Сейчас все эти планы Штуммера не то что рухнули - они мгновенно забылись под ударами, последствия которых для себя фон Зонтаг даже не мог предвидеть.
Когда фон Зонтаг мчался по темному шоссе к Люстдорфу, то еще надеялся, что Фолькенеца найдут живым или мертвым где-нибудь на берегу.
Он даже предполагал, что Фолькенец преследует группу бандитов и через некоторое время или сам явится, или даст о себе знать.
Когда в синеватых лучах фар призрачно заметались фигуры солдат, блокировавших дорогу при въезде в Люстдорф, он приказал шоферу остановить машину.
Однако здесь еще ничего толком не знали. Подбежавший лейтенант испуганно доложил, что только что к берегу промчалась машина с эсэсовцами и ему приказали у всех тщательно проверять документы. "Удивительно, - подумал фон Зонтаг, - где же они меня обогнали?"
Когда он переступил порог дачи, двое эсэсовцев уже допрашивали Тюллера и Петреску.
Худощавый эсэсовец с узким лицом и голубоватыми глазами сидел перед Тюллером, упорно смотревшим в одну точку, и выспрашивал подробности происшедшего.
- Господа, я ничего не знаю, - говорил Тюллер. - Все шло прекрасно! Была помолвка, моя дочь должна была выйти замуж… Господин Фолькенец ведь ее очень любит… Все ушли на берег, а я остался здесь… Заваривал кофе… А потом мою дочь убили!..
- А где полковник?..
- Разве его нет? - Тюллер впервые поднял глаза, встретившись с испытующим взглядом эсэсовца.
- Нет!.. И русской девушки тоже нет!.. Она была подругой вашей дочери?
- Да, они дружили… Говорят, эта русская девушка оказала немецкой армии большие услуги.
Эсэсовец собирался задать еще какой-то вопрос, но громкие шаги фон Зонтага заставили его обернуться… Он быстро поднялся.
Фон Зонтаг подошел к Тюллеру, протянул ему руку:
- Господин Тюллер, примите мои соболезнования. Мы сделаем все, чтобы покарать убийц. Я прикажу их публично повесить… Где Петреску? Что с ним?..
- В соседней комнате, господин генерал, - сказал асэсовец и распахнул дверь в спальню,
- Боже мой! Боже мой!.. - проговорил фон Зонтаг, мельком взглянув на Зинаиду.
Он вошел в спальню и прикрыл за собою дверь.
- Оставьте, пожалуйста, меня с моей несчастной дочерью наедине, - сказал Тюллер эсэсовцу. - К тому, что я сказал, не могу прибавить ни одного слова…
Эсэсовец встал и вышел на веранду. Он кого-то позвал, ему ответил из тьмы хриплый голос. Эсэсовец перелез через барьер веранды, спрыгнул на землю и тотчас заспешил к берегу. За ним устремилось еще несколько человек.
Тюллер подошел к окну - вдалеке подрагивали огоньки карманных фонариков. Эсэсовцы тщательно осматривали берег.
"Что же там случилось? - мучительно думал Тюллер. - Почему погибла Зинаида?.."
Он вспомнил свои разговор с Федором Михайловичем. Конечно же, если бы он руководил операцией, этого не случилось бы.
Скорее бы ушел фон Зонтаг, тогда он сможет еще раз поговорить с Петреску, возможно, без свидетелей. Пусть скажет правду, самую жестокую, но правду, как в последний момент вела себя Зинаида!
Но произошло то, чего меньше всего ожидал Тюллер. Фон Зонтаг решил не ожидать санитарной машины и доставить раненого в госпиталь на своей.
Второй эсэсовец и солдат из охраны провели Петреску мимо Тюллера, поддерживая его под руки. Когда Леон увидел распростертое тело Зины, он невольно остановился.
- И ее?! Какое несчастье!
Потом медленно побрел дальше, сопровождаемый фон Зонтагом.
Отправив Петреску в госпиталь, генерал поехал отдохнуть, приказав продолжать поиски. Водолазы тщательно просмотрели дно на несколько десятков метров от берега. Один из автоматчиков припомнил, что ему как будто виделось какое-то темное пятно, удалявшееся от берега, но он не стал настаивать, и эта версия сама собой отпала.
Прожектора, исполосовавшие море своими лучами, не обнаружили никаких признаков лодки. Правда, они были включены с некоторым опозданием, но при полном штиле лодка несомненно была бы сразу же обнаружена…
Утром фон Зонтаг вернулся в штаб. Через два дня он присутствовал и при похоронах Зины, тем самым невольно отведя подозрения от Тюллера. По поручению Леона Петреску из госпиталя на ее гроб был положен большой букет роз. Такой же букет Леон послал в день похорон Штуммера.
В последующие дни в палате, где лежал Петреску, несколько раз появлялись эсэсовцы. Тот, который допрашивал его на даче, Вилли Дауме, казался общительным и не лишенным юмора. Он сказал, что первый раз присутствует при чуде, в которое готов поверить. Господь решил взять на небо не только души, но и тела. Иначе он никак не может объяснить себе исчезновение Фолькенеца и русской девушки. Ни одна машина в эти часы у Люстдорфа не появлялась. Как ни прикидывай, но без вмешательства высших сил тут не обошлось.
Этого невысокого офицера Леон видел несколько раз в обществе Штуммера и обычно не вступал с ним в беседу. Сейчас же, столкнувшись с ним, Леон ощутил в Вилли Дауме сильного противника. Многому научившись у своего опытного начальника, Дауме в то же время сумел сохранить непосредственность, которая подкупала. Он не меньше десяти раз выслушал один и тот же рассказ Леона, и каждый раз с таким видом, будто слушает его впервые.
- Что вы можете сказать о русской девушке? - спросил он в один из своих приходов. - Вы уверены, что она не замешана в этом деле?
- Убежден, - ответил Леон. - Она ведь не могла за пять минут до того, как я пригласил ее прогуляться по берегу, знать, куда мы направимся. Да и я, признаться, не думал, что ее приглашу. Это получилось как-то само собой… Просто мне захотелось поговорить с ней о нашем будущем.
- Понимаю!.. Понимаю!.. - согласился Дауме. - Музыка, чудесный вечер… Располагает. Я видел эту девушку и, должен признаться, хотел бы, чтобы она меня спасла.
- Вот видите! - В глубине души Леон посылал этого Вилли Дауме ко всем чертям.
Беседы, которые не представляли ничего нового, сильно утомляли. Но, очевидно, Вилли Дауме как раз и рассчитывает на то, что, потеряв над собой контроль, Леон проговорится и обнаружатся подлинные обстоятельства всего происшедшего.
В одно из посещений Дауме сообщил, что назначен на место Штуммера, но по всему было видно, что это назначение не принесло ему большого удовлетворения. Скупой на выражение подлинных чувств, он не мог все же скрыть от Петреску, что отношение к румынам изменилось к худшему.
- Вы оказались очень ненадежными союзниками, - сказал он как-то в своей шутливой манере. - Фюрер приказал вашим армиям оборонять подходы к Днестру. Но боюсь, что к тому времени, когда вы выздоровеете, прекрасные девушки из Черновиц будут недоступны.
- У вас что, в Черновицах есть девушка? - прищурился Леон.
- Вы очень догадливы, майор!
Как ни был уклончив Дауме, сводя любой вопрос к шутке, Леон все же понял, что Тоня исчезла, не оставив следов. Поэтому в представлении Дауме и фон Зонтага судьба Фолькенеца тесно переплелась с ее судьбой.
Где же она? Неужели направилась к линии фронта? Или, может быть, скрывается где-нибудь в Одессе и теперь уже никогда, никогда их жизненные пути не пересекутся? Только сейчас он почувствовал, какое огромное место в его душе незаметно заняла эта хрупкая на вид девушка. День за днем, шаг за шагом она все сильнее овладевала его помыслами. Сначала он относился к ней с подозрением, потом незаметно для себя привык к ней. Она скрашивала его одиночество, вслед за этим наступил новый этап - возможность дружбы. Может быть, в эти месяцы он ее полюбил, но не отдавал себе в этом отчета. Затем в дни тяжелого нравственного кризиса, когда он окончательно понял, что Антонеску предает Румынию, он сам стал искать у нее поддержки, стремясь оказать любую услугу. То, что она разведчица, он ведь понял давно!
Но никогда он не вел с ней игры, направленной на разоблачение. Наоборот, с тех пор как он принял решение порвать со всем тем, что ему стало ненавистно, он добровольно принял на себя ответственность за ее жизнь.
И вот теперь все кончено! Выпало важное звено между ним и организацией, которой он может быть полезен. Опять он одинок! Опять!..
В те самые часы, когда Петреску в одиночестве предавался невеселым думам, уткнувшись взглядом в белесый потолок, на другом конце города, в душной каморке театральных кулис, Тюллер терзался, выискивая способ поговорить с Петреску. Он хотел получить ответ на мучивший его вопрос. Появляться в госпитале нельзя - они никогда не были лично знакомы и такое повышенное внимание несомненно станет известно в гестапо. И все же, несмотря на тяжелые переживания, Тюллер ни на минуту не забывал, какая возложена на него ответственность. Нет, нужно выжидать. Когда-нибудь, возможно, он встретит Петреску, тогда обо всем расспросит.
После прихода Бирюкова Тюллер несколько раз принимал бром. Ночь казалась ему бесконечной. Уже в пять часов утра он был на ногах. Завтрак вызвал отвращение, выпил лишь стакан горячего чая.
Вышел из дому около девяти и долго, долго шел по Пушкинской, стараясь появиться в сквере у вокзала ровно к десяти. Бирюков дал приметы парня, который назначил ему свидание: невысокого роста, щуплый, серое потертое пальто, лицо узкое, тоненькие рыжеватые усики.
Ровно в десять он вошел в сквер и сразу же его увидел. Парень сидел на крайней скамейке и, казалось, смотрел куда-то мимо.
Тюллер подошел и молча присел рядом.
Парень хмуро смотрел в том же направлении, не проявляя к соседу никакого интереса.
- Здравствуйте, - наконец сказал Тюллер.
- Здравствуйте, - отозвался парень сдержанно и, как показалось Тюллеру, не очень любезно, и это сразу его еще больше сковало.
- Слушаю вас.
- Я к вам от Федора Михайловича.
- Что с ним?
- Он ранен.
- Нужны лекарства?
Егоров озадаченно наморщил лоб - вопрос, казалось, был задан к месту, но тоном, явно подчеркивающим отчужденность. Как поговорить о необходимых документах для Тони и не касаться того, что произошло на берегу?
- Не знаю. Он их не просил. - Теперь Егоров смотрел себе под ноги, ощущая рядом тяжелое дыхание немолодого человека. - Нам нужно заново легализовать одну девушку… Вы ее знаете… Она была… у вас с этим… с Петреску.
- Тоня?
- Да, Тоня.
- Она жива?!
- Жива.
В голосе Тюллера прорвалось столько человеческой боли, что Егоров вдруг понял, - не только должен, а обязан сказать правду. И все же это было трудно!.. Почему так случилось, что единственный человек, которого он убил, должен был оказаться его дочерью!
- Вы должны мне все рассказать! Все!.. - страстно проговорил Тюллер. - Федор Михайлович обещал мне, что этого не случится. Он же дал честное слово!..
- И этого бы не случилось… Мы не хотели!.. Но она убила одного из нашей группы… Вы слышали выстрел?
- Да!.. Да!.. Слышал. - Тюллер вспоминал все, что происходило в те тревожные минуты. - Но мне показалось, что сразу прозвучало три выстрела…
- Когда мы схватили Фолькенеца, она выстрелила в Михаила… Тут уже пришлось… Но первой выстрелила она…
- Как вы это докажете?
- Зачем же нам было поднимать шум! Мы старались провести операцию как можно быстрее… Силы у нас были маленькие, мы не смогли бы выдержать бой даже со взводом солдат.
- Пожалуй, вы правы, - проговорил Тюллер. - И я во многом виноват… Как вас зовут?
- Геня.
- Геня, запомните, что я вам сейчас скажу. Даже если случится так, что вам придется покинуть женщину, которую вы любили, никогда не оставляйте своего ребенка. Всегда будьте ему отцом!
Егоров словно перетаскал с места на место сто тяжеленных камней. Спина ноет, голова потная, ноги дрожат от слабости. Ему бы самому сейчас полежать недельку в лазарете. Но наконец-то все самое трудное в этом разговоре позади.
Он снова заговорил о документах для Тони.
- Не советую, - сказал Тюллер. - Скрыться в Одессе трудно. Особенно в порту. Кто-нибудь встретит, и тут же выяснится, что у нее липовые документы. Нет, нет!.. Надо придумать что-нибудь другое. Так и передайте Федору Михайловичу…
- Верно! - согласился Егоров. - Но как ей сейчас появиться?.. Ее ищут?..
- Я бы не сказал, что ее ищут. Она исчезла вместе с Фолькенецем, поэтому считается, что их постигла одинаковая судьба.
- Ах, вот как!.. - Егоров облизнул губы. - Значит, ее не считают участницей диверсии?
- По-моему, скорее одной из жертв.
Егоров поднялся.
- Спасибо!.. Спасибо! - проговорил он с чувством вины перед этим немолодым человеком. - Вы уж поймите… Простите нас. Не могли мы поступить иначе.
- Понимаю! - глухо отозвался Тюллер. - И не виню. Борьба!.. Если Федор Михайлович будет настаивать, приходите… А ему - здоровья… - Они помолчали. - Как на фронте-то? В "Молве" только победные вопли. Ходит слух, что наши уже Днестр перешли…
- Да, в катакомбах сводку Совинформбюро вчера приняли - наступление идет большое. Освобождена Умань! Уже нельзя ехать во Львов - железная дорога перерезана!
Они расстались.
Егоров возвращался в катакомбы сложным кружным путем, таясь от патрулей.
Но теперь он уже знал, как надо действовать.
План, конечно, рискованный, но в случае удачи Тоня сразу же сможет приступить к выполнению нового задания Савицкого.
Глава пятая
Жители одесских окраин уже привыкли к частым ночным заварухам. То кто-то отстреливался во время облавы, то полицаи гнались за убегающим в катакомбы, то вдруг начиналась такая кутерьма, что старики принимались вспоминать лихие времена Мишки Япончика. После каждой такой беспокойной ночи обычно оказывался разграбленным какой-нибудь магазин новоявленных капиталистов, а виновников так и не находили. Конечно, Дьяченко мог бы многое рассказать о том, как обогащаются некоторые его коллеги из полиции, но он бесследно исчез с той самой ночи, когда группа покинула лавку.
Вооруженная вальтером, "отобранным" у одного из охранявших ее подпольщиков, Тоня выбежала на поверхность земли. Влажный мартовский ветер ударил в лицо.
Стрелять!.. Стрелять!.. Нужно вести бой с преследователями. Пусть пули свистят над головой, пусть впиваются у ног в землю, - никто в темноте не увидит, что преследователи не очень-то пытаются нагнать свою жертву. Скорее бы наткнуться на патруль и попросить о помощи. Вот тогда уже ее бегство из катакомб будет официально зафиксировано. В нее стреляли, она стреляла в тех, кто стрелял в нее. Круг будет замкнут, и те, перед кем она предстанет в гестапо, должны будут выслушать ее сбивчивый и взволнованный рассказ о том, как ее похитили на берегу и как она героически действовала в катакомбах.
Этот план принадлежал Егорову. Когда он вернулся после встречи с Тюллером, он уже в общих чертах его продумал. Из катакомб нужно уходить как можно скорее. Лучше всего бежать!..
Однако существенные детали подсказал Федор Михайлович. Не просто бежать, а с боем!.. Ради чего?.. И вот здесь Федор Михайлович придумал главное. Тоня должна принести важнейшую новость - Фолькенец в катакомбах!.. Он взят как заложник для того, чтобы не были применены газы.
Они обсуждали этот вариант со всех сторон. Несомненно в гестапо сразу начнут серьезную проверку сообщения Тони, сделают все возможное, чтобы вызволить Фолькенеца. Несомненно среди военнопленных у них есть агенты. Правда, Федор Михайлович посоветовал командиру партизанского отряда разместить спасенных в отдаленных выработках и постепенно всех проверить, но полную изоляцию все же осуществить не удалось. Все время возникала необходимость посещения лазарета, кухни, общения на дежурствах.
Да и можно ли уследить за человеком в этих темных и мрачных лабиринтах, которые тянутся на десятки километров в разные стороны! Единственное, что удалось сделать, - выставить заградительные посты на наиболее вероятных направлениях, откуда может проникнуть враг, и завалить некоторые входы.
Однако при известных обстоятельствах недостатки могут обернуться и достоинствами. "Солдатский" устный вестник в катакомбах работал, как хорошо налаженный телеграф. Командование партизанского отряда научилось не только почти мгновенно подавлять провокационные слушки, которые распространяли гестаповские агенты, но, идя "по цепочке", доходить до первоисточника.
После долгой и тихой беседы с Федором Михайловичем командир партизанского отряда вернулся в свой отсек и сказал писарю Фокину:
- Слушай-ка, Сережа, позови сюда ребят вот по этому списку. А когда придут, в отсек никого не пускай! У нас будет важное совещание.
Когда пятеро надежных партизан собрались, командир объяснил им задачу: распространить слух, что в катакомбах находится немецкий полковник, которого схватили на берегу, и что он жив, здоров, даже поставлен на довольствие.
Через два часа уже все в отряде знали, что где-то в катакомбах спрятан немецкий полковник. Теперь, если даже один из агентов сбежит, его информация лишь подтвердит сообщение, принесенное Тоней.
События развивались почти так, как были задуманы. В какой-то момент Тоня наткнулась на патруль, выбежавший к перекрестку улиц, и тут ее чуть-чуть полицаи не ухлопали. В горячке они стали стрелять в ее сторону и перестали лишь тогда, когда она закричала, что своя, и указала туда, где находились ее преследователи.
Убедившись, что Тоня находится под защитой, партизаны оторвались от преследователей и вернулись назад.
Один из полицаев, лысоватый человек лет пятидесяти, долго вытирал большим носовым платком шею и блестящую лысину.
- Ты-то кто такая? - говорит он, удивленно рассматривая Тоню. - С пистолетом играешься? Давай-ка его сюда! Ты что в катакомбах делала?..
- Это не ваше дело, - сказала Тоня. - Ведите меня в гестапо!
- В гестапо захотела! - усмехнулся второй полицай, молодой парень лет двадцати пяти; Тоня особенно ненавидела этих молодых, как правило, дезертиров. - Не торопись!.. Туда всегда поспеешь!..
Они повели ее в полицейский участок, а уже оттуда, в то по ее настоянию, дежурный позвонил в гестапо и сказал, что задержанная во время стрельбы у катакомб сама требует, чтобы за ней приехал представитель. Дежурный гестапо спросил ее фамилию.
- Марченко! - крикнул дежурный в трубку и, бросив ее на рычаг, досадливо добавил: - Чтоб тебе ноги поломать, как ты русский язык коверкаешь! Вас ист дас? Кислый квас!.. Посиди, девушка, сейчас приедут. - И он погрузился в составление рапорта о происшествии.
Через полчаса за Тоней приехала машина, и молчаливый ефрейтор повез ее через всю Одессу к дому, который был привычно связан в ее представлении со Штуммером. Кто же теперь встретит ее в знакомом кабинете?
Офицер, который поднялся ей навстречу, несомненно знаком. Он встречался ей, очевидно, в одно из ее посещений Штуммера.
Пожалуй, он помоложе да и помягче, только вот его лицо чрезмерно бледно, заметны отеки под глазами - следы ночных допросов.
- Меня зовут оберштурмфюрер Дауме, - коротко представился офицер. - Штуммер был не только моим начальником, но и другом.
Тоня кивнула.
Дауме выслушал ее рассказ, не переставая по временам делать заметки на листе бумаги. Привычная бесстрастность покинула его на несколько мгновений, когда он услышал поразительную новость - Фолькенец жив и упрятан бандитами в катакомбы как заложник, чтобы партизан не отравили газами.
- Вы уверены, что он жив, фрейлейн Тоня?
- Об этом в катакомбах говорят все, я видела, как ему носили обед.
- Так!.. - Дауме помолчал. - А вы знаете точно, где он находится?