дверям скрипучих шагов. А ночное бегство по полям… А "ничейная" земля, к которой оба они прижались, преследуемые огнем с двух сторон… Ведь это же огромная жизнь!..
В конце концов, он и на самом деле не знает, из какой деревни они бежали. Туда его привезли почти в беспамятстве, а обратно он пробирался во мраке, с раскалывающейся от боли головой. И он вообще ничего не утверждает, кроме того, что его должны были расстрелять, а русская девушка Тоня его спасла!
Впрочем, обо всем этом ему не хотелось думать. Не хотелось думать и о том, что его ожидает в плавнях. Да, в невеселую командировку он угодил! Когда он сказал Тоне, что Фолькенец берет его с собой на небольшую операцию, он и сам верил в безнадежность положения тех, кто прятался в плавнях. Он считал, что голод и холод вынудят их всех с повинной вернуться к эшелону.
Однако ранним утром следующего дня в штабе началась лихорадка. Из плавней по телефону сообщили, что ночью появился неопознанный самолет. Возможно, сброшен десант! Это сразу изменило картину. Группа диверсантов, организовавших массовое бегство из эшелона, - несомненно серьезная сила, поддерживающая связь через линию фронта.
В гестапо составлялись подробные списки всех, кто имел хотя бы малейшее отношение к формированию эшелона, - начиная с чиновников магистрата и кончая путевыми обходчиками. Инцидент с платформой, которая внезапно оказалась на пути машин, уже не казался простым невинным случаем, результатом недосмотра.
Фолькенец позвонил Манулеску и, не выбирая выражений, приказал немедленно снять с эшелона румынскую команду. Он назначает охрану только из немецких солдат!
На этот раз Манулеску оказался сговорчивей. Ссора с фон Зонтагом может окончиться телеграммой Антонеску, и тогда-то начнутся серьезные неприятности! И он заявил, что немедленно направит в плавни майора Петреску, который произведет строжайшее расследование на месте, и он, Манулеску, всех виновных, всех до единого, отправит в штрафные роты или отдаст под трибунал.
- Майор! - услышал Леон сквозь грохот. - Идите сюда! - Фолькенец подвинулся на своей узкой скамейке.
Наконец-то можно избавиться от пытки, но все же Леон помедлил.
- Идите сюда! - настойчиво махнул рукой Фолькенец. - Довольно вам там скучать в одиночестве!
Леон приподнялся, тихо охнул и протиснулся за спиной пулеметчика. Штуммер подвинул колени и рукой поддержал его под локоть.
- Ну, ну! Смелее!
Нет, все же лучше сидеть в тесноте, но чувствовать, как начинает отходить твой исстрадавшийся бок.
- Мы отчаянные головы, - услышал Леон голос Фолькенеца. - Трясемся в этой колымаге, хотя куда безопаснее было бы ехать на машинах вместе с батальоном. Фон Зонтаг, наверное, уже нас клянет, - сказал он весело. - Он же считает, что мы должны мчаться со скоростью самолета! Когда сидишь в штабе и ждешь, то всегда кажется, что время тянется бесконечно, - улыбался Фолькенец. - Ну, Леон, вам предстоит неприятная работа. Впрочем, я не думаю, что придется рубить много голов. В конце концов, не все же виноваты в том, что дорога плохо охранялась!
- Вот именно, - согласился Леон и, взглянув на Штуммера, заметил, что тот поспешно отвел глаза.
- Главное, - продолжал Фолькенец, - как можно быстрее закончить дело в плавнях. Мы не станем сразу отправлять назад ваших солдат, а потом, когда операция закончится, доложим, что и они отличились. Согласны?
Леон не успел ответить, как Штуммер воскликнул:
- Вы великий дипломат!
- А что? Нельзя серьезные дела решать сгоряча. Ведь не всегда виноват тот, кто на первый взгляд кажется виноватым. Не правда ли?
- Мудро! - кивнул Штуммер. И вдруг коснулся рукой колена Леона: - А что вы можете сказать о вашей спасительнице?
Вопрос был задан внезапно, но по тому, как встрепенулся Фолькенец, Леон понял, что он был продиктован не пустым любопытством или дорожной скукой. Нет, это было нечто совсем иное…
- Она очень милая девушка, - сказал Леон. - Недавно мы с Фолькенецем встретили ее на Дерибасовской. - Леон умышленно взял себе в союзники Фолькенеца: пусть они думают, что он не виделся с Тоней после той встречи.
- Все-таки это очень нехорошо, Леон. По существу, вы бросили девушку на произвол судьбы. - В голосе Фолькенеца прозвучал дружеский упрек, не более того. Это было сказано так по-человечески просто, что Леон невольно смутился.
- Но я сделал для нее все, что мог, - возразил Леон. - В конце концов, спасая меня, она достигла того, к чему и сама стремилась: вернулась домой!
- Нет, нет, - продолжал Фолькенец все в той же мягкой, даже полушутливой манере, - вы, Леон, меня огорчили. Румынские офицеры так с девушками не поступают! - И он с силой хлопнул Леона по плечу. - Да, кстати, не удалось ли вам все-таки вспомнить точный путь, каким она вела вас через линию фронта?
- О господи, - засмеялся Леон, - вы все еще об этом думаете?
- Приходится, - вздохнул Фолькенец, - уж так устроена моя голова! Да и профессия обязывает. Трудная! Пожалуй, доведись мне начать все сначала, я выбрал бы что-нибудь полегче: открыл бы, например, адвокатскую контору.
Штуммер кашлянул, и грубые, крупные черты его лица смягчились в веселой улыбке.
- О, господин полковник, а я-то считал, что вы нашли свое призвание!
- Нет, нет, - серьезно возразил Фолькенец. - Кончится война, и я сразу же подам в отставку. Мне уже сорок пять, лучшие годы прошли в непрерывных заботах во взвешивании и анализировании чужих поступков. Вот вы, к примеру, смеетесь надо мной, - обратился он к Леону, - а ведь я сумел доказать, правда самому себе, - подчеркнул он, понимая, что в этой ситуации правильнее сохранять корректность, - что русская девушка, возможно, и не намеренно, но дала нам крайне неточные сведения.
- Вы подозреваете, что она…
- Совершенно верно! - прервал Леона Фолькенец и размеренным голосом продолжал: - Мои люди повторили ваш предполагаемый путь, туда и обратно. В покинутой деревне обнаружены лишь голодные собаки и одичавшие кошки.
- Но за это время штаб мог и переехать, - возразил Леон.
- Нет, его там никогда не было, - твердо сказал Фолькенец. - Все дома разрушены по всем признакам еще нашей зондер-командой при отходе. Не осталось следов ни от машин, ни от временной электропроводки. В общем, как хотите, Леон, но вы доставили мне много хлопот. Впрочем, я не сержусь.
Леон почувствовал на себе испытующе-иронический взгляд Штуммера и все отчетливее понимал, что от него ждут признания, чтобы потом, по возвращении в Одессу, устроить очную ставку с Тоней.
- Но у меня нет никаких оснований не верить тому, на чем настаивает русская девушка, - сказал он. - Поверьте, мне было в ту ночь не до топографии.
- Не помните ли вы, - спросил Фолькенец, - есть ли в той деревне, где вас держали под арестом, церковь?
Леон совершенно точно помнил - никакой церкви не было. Но, возможно, церковь существует в той деревне, о которой говорила Тоня? А что, если вопрос - лишь хитрый ход Фолькенеца? Расчетливая проверка? И в этой деревне тоже нет церкви?
- Клянусь, не знаю! - ответил он, переводя взгляд с лица Фолькенеца на лицо Штуммера и обратно. - Меня водили на допрос, а это всегда было поздним вечером. И я глядел себе под ноги, чтобы не утонуть в луже.
- А из окна? - спросил Штуммер.
- Из окна я видел только поле!.. Они ведь тоже понимали, что мне не следует показывать лишнее.
- Какая для них разница, если они решили отправить вас к праотцам? - сказал Штуммер.
- Это правда… Но ведь для меня отвели не личные апартаменты, - парировал Леон. - В этом доме, как я понял, до меня перебывали многие… И не всем из них, вероятно, готовилась столь печальная участь! Если бы я был сговорчивей…
Фолькенец улыбнулся:
- Я не ставлю вас под сомнение, Леон. Вы совершили поистине героический поступок! Суметь так обработать русскую девчонку! Как вам удалось? Расскажите хоть об этом!
- Да, да! - оживился Штуммер. - Это очень интересно! Не скрывайте, она в вас влюбилась?.. - Он лукаво прищурил правый глаз и быстрым мальчишеским движением лихо сбил на затылок фуражку. - Рисковать жизнью из-за какого-то пленного! Да она могла бы сбежать и сама и перебраться через линию фронта где-нибудь на более спокойном участке.
- Но в том-то и дело, что она не хотела допустить моей гибели!
- Это, конечно, благородно, - проговорил Фолькенец. - Значит, вы полагаете, что у нее не было при этом никаких, так сказать… ну, побочных, что ли, интересов…
- Почему же? - возразил Леон. - Именно я и являлся побочным, а основной целью было вернуться в родной город и найти сестру. Спасая меня, она, скорее всего, хотела в известной мере искупить свою вину за то, что служила во враждебной нам армии.
- Значит, вы признаете, что ее поступок был не так уж бескорыстен? - спросил Фолькенец, доставая новую сигарету. - Курите! Курите! Кто знает, сколько каждому из нас осталось еще сигарет до конца жизни…
- Вы очень мрачно шутите, - заметил Штуммер, но сигарету взял.