- Люблю тепло, - сказал он и, скинув шинель, присел на скамейку рядом с Тоней. - Сиди! Сиди! - удержал он ее, так как она тут же вскочила. - Грейся… Ну, как там? Какие разведданные?.. - Он улыбнулся.
Тоня смотрела на его длинные пальцы, которые тянулись к огню. Они были очень красивые. И вдруг спросила:
- Вы играете на рояле?
Савицкий удивленно посмотрел на нее и засмеялся:
- Это все меня спрашивают. Нет, с музыкой у меня нелады. Бездарен! А вот рисовать люблю. Правда, для себя. И карикатуры для стенгазеты. Когда в институте учился, меня из-за этого всегда в редколлегию выбирали.
Он неторопливо закурил, а Тоня стала подробно рассказывать о разговоре с пленным, стараясь не упустить ни одной детали.
- Так, значит, - переспросил Савицкий, - как только Круглов закричал "занавесь окна", он тут же схватился за лампу?
- Да, - сказала Тоня. - Когда я обернулась, он уже опускал фитиль… Но потом, правда, переспросил, что, мол, кричал часовой…
Савицкий подкинул в печь дров и, морща лоб, просидел с минуту молча, ни о чем не спрашивая. Ординарец принес чайник и долго прилаживал его к огню так, чтобы поменьше закоптить.
Савицкий заметил это и усмехнулся:
- У каждого свои заботы! Ну что ж, - проговорил он, - если бы это оказалось действительно так, любопытная получилась бы ситуация… Как говорится, ситуэйшн! Из нее мы могли бы извлечь для себя немало пользы. Вот что Тоня, ты к нему сегодня больше не ходи. Мы должны кое-что продумать…
- Хорошо, - сказала Тоня и поймала себя на мысли, что ей жаль румына: он ведь надеется, что она придет.
Но в это время быстрым шагом вошел Корнев, и она сразу отвлеклась от этой своей нежданной и ненужной мысли.
Подполковник подметил сразу, что девушка держится спокойно. Несомненно, первая встреча удалась.
- Ну как? - спросил он. - Кажется, работа по медицинской части тебе понравилась?..
Тоня улыбнулась. Улыбнулся и он.
- Я же говорил, товарищ полковник, что Тоня у нас девушка способная! Глаз у нее острый! - Как всегда, подполковнику не терпелось подчеркнуть свою личную причастность к происходящему. - Ладно, иди отдыхай, - сказал он, заметив Тонино нетерпение. - И готовься к следующей встрече.
На душе у Тони было смутно. Что даст ей завтрашний день и даст ли хоть что-нибудь или, перебинтовав Леону голову, она не будет знать, что делать дальше, о чем и как с ним говорить?
Весь вечер она искала Егорова, но так и не нашла его, хотя обошла все хаты, где жили разведчики. Кто-то сказал, что его послали в штаб одной из дивизий. Не нашла она и Дьяченко - он словно сквозь землю провалился. И вдруг Тоня почувствовала себя страшно одинокой. Геннадий умел ее слушать, умел понимать, и сейчас он был ей просто необходим, потому что одно дело - служебный рапорт начальству и совершенно другое - откровенный разговор с близким человеком.
Ночью она долго думала. Конечно, Петреску следил за каждым ее движением, за каждым произнесенным ею словом. Какое впечатление она произвела на него? Если плохое, то зачем он просил ее прийти снова?
И вот опять наступило утро.
Круглов, занявший свой пост у хаты, еще издали узнал Тоню и улыбался ей всеми морщинами, которые щедро избороздили его суховатое лицо.
- Опять в гости? - весело спросил он, когда она подошла к крыльцу. - Вчера ты, девушка, долго здесь засиделась. - Его глаза хитровато блеснули. - Раны, видать, глубокие…
- Эх, дядя! - вздохнула Тоня.
- Да, тетя! - в тон ей ответил Круглов.
Она посмотрела на окно. К стеклу изнутри прижалось лицо Петреску. Он пристально вглядывался в нее.
- Ну, я пойду, - сказала Тоня.
- Иди, иди… - И Круглов двинулся по своему короткому, смертельно надоевшему маршруту - вокруг хаты, - держа винтовку под мышкой, штыком вниз.
Когда Тоня вошла, Петреску стоял посреди хаты, взлохмаченный, в расстегнутом кителе, из-под которого была видна поросшая черными вьющимися волосами плотная грудь и короткая сильная шея. Повязка на голове едва держалась, а лицо за ночь заметно осунулось.
Он встретил Тоню настороженным, замкнутым взглядом.
- Здравствуйте! - весело сказала она. - Ну, как вы себя чувствуете?
- Плохо! Очень плохо, - проговорил он, не двигаясь с места.
- Что такое? Болит голова? Ну, сейчас сделаем перевязку…
- Нет-нет, ничего мы не будем делать! Ничего, - решительно возразил румын и даже отпрянул от Тони, словно опасаясь ее прикосновений. - Я вообще не знаю, кто вы такая, кто вас подсылает ко мне.
Тоня вскинула голову, и ее руки, которые уже стали разбирать содержимое сумки, на мгновение замерли в воздухе. Вот уж чего она действительно не ждала!
- И скажите тем, кто вас ко мне подослал, что больше я не скажу ни слова. Ясно вам? Я всю ночь не спал, думал и понял, что никакая вы не медсестра! Вы просто дурачите меня! Но я не так наивен…
Тоня подавленно молчала. Она была неискушенной разведчицей и сейчас отчетливо ощутила всю меру своей беспомощности. Нет, она проиграет эту схватку. Геня правильно говорил, он знал, что перед нею слишком сильный противник, ей не по зубам. Он может броситься на нее сейчас и задушить, и никто, даже Круглов, не услышит ее крика.
Ей хотелось броситься к двери и убежать, удрать куда глаза глядят, а потом будь что будет. Пусть ее хоть в штрафной батальон посылают!..
И вдруг она заплакала, уронив голову на стол, заплакала по-детски горько, неутешно, и узкая спина ее вздрагивала под гимнастеркой, а густые длинные волосы разметались и закрыли лицо.
Петреску оцепенел от этих глухих, сдавленных рыданий. Он так и остался стоять посреди хаты, а взгляд его выражал растерянность. За что он обидел ее? Вполне возможно, что она действительно медицинская сестра, добрая девушка, выполняющая свой воинский долг. Он обвинил ее в обмане, в притворстве, и вот она рыдает. Но какая актриса сумела бы так изобразить отчаяние? И если она разведчица, то какая разведчица позволила бы себе разрыдаться в присутствии врага?
- Я понимаю, - заговорил он. - Вы, конечно, не хотите мне зла… Простите меня…
Тоня отбросила с побледневшего лица тяжелые пряди волос и подняла на Леона влажные серые глаза с длинными ресницами, потемневшими от слез. Она и самой себе не могла бы объяснить, что с ней случилось, как прорвалось наружу непосильное внутреннее напряжение последних недель. И, уже не контролируя себя, она заговорила с тем воодушевлением, которое передалось и Петреску и заставило его верить каждому ее слову:
- Что вы знаете о моей жизни? Может быть, я в тысячу раз несчастнее, чем вы. Я осталась одна! В Одессе застряла моя сестра. Жива ли она, не угнали ли ее в Германию? Господи, каждый день для меня пытка, потому что я ничего о ней не знаю! Я готова на что угодно, лишь бы найти ее!
- Не плачьте, - сказал Петреску, шагнув к ней. - Эта проклятая война всех нас сделала несчастными. Если бы я был в Одессе, я бы помог вам найти сестру…
Тоня не ответила и стала готовиться к перевязке. Сегодня эта операция уже не причинила Леону боли - марлевая прокладка была густо смазана мазью и не присохла к ране. Тоня работала быстро, ловя на себе то ли виноватые, то ли благодарные взгляды пленного. Стыдно, конечно, что она не сумела сдержаться и именно при нем, при человеке из вражеского лагеря, дала волю слезам. Но, с другой стороны, это может ускорить их сближение: кажется, Петреску именно в этот момент проникся к ней и доверием и участием. Во всяком случае, сейчас от его недавней озлобленности и следа не осталось.
Она посидела с ним еще немного, спросила, не голоден ли он. Вспомнив, что на дне ее сумки давно хранится кусок шоколада, который она почему-то никак не позволяла себе съесть, хотя иногда очень этого хотела, Тоня вытащила его и протянула румыну.
- Пожалуйста, - сказала она. - Вы, наверное, давно этого не ели?
- О! - воскликнул он, не скрывая удивления. - Откуда такое богатство? И могу ли я лишить вас его? Нет, ни за что!
- Ну, давайте поделимся, - предложила Тоня. - И съедим этот шоколад вместе в знак того, что вы прощаете мне мои слезы, а я вам - дурные мысли обо мне. Согласны?
Она взяла из рук Петреску шоколад, пальцем пересчитала квадратики. Получилось девять. Пять она протянула ему, четыре оставила себе.
- Нет, - сказал румын, - это нечестно. Все-таки я хоть и пленный, но мужчина!
- Ну ладно, - не стала спорить Тоня и взяла свою долю.
- А теперь я пошла, - сказала Тоня. - Ждите меня завтра.
- Спасибо, Тоня. Я буду ждать.
Только сойдя с крыльца, Тоня почувствовала, как утомил ее этот странный, неожиданно обернувшийся для нее визит.
Савицкий встретил ее обычным вопросом:
- Ну, как?
По его взгляду, острому и веселому, по тому, как подался вперед Корнев, который сидел у стола, удобно опершись о его край, Тоня поняла, что ее ждали.
- Садись, - сказал Корнев. - Рассказывай. Вчера ты даже не поделилась со мной своим предположением, что этот румын понимает по-русски!
- Да, так, по крайней мере, мне показалось.
- Это было бы нам очень кстати, - заметил Корнев. - Нельзя ли уточнить, а? Ты не думала над этим?
- Что вы, товарищ подполковник! Если это и так, то он не признается. Ему ведь важно слышать, о чем мы говорим между собою.
- Он, может, и не надеется выжить, но хочет вести игру до последнего, - заключил Савицкий. - Что ж, его можно понять. - Полковник просмотрел какую-то бумагу, подписал ее и снова поднял взгляд на Тоню: - Ну, а еще что там было? Как налаживаются отношения?
Рассказать обо всем, что произошло с ней во время разговора с Петреску? Нет, это невозможно. Она все еще была растревожена мыслями о сестре, о которой действительно горевала и тосковала, все еще оставалась под впечатлением этой встречи, так трудно начавшейся и так мирно закончившейся. Говорить обо всем этом не хотелось. В сущности, это только начало. Вчера он поверил ей, сегодня встретил враждебно, а проводил дружески. Кто знает, что будет завтра? Не следует торопиться с выводами.
- По-моему, он неплохой человек, - вдруг сказала Тоня, - но ведь я так мало его знаю.
Савицкий кашлянул и пораженно посмотрел на нее.
- Ты что, занялась психологическими опытами? - строго спросил он. - Конечно, хорошо знать, с кем имеешь дело, но меня интересует другое…
- По-моему, он мне начал верить, - прервала полковника Тоня. - Разве это не относится к области психологии?
- А ты убеждена, что он тебе верит?
- Пожалуй…
Савицкий досадливо мотнул головой.
- Пойми, здесь не место предположениям. Да или нет - вот как ставится вопрос!
Что она могла ответить?
Савицкий понял растерянность девушки и мысленно упрекнул себя в том, что требовал от нее доказательств недоказуемого.
- Видишь ли, Тоня, - начал он мягко, - мы не можем рисковать ни делом, ни тобой. Сейчас наступает новый этап. У нас нет времени. Операция разворачивается. Мы отвечаем за жизнь десятков тысяч людей… Вот почему я и спрашиваю: уверена ли ты, что румын с тобой не хитрит?
Серые глаза Тони теперь смотрели на него с жесткой остротой.
- Мне так кажется, - упрямо сказала она. - С двух коротких встреч я ни в чем не могу быть уверена.
- Ну хорошо! - сказал он примирительно. - Пожалуй, ты права. Но о чем хоть вы говорили? Рассказала ли ты ему о себе, о сестре в Одессе?
- Да.
- Значит, кое-что о тебе он уже знает? Ну, и как он реагировал на твой рассказ? - спросил Савицкий. По отдельным деталям, по слову он все же вытягивал из Тони то, что его интересовало.
- По-моему, ему было меня жаль. Он даже сказал, что в Одессе помог бы мне найти Катю…
- Ого! - усмехнулся Савицкий. - Это уже кое-что!
- Что я должна делать дальше? - тихо спросила она.
- Попробуй завтра заговорить с ним так, чтобы он всерьез задумался о побеге, - как-то очень буднично продолжал Савицкий. - В этом и состоит вторая часть нашего плана. А когда дойдет до побега, ты пойдешь вместе с ним, доказывая этим и свою преданность ему, и стремление во что бы то ни стало найти сестру. Общая задача - проникнуть в Одессу и наладить связь с подпольщиками. Передашь им деньги и задание: разведать районы возможной высадки нашего десанта. А затем ваша группа будет собирать сведения о положении в Одессе, наблюдать за портом. Егоров и Дьяченко присоединятся к вам позднее.
Как ни готовилась Тоня к любым неожиданностям, но по плечам ее и по спине пополз влажный холодок.
- Но что же я ему скажу? - спросила она растерянно. - Как объясню, что решилась бежать вместе с ним?
- Это как раз просто, - включился в разговор Корнев. - Ты скажешь, что хочешь жить вместе с сестрой, и все. А твой отец, мол, пропал без вести, и поговаривают, будто он перебежал к немцам.
- Что с тобой? - обеспокоенно спросил Савицкий, заметив, как дрожат Тонины пальцы и мелко-мелко стучат зубы. - Ты боишься? Ты не решаешься?
- Ничего, ничего!.. - онемевшими губами проговорила Тоня и поспешно поднялась. - Можно идти?
Глава шестая
Она вышла в поле и направилась к старой риге, которая темнела вдали. Дверь тихо скрипнула, покачиваясь под порывами ветра. Тоня вошла, и мыши, сновавшие между охапками прелой соломы, мгновенно исчезли. Корявые жерди под потолком поддерживали гнилую крышу. Большое ржавое колесо от телеги, прислоненное к углу, напоминало о том, что и здесь когда-то была жизнь.
Ах, как хотелось Тоне, чтобы вот здесь, в углу, за дверью, стоял Геня и она могла бы хоть на мгновение прижаться щекой к заштопанному ее руками ватнику!
Позади скрипнула дверь. Она быстро оглянулась. Нет, это ветер…
Как много неприметных для постороннего глаза, но больших событий вместили прожитые сутки! Вчера в это время она впервые встретилась с Петреску, а сегодня… Поверит ли он?.. Может быть, она должна была сказать Савицкому, что не уверена? Не взваливать на себя такую ответственность? А вдруг Петреску разгадает ее мысли? Что тогда?..
Она пыталась сосредоточиться. Что, если действительно они с Петреску переберутся через линию фронта? Ведь тогда роли сразу переменятся! А будет ли он ее защищать? Ох, как же все запутано! И куда все-таки делся Егоров?
Когда она, уже в сумерках, подходила к плетню, окружавшему хату Петреску, сердце у нее вдруг остановилось от страха за Геннадия. Она подумала, что он уже переброшен на ту сторону и от нее это просто скрывают…
Круглов пошел было к ней навстречу, чтобы поговорить, но молча отступил, увидев, как стремительно она проходит мимо, даже не удостоив его взглядом. А она просто не заметила его, поглощенная своими нелегкими мыслями.
Петреску сидел на своем топчане и рассматривал фотографии в старом номере "Известий", который ему, вероятно, дал кто-то из часовых. Он даже не повернулся, когда она вошла. Ну вот, опять начинай сначала!
Тоня подняла с пола дерюгу, занавесила окно, зажгла "летучую мышь", поставила ее на табуретку рядом с топчаном, а сама села напротив, примостившись в углу на скамейке.
Наконец Леону надоело молчать. Он медленно положил газету на стол и повернулся к ней.
- Ну, как дела? - спросил он. - Судя по тому, что вот этот солдат, - он кивнул в сторону окна, - подарил мне гармошку, которую он, очевидно, забрал у предыдущего расстрелянного, моя очередь приближается?
- Ах, вы все о том же! - с досадой воскликнула Тоня. - Вас сегодня допрашивали?
- Нет, обо мне, видимо, забыли все, кроме повара.
- Ну почему же кроме повара? Я тоже помню о вас, пришла сделать перевязку, развлечь вас немного.
Он дотронулся рукой до головы:
- Пожалуй, не надо. Сегодня мне гораздо легче… И не все ли равно, в сущности, в какой повязке это произойдет…
- Неужели вы всерьез считаете, что доживаете последние дни?
Засунув руки в карманы, он прошелся по хате, приподнял фонарь и добавил света. Потом поднес фонарь к лицу Тони.
- Смотрите на меня, - тихо проговорил он.
Она взглянула в его напряженные, широко раскрытые глаза, которые смотрели на нее так испытующе, что она невольно подалась назад.
- Кто вы? - спросил он. - Зачем вы ко мне приходите? Вы хотите забраться мне в душу, чтобы, размягчив ее, добиться того, чего не смогли дать допросы? Напрасно, милая девушка! Мне очень жаль, но вы трудитесь напрасно. Я все сказал, что мог, и больше уже ничто не заставит меня разговаривать - ни пытки, ни смерть…
Он выговаривал каждое слово раздельно, и Тоня слушала не мигая, собрав всю свою волю.
- Что вы! - наконец тихо проговорила она. - Я не знаю, о чем вы говорите… Вы же только несколько часов назад извинялись за то, что обидели меня. Что случилось, Леон?
- А то, что не приходи сюда! Больше не приходи! А то я убью тебя! Мне ведь нечего терять… Оставь меня в покое!.. - Его рука дрогнула, он медленно отвел лампу, повернулся и поставил ее на стол.
Некоторое время Тоня молчала. Как много сил уже истрачено, а борьба только начинается!
И тогда она решилась - будь что будет!
- Слушайте, Леон, если бы вы оказались в Одессе, вы действительно помогли бы мне найти сестру?
- Я - офицер и слов на ветер не бросаю. Остается пустяк - перенестись в Одессу.
- Я помогу вам бежать, - шепотом сказала Тоня.
- Это чтобы выстрелить мне в спину?
- Нет, - возразила она, чувствуя, как в ней рождается какой-то другой человек, который может говорить убежденно о том, во что сам не верит. - Я не стану стрелять. Я сама пойду с вами, слышите?
- То есть как?
- Вчера ночью я все решила и продумала. Этот дом стоит на самом краю деревни. Его охраняет всего один часовой. Неужели мы его не снимем? Я достану оружие.
Он с недоверием смотрел на нее.
- Не понимаю! - пробормотал он. - Я вас не понимаю! - Быстрыми шагами он заходил из угла в угол, потом вдруг остановился перед нею. - Уходите! Уходите! Я не верю! Ни одному вашему слову не верю, как бы вы ни играли. Кто я вам?
- Вы? Никто! Но я же сказала, что у меня в Одессе сестра… Единственный родной мне человек. Я надеюсь найти ее.
- Уходите! Уходите!
Он повернулся и рухнул на топчан, сжав руками голову.
Многие годы, пока не началась война, Леон, романтически настроенный, считал, что только тот враг, кто держит в руках оружие. Но теперь от его юношеских иллюзий не осталось и следа. Он никогда не забудет, как немецкий солдат застрелил русского мальчишку, заподозрив, что тот партизан. Только сумасшедший мог это подумать! Солдат сам в это не верил, но убил мальчика просто так, на всякий случай. А потом оттащил его за ногу в канаву. И самое страшное - что никто не схватил убийцу за руку, никто не ужаснулся. Только ефрейтор, сидевший на крыльце, испугавшись выстрела, на мгновение прекратил играть на губной гармошке, а увидев, в чем дело, улыбнулся и заиграл вальс Штрауса.