- Нам стало известно, что в связи с предполагаемым отъездом в Берлин Фолькенец решил совершить помолвку буквально на днях.
- Но ведь Фолькенец, как говорят у нас в Одессе, большая шишка! Вы уверены, что сумеете с ним справиться? Он весьма осторожен.
Тюллер помолчал, потом круто повернулся к Федору Михайловичу и сказал:
- Дело ваше, но я могу дать согласие только в том случае, если вы гарантируете безопасность Зинаиды.
- Гарантирую! - поднял руку Федор Михайлович.
- Ну, а что, если я все же не сумею уговорить ее?
- Тогда, возможно, операция сорвется.
- Вы возлагаете на меня всю полноту ответственности? Это жестоко, Федор Михайлович.
- Нет, Карл Иванович, просто на вас вся надежда.
Тюллер зябко повел плечами.
- Не знаю!.. Не знаю, как к ней прийти. Полтора года не виделись, и вдруг этакая вспышка отцовской нежности! Дорогая доченька, я счастлив, что ты наконец полюбила достойного человека, и все такое прочее… И твою помолвку мы устроим на даче, где я и дам тебе свое отцовское благословение… О-о-о! Дешевый фарс. Не такой дурак, наверное, этот Фолькенец, чтобы не заподозрить здесь ловушки.
- И все-таки давайте попробуем. Для того хотя бы, чтоб потом сказать: мы сделали все возможное!
- Ну-ну, - сказал Тюллер. - Дайте мне день для подготовки и установите наблюдение за ее домом. Я должен быть уверен, что не встречусь с Фолькенецем.
- Будет сделано!
- Я жду вас, - сказал Егоров, останавливаясь в воротах. - Фолькенец уехал минут десять назад и теперь уже раньше вечера не вернется. Будьте спокойны…
Тюллер скупо улыбнулся плотно сомкнутыми губами, на мгновение остановился, словно для того, чтобы обозначить старт, с которого начинается его путь в неведомое, круто повернулся и двинулся к подъезду.
Несколько минут он собирал душевные силы, чтобы нажать на кнопку звонка.
- Ты?! - Она испуганно вцепилась пальцами в отвороты зеленого шелкового халата и отступила в глубину прихожей. - Заходи.
Он отметил: в ее голосе нет прежней жесткости. Перешагнул порог, следом за ней прошел в комнату.
Со стены на него недоверчиво и пристально глядел Фолькенец. Большая фотография под стеклом в полированной раме.
"Как начать? - мучительно думал Тюллер. - Что я могу ей сказать?!"
На широком подоконнике - большой букет красных гвоздик, как объяснение в любви!
- Какие прелестные гвоздики!
- Подарок Эрнста! А ему их привез один летчик, прилетевший из Голландии.
- Эрнст… Это он? - Тюллер кивнул в сторону фотографии. - Симпатичный… Очень энергичное, волевое лицо.
Зина ходила по комнате, бессмысленно переставляла с места на место какие-то безделушки. Тюллер исподволь рассматривал ее лицо - красивое, нервное, с усталыми морщинками в уголках рта, прическа на румынский манер - с длинными локонами, на пальцах золотые кольца.
Она налила в стакан немного вина и молча протянула отцу.
- Я знала, что ты в Одессе. Изредка встречала, признаюсь, радовалась, что ты меня не замечал. Как ты меня нашел?
Он взял стакан, отметив взглядом, что на бутылке французская этикетка, и пригубил.
- Прекрасное вино! Видишь ли, однажды я увидел, как ты входишь в этот дом, - сказал он с мягкой, виноватой улыбкой, - и вот…
- А почему ты остался в Одессе?
- Так случилось. Когда началась эвакуация, я схватил воспаление легких.
- Однако ты, кажется, процветаешь?
Он смущенно развел руками:
- Я просто-напросто работаю. Какое уж тут процветание! Я теперь театральный художник. Единственный в городе специалист по макетам.
Она насмешливо присвистнула.
- Не очень-то хлебное дело. Впрочем, тебе никогда не везло.
Она явно задирала его. Но он не поддавался.
- А ты прекрасно выглядишь. - Он оглядел комнату.
Она перехватила его взгляд.
- Скоро у меня будет своя вилла! Всю эту обстановку ты сможешь забрать себе. Кроме зеркала. Его я возьму с собой. Его любила мама…
Разговор опять зашел в тупик. Что сказать?.. Как удачно, что у него в руке этот стаканчик, - можно отпить еще глоток.
- Зачем ты пришел?
Вопрос был задан в упор, на него следовало отвечать точно и быстро, как на дуэли, когда противники обмениваются выстрелами.
- Пришел потому, что хочу знать, как ты живешь.
Она насмешливо улыбнулась:
- Понимаю! Отец интересуется судьбой женщины, которая в ее далеком детстве называлась дочерью.
- Я всегда считал себя твоим отцом.
Зинаида весело рассмеялась.
- Милый старый Тюллер! Ты шутник! У меня нет отца. У меня от него всего лишь фамилия - Тюллер!.. Но, к счастью, скоро и ее не останется.
- Ты выходишь замуж?
- Да! Вот за него! - Она встала под портретом. - Меня будут называть фрау Фолькенец.
- Зина! Я давно хотел с тобой поговорить, - сказал Тюллер.
Он вдруг забыл обо всем, что должен был здесь сделать. Он хотел поговорить с ней. Ведь, может быть, они никогда уже больше не встретятся.
- Ты пришел исповедаться? Получить индульгенцию?
- Нет, Зина, нет! Мы должны поговорить, как взрослые люди. Да, как взрослые, - повторил он. - И ты должна меня выслушать.
- Ну хорошо, говори!
Тюллер пристально посмотрел ей в лицо и тихо сказал:
- Не надо так улыбаться! Не казни меня, не выслушав… Когда это случилось, ты была еще совсем маленькой и не могла понять…
- Не смей дурно говорить о маме!.. - крикнула она. - Уходи! Немедленно уходи!
Он сидел, опустив плечи, недвижно, словно не услышав ее крика.
- Знай, что я всегда любил только одну женщину - твою мать.
- Лжешь! Ты низко лжешь! Как ты пал!
- Ты когда-нибудь слышала об Игоре Андреевиче Столярове?..
- Да, он к нам приходил. Ну и что?
- Часто?
- Когда ты нас бросил, он заботился о матери и обо мне, я очень его любила. Он был веселым. Часто водил меня в цирк. Я подружилась с его дочкой. Ее звали Симкой. Очень смешная девчонка. Когда мамы не стало, он часто навещал меня. А потом я выросла и потеряла его из виду… Мне говорили, что он эвакуировался.
- Хорошо… Но теперь, когда прошло столько лет, пожалуйста, прочти это письмо. - Он вынул из кармана старый, смятый конверт и протянул Зине. - Прочти! Помнишь, вы с мамой уехали в Херсон?
- Да. Мы уехали навестить тетю Аню.
- Взгляни на штемпель. Письмо прислано из Херсона.
Она взяла письмо с опаской, словно боялась прикоснуться к тому, к чему прикасаться не должна.
Старик отошел к окну и повернулся к ней спиной.
- Почему ты не сказал мне этого раньше? - услышал он и обернулся. И встретился с ее отчужденным, враждебным взглядом.
- Я не мог, - прошептал он. - Ты бы меня не поняла. Ты была еще совсем маленькой.
- А потом, когда я выросла и осталась одна?
- Тогда ты меня уже ненавидела.
- Ненавидела? Тебе было удобно, чтобы я тебя ненавидела. Убедительное объяснение для новой жены.
- Не говори так, Зина! Я ведь много раз приглашал тебя. Я хотел, чтобы ты жила в моей семье.
- Может быть, ты и прав, - сказала Зина. - Скорее всего, я не стала бы тебя и слушать. Ну что ж! А теперь возьми это письмо. Жаль, очень жаль, но теперь мы уже навсегда останемся чужими. Я скоро уеду из Одессы, исчезну с твоих глаз…
Тюллер молчал и думал. Фолькенец незримо присутствовал при их разговоре, он разделял их, и Зина целиком была в его мире.
- Ты его любишь?
- Он сильный! С ним я не погибну.
- Ну, а если Германия все же проиграет войну?
- Эрнст так и считает. Он уже все продумал…
- Ты могла бы, по крайней мере, нас познакомить?
В смятении она не сразу нашлась, что ответить.
- Право, не знаю!.. Он удивится, если я ему об этом скажу. Ведь я всегда уверяла его, что ты низкий и недостойный человек.
- Ну-ну, - горестно сказал старик и поднялся. - Поступай как знаешь. И будь счастлива. - Он слегка коснулся ее волос и пошел к двери.
- Подожди! - Зина схватила его за руку. - Не уходи… Твое появление так внезапно! Ты не можешь себе представить, что со мной делается! Дай мне время, я придумаю, как ему все объяснить, и ты придешь на помолвку!..
- А где она будет?
- О, мы этого еще не решали. Наверное, снимем кабинет в ресторане.
- Ну, а если… - Он вдруг почувствовал, что задыхается от волнения. - Если я вас приглашу на нашу дачу? В Люстдорф, а? Там так просторно, так приятно!.. Помнишь?..
- Спасибо, но я одна не могу этого решить. К тому же у нас на помолвке будут только самые близкие друзья, человек пять-шесть… В общем, как скажет Эрнст. Я так много лет все решала сама!
- А как я узнаю?
- Зайди завтра утром. Я поговорю с ним.
Уже в дверях он спросил:
- У тебя больше нет ко мне ненависти?
- Нет. Ты просто старый и несчастный человек. А по наследству ты передал несчастье и мне.
…Егоров нагнал Тюплера, когда тот уже достиг Приморского бульвара.
- Передай Федору Михайловичу, - сказал старик, - что точный день помолвки будет известен завтра утром. Скорее всего, Зинаида уговорит Фолькенеца поехать ко мне на дачу… Только надо решить, как привести ее в порядок.
Глава тринадцатая
- Ну, что я тебе говорил!
- Конечно, вы оказались правы, Федор Михайлович.
- То-то!.. Наконец-то призналась! Запомни, твоя игра кончена!
- Значит, вы к нему не пойдете?
- Почему же? Пойду! Дело, конечно, они затеяли хитрое, и, если не пойти, можно спугнуть… Представляешь, что сейчас в гестапо творится? Сидят - инструктируют! Примеряют этим мерзавцам обмундирование, снятое с убитых пленных.
- Но как же они поступят?
- А очень просто! Сколько, сказал Дьяченко, пригнали? Сто? Так вот, пятерых среди этой сотни вполне можно упрятать.
- Зачем это нужно?
- Как - зачем?! Они давно охотятся за руководством подполья. А банда из пяти головорезов может натворить в катакомбах много бед! Так вот, я принял решение… Где сейчас Коротков?
- На Картамышевской. Угловой дом с продовольственным магазином, во дворе, второй этаж…
…Федор Михайлович ткнул пальцем в весы и долго смотрел, как, постепенно замирая, раскачивались жестяные чашки.
- Ты знаешь, какая у нас новость? - обратился он к Тоне. - Тюллер уговорил Зинаиду устроить помолвку на даче в Люстдорфе.
- Не может быть! - воскликнула Тоня. - Неужели они помирились?
- Вот именно! Собственно говоря, там ведь и не было серьезных причин к разрыву. Была скорее какая-то семейная драма, о сути которой Зинаида даже не догадывалась. А сейчас она убедилась, что старик не так-то уж виноват. Вернее, вовсе даже не виноват перед ее матерью.
- В общем, завтра нам будет известен день помолвки. А пока… - он взглянул на часы, - пока торговля окончена. Лавочка закрывается…
- Вы сейчас к Короткову?
- Да. Закрою лавку и отправлюсь.
- Но как же вы ему все объясните? Откуда вы о нем узнали?..
- Ну, уж что-нибудь соображу. Скажу, например, что подпольный обком направил, а ведь это понятие растяжимое. Всех никто не знает, можно назвать любую вымышленную фамилию.
Тоня попрощалась и вышла на улицу, а Федор Михайлович остался. Ему надо было хоть немного побыть одному. Он волновался, понимая, что идет на серьезный риск.
Но иного выхода не было.
Как все-таки приятно неторопливо брести по весенней улице, разглядывать прохожих, останавливаться около афишных тумб! Она заслужила несколько часов покоя. Зайти, что ли, в кино? Тоне давно хотелось посмотреть последний боевик - "Розы в Тирасполе", но все как-то времени не хватало.
Итак, значит, скоро помолвка Зины. Как странно! Думала ли когда-нибудь сама Зина, что так сложится ее судьба? Жена фашиста!..
А что с Леоном?.. Он весь сосредоточен на мысли любыми средствами выкрутиться и дотянуть до конца войны. Любыми средствами - вот в чем таится опасность! Уже сейчас ясно, что он оказал Фолькенецу какую-то серьезную услугу. Но какую? И что они делали вдвоем там, на Хаджибеевском лимане?..
Егоров?! Бродит, дурень, сейчас где-то в одиночестве. О чем, интересно, думает? Пошататься бы сейчас вместе с ним по Приморскому бульвару. Вот бы взбесился Леон, если бы увидел их вместе!
Да, не тот он теперь, Леон, совсем не тот, каким она увидела его впервые! Что-то в нем словно надломилось. Тайное оружие?.. Существует ли оно или это последняя надежда, как молитва о спасении?
О чем бы ни пыталась думать Тоня, мысли ее невольно обращались к одному: что ожидает ее завтра? Так много нитей натянуто до отказа, но ни одна не должна оборваться раньше времени, потому что тогда - полный крах!..
Почему так нервозен был Штуммер при их последней встрече? Почему глядел куда-то в угол, когда она рассказывала ему о Люстдорфе? Лишь когда она упомянула о своем предложении помочь Короткову, скользнул по ее лицу отсутствующим взглядом. Казалось, все это его уже вовсе не интересует. "Если бы вы знали, сколько у меня забот, фрейлейн Тоня! - удрученно сказал он, не особенно внимательно выслушав ее. - Мне надоела эта игра. Ее пора кончать". И быстро отпустил ее, заверив, что подумает над ее сообщением, а если потребуется, вызовет вновь. Он не произнес, в общем-то, ни одного существенного или опрометчивого слова, но, прощаясь с ним, Тоня ощутила чувство острой тревоги…
Внешне город был спокоен. Румынки в ярких весенних пальто гуляли по Пушкинской. Вот из-за угла появился красивый румынский офицер и подчеркнуто небрежно откозырял, очевидно, младшему по чину немцу, потом озорно подмигнул совсем молоденькой девушке и быстро перешел через дорогу.
Со стороны вокзала приближались машины. В грузовиках под туго натянутым брезентом покачивались какие-то ящики, трактор тащил за собою подбитый танк с уныло уткнувшимся в броню орудием, один за другим шли санитарные фургоны. В них раненые. Не доезжая гостиницы "Бристоль", головной грузовик свернул направо, к порту. Обычная жизнь военного города. И все же в ней уже отчетливо прорисовывались признаки отступления. Война отодвигалась на запад.
Тоня решила не ходить в кино. Нет, лучше пойти домой, пораньше лечь спать. Завтра нелегкий день, ох, какой нелегкий!
Едва она поднялась на ступеньку крыльца, как дверь подъезда распахнулась, и она оказалась лицом к лицу с Петреску.
- О! А я уже решил, что ты опять где-нибудь заночевала, - насмешливо подчеркнул слово "опять". - Боже мой! Никогда не думал, что ты будешь доставлять мне столько хлопот!
- Я? - удивилась Тоня. - Чем же?
- Самим фактом своего существования. Я нашел тебе работу.
- Спасибо, Леон. Но если это было так сложно…
Они вошли в кухню. Леон сразу же подставил чайник под кран, а Тоня занялась керогазом. Привычка - великое дело! Какие-то бытовые мелочи их уже словно объединяли.
- Ты пошла бы работать секретарем начальника судоремонтного завода? - спросил Леон. - Ему необходима секретарша, хорошо говорящая по-немецки.
- А что, говорящие по-румынски в Одессе уже не требуются?
Он грохнул чайником о край чугунной раковины с такой злостью, словно хотел его расплющить.
- Почему тебе всегда хочется сказать мне что-нибудь неприятное? В чем дело?
- Леон, у меня кончились спички. Одолжи зажигалку.
- Кто же от зажигалки может зажечь фитиль! Найди клочок бумаги!
Наконец они справились с нещадно коптящим керогазом, и Тоня водрузила на него чайник.
Леон ожесточенно тер щеткой руки, отмывая керосин, и с тщательностью хирурга стал вытирать полотенцем каждый палец в отдельности.
- Ну ладно, Леон, не сердись, - примирительно промолвила Тоня. - Пойдем в комнату.
Он пошел за ней, устало присел на диван, подмяв под локоть плюшевую подушку.
- Знаешь, кажется, только у тебя я и отдыхаю, будто вся тишина мира, весь его покой сосредоточились в твоей комнате.
Он наблюдал, как она расставляла на столе посуду.
- Я вспоминаю свой разговор с Савицким, - сказал он словно бы мечтательно, но Тоня почувствовала, что начинается нечто важное. - Тогда я говорил ему все, что взбредет в голову, - о десанте, о том о сем… И лишь только теперь я действительно знаю, где русским надо высадить десант. - Он помолчал, словно испытывая Тонину выдержку, и продолжил: - Если бы я мог передать эти сведения Савицкому, я сделал бы это, Тоня…
Одно блюдечко упало на пол, чашка мелко дрожала в узких Тониных пальцах…
Леон снова умолк. Тоня чувствовала спиной его напряженный взгляд и думала: главное сейчас - не обернуться.
- Да… - продолжал Леон. - Я бы передал Савицкому, что самое подходящее место - район Хаджибеевского лимана… Там строится аэродром, но он ложный, понимаешь, ложный… Я сказал бы, что нужно торопиться, пока он еще не заминирован…
- Зачем ты мне все это говоришь? - как могла спокойно спросила Тоня. - Я не хочу и не должна этого знать. Я же тебя не раз просила…
- Я это говорю не тебе, а себе, милая. Иногда мне кажется, что я сделал непоправимую глупость, когда бежал… Может быть, в Сибири мне было бы легче…
Она вышла на кухню, чтобы взглянуть на чайник, стукнула крышкой, но тут же бесшумно приблизилась к двери и приложила глаз к узкой щели между дверью и притолокой.
Его лицо! Там, в уже полузабытой деревне, в маленькой хатке недалеко от разведотдела, она видела эти лихорадочно блестевшие глаза, приоткрытый рот, пальцы, судорожно вцепившиеся в колени, - на пределе душевных сил.
В одно мгновение, словно перерубленное мечом, рухнуло все доброе. Время сомкнулось. Она вновь почувствовала себя входящей с санитарной сумкой к незнакомому, враждебному человеку, каждое слово и каждое движение которого таит в себе глухую опасность.
- Ты хочешь кофе или чай?
- Кофе, и покрепче, пожалуйста! - отозвался он.
Когда Тоня, помедлив, в надежде справиться с волнением, вышла из кухни, осторожно неся дымящийся кофейник, он вскочил с дивана, по-домашнему расстегнул китель.
- Ты очаровательная хозяйка!
- Не слишком ли часто ты это повторяешь, Леон?
- Всякий раз, когда убеждаюсь в этом.
Они сидели за столом, как добрые друзья, и вдруг он сказал:
- Да, между прочим, мы с тобой приглашены на помолвку.
- К кому это? - Она удивленно вскинула брови.
- К Фолькенецу! Он все-таки решил жениться на Тюллер. Его скоро переводят в Берлин. И представь, какая удача: у Зинаиды нашелся отец, которого она считала погибшим! Жили в одном городе и ни разу не встретились. Шутки войны.
Тоня пододвинула к нему печенье.
- Действительно, чудеса! - воскликнула она. - И когда же? Я должна успеть привести себя в порядок!
- Послезавтра помолвка. Все поедут на дачу отца Зинаиды, куда-то в Люстдорф. Фолькенец познакомится с господином Тюллером. - Он "фольксдойч", и, говорят, почтенный человек, хотя и без особого состояния.
- Ну, и как мы условимся? Ты за мной заедешь?