При виде содержимого сундуков посадник едва не ахнул от приятного изумления, но все-таки промолчал – должность обязывала быть невозмутимым. Чего нельзя было сказать про бояр – они заволновались и одобрительно загудели. Такого щедрого подношения новгородцы еще не видали. Сундуки были заполнены золотыми и серебряными монетами, которые очень высоко ценились в Новгороде, разнообразными драгоценными каменьями и серебряной посудой. Сколько все это добро могло стоить, не смог подсчитать в уме даже князь Московский; он хоть и слабо владел грамотой, но считать умел быстро.
"Надо их сманить в Москву, – подумал он, пожирая глазами сокровища. – Надо! Любой ценой!"
– От имени Новгорода милости прошу всех вас быть нашими гостями. – Посадник церемонно поклонился. – Вам будут указаны подворья, где вы можете разместиться, а также доставлены питье и еда в нужном количестве за счет городской казны.
Такое предложение было большой щедростью со стороны Юрия Мишинича. Но дары тамплиеров стоили того…
* * *
Вечером Юрий Мишинич рассказывал князю Московскому о переговорах с предводителем тамплиеров, которые происходили всю вторую половину дня:
– …Но мы не можем всех их отставить в Новгороде! – Посадник смахнул пот со лба и жадно припал к краю кубка, в котором находилось охлажденное вино.
– Почему? – вроде безразлично спросил князь.
А сам насторожился как охотник, увидевший красного зверя. Он предполагал, что именно так оно и будет, ждал этих слов от посадника. Похоже, его надежды сманить тамплиеров в Москву не так уж и беспочвенны.
– В городе и сейчас много иноземцев. А тут еще эти… И все оружные, все добрые вои. Ну, как заварится какая-нибудь каша? Своим лад не можем дать, а ежели еще и эти возьмутся за мечи, то тогда нам хоть с моста да в воду.
– А как они мыслят свою жизнь в Новгороде? – осторожно спросил Юрий Даниилович.
– Готовы стать под наши знамена… – буркнул посадник. – Но у нас нет постоянной дружины! Если наступает лихая година, собираем ополчение, а в мирное время все мы трудимся. И потом, где столько средств в казне найти, чтобы содержать такую большую дружину?! Правда, одно предложение главного боярина гостей нам пришлось по нутру…
– И что же он предложил?
– Построить на Ореховом острове крепость. Пока деревянную – леса там вполне хватит для этого дела, а затем и каменную. Ведь Ореховый остров – это пробка, затыкающая проход в Нево. Никакая вражина не пройдет мимо. Мы уже как-то думали на сей счет, да все руки не доходят. И средств не хватает…
– "Пожадничали новгородцы, пожадничали, – мысленно улыбнувшись словам посадника, подумал князь. – Место там для крепости самое что ни есть подходящее. Эх, мне бы княжение новгородское! Сразу крепостцу поставил бы на Ореховом острове".
– Может, и впрямь принять это предложение?
– Разумно, очень разумно.
– Так-то оно так, но ведь всех приезжих на Ореховый остров не воткнешь. Их слишком много. Вот и думай теперь, как быть.
– Позволь, боярин, прийти к вам на выручку.
– Это как? – оживился посадник.
– Оставьте себе нужное количество воинов для гарнизона на Ореховом острове, а остальных я приглашу в Москву.
– А если не уговоришь?
– Уговорю, – с уверенностью ответил князь.
Он уже знал, что предложить беглым тамплиерам…
На следующий день Жерар де Вийе и его ближайшие помощники были приглашены на Княжий двор – отобедать вместе с князем Московским. Это была великая честь для тамплиеров, и они облачились в свои лучшие одежды. Только теперь, по совету посадника (и по здравому размышлению), тамплиеры сняли свои белые плащи с красным крестом и надели кафтанье, которое носили все иноземные гости, чтобы особо не выделяться из толпы новгородских гостей. Храмовникам меньше всего хотелось, чтобы король Филипп или папа римский узнали, в какую страну бежали рыцари опального Ордена.
Княжеской резиденцией считалось Городище. Оно находилось при истоке реки Волхов из озера Ильмень, напротив Юрьева монастыря. Здесь обычно держал свой стол призванный новгородским вече князь, его дружина и разные службы. Но поскольку Юрий Даниилович не имел такого статуса, московского гостя поселили на Княжьем дворе, где размещались приказы княжеских наместников. Здесь же находилась и древняя Вечевая площадь с деревянным помостом – "вечевой степенью", где во время собрания размещались высшие новгородские сановники.
К ограде Двора примыкала самая оживленная часть знаменитого новгородского Торга, где торговали привозными серебром и золотом в слитках, медью, сукном, винами, шелковыми тканям и пряностями. Восточные ароматы проникали в княжеские покои, и разомлевшему от обильного угощения Жерару де Вийе временами казалось, что он находится в парижском Тампле, а за окном шумит-гудит рынок Шампло.
– Возвращаясь к нашему разговору, хочу предложить вам следующее… – Голос князя Московского, обычно грубовато-властный, стал медоточивым и сладким. – Вы и ваши люди переезжают на жительство в Москву. Понятно, за исключением тех, кто пожелает остаться в Новгороде. Правда, здесь вам вряд ли предложат больше, чем я…
– Хотелось бы услышать, на что именно мы можем рассчитывать? – спросил Жерар де Вийе, разом отбросив задумчивость и расслабленность, навеянные воспоминаниями о недалеком прошлом.
– Во-первых, на мою защиту. До Москвы уж точно не дотянется ни король Филипп, ни, тем более, папа римский. Во-вторых, вам будут бесплатно предоставлены земли и возможность обустраиваться так, как вы сами захотите. В-третьих, я хочу пригласить ваших воинов в свою дружину. Они будут на моем полном обеспечении. И, в-четвертых, Москва готова принять любое (подчеркиваю – любое!) количество изгнанников, принадлежащих к Ордену Храма.
Жерар де Вийе даже немного опешил. Он не поверил своим ушам. То, что предлагал князь Московский, было пределом его мечтаний! По рассказам людей бывалых, прецептор знал, что русским можно доверять. Они не изменяют своему слову… в отличие от франков и их короля Филиппа, надменного глупца и клятвопреступника.
Немного помедлив, Жерар де Вийе выпрямил спину и торжественно молвил:
– Быть по сему!
Словно в подтверждение его слов за окном раздался гулкий бас вечевого колокола. Посадник собирал новгородский люд, чтобы решить вопрос с заморскими каликами, которых обидели король галлов и папа римский. Предложение Жерара де Вийе построить крепость на Ореховом острове и поставить там гарнизон, состоящий из рыцарей Ордена Храма, бояре уже одобрили, и дело оставалось за малым – утвердить этот полезный Великому Новгороду замысел народным Вече.
Глава 1
Великий инквизитор. Севилья, 1564 год
Беда пришла ранним утром. Сонные матросы каравеллы "Ла Маделена" никак не могли понять, что хочет от них монах-доминиканец в черной сутане с капюшоном. С небольшой группой солдат-копьеносцев он явился на корабль, когда небо на востоке уже начало светлеть, а прозрачные края туч над горизонтом покрылись позолотой, окрасив тихие воды реки Гвадалквивир в розовый цвет. Наконец до боцмана, который успел вылить на похмельную голову ковшик холодной воды, кое-что дошло, и он велел одному из матросов позвать капитана.
Капитан каравеллы Альфонсо Диас де Альтамарино появился на палубе в элегантном костюме из черной парчи, отделанном серебряными позументами, и с неизменной шпагой на боку. "Ла Маделена" пришвартовалась в порту Севильи вечером. Разгружаться было поздно, и он дал матросам возможность отвести душу в многочисленных припортовых тавернах за бутылкой доброго вина, потому как во время рейса существовал "сухой" закон – самое неприятное и болезненное явление для всех морских волков. Вино подавалось лишь к обеду, и то немного, да еще повар доливал спиртное в воду для питья, чтобы команда не маялась животами. Поэтому матросы поднялись на борт судна далеко заполночь и качались так, будто по Гвадалквивиру пошла высокая волна.
Путь из Нидерландов выдался трудным, море почти все время штормило, но капитан надеялся, что выручка за груз, покоившийся в трюме, перевесит все тяготы, выпавшие на долю команды. "Ла Маделена" доставила в Севилью высоко ценимый новгородский воск и лен; но главными сокровищем капитана, который одновременно являлся и купцом, была пушнина – шкурки соболя, норки, бобра и горностая. За сотню собольих шкур из России в Испании платили девяносто золотых дукатов. Сотня шкурок норки стоила тридцать пять дукатов, а сотня бобровых и горностаевых шкур – около двадцати. В последние годы дефицитные русские меха сильно поднялись в цене, и сумасбродные модницы и модники, в особенности придворные, готовы были выкладывать за них баснословные суммы.
К сожалению, Альфонсо Диас не имел возможности торговать с Хольмгардом напрямую. Все товары капитан покупал у нидерландских купцов и давал за них денег раз в пять больше, нежели голландцы платили русским. Тем не менее он все равно оставался с большой прибылью и уже подумывал приобрести еще одну каравеллу. Этот тип судов постепенно уступал место большим и вместительным галеонам, поэтому каравеллы сильно упали в цене. Их использовали в основном для каботажного плавания – неподалеку от берега.
Присмотревшись к сопровождавшим монаха копьеносцам, Альфонсо Диас похолодел – позади него стояли солдаты-полицейские "Святой Эрмандады"! Это были верные слуги инквизиции, и там, где они появлялись, всегда раздавались крики отчаяния, плач и стенания.
– Что… кгм!.. – прокашлялся капитан, чтобы проглотить ком, застрявший в горле. – Что вы хотите, святой отче? – обратился он к монаху-доминиканцу.
– Нам нужен штурман вашего корабля Жуан Родригеш Алмейду, – кротко ответил монах, опуская глаза вниз. – Где он?
Альфонсо Диас замялся. Конечно же показная кротость доминиканца его не обманула. Святая инквизиция пришла за очередной жертвой, а тот, кто попадал в ее застенки, редко получал отпущение грехов и, тем более, свободу. Многим были известны слова одного из главных инквизиторов, сказанные испанскому королю: "Не беда, если мы сожжем сотню невиновных, лишь бы среди них находился хоть один еретик".
Под еретиками разумелись любые враги папы римского, но в особенности евреи и магометане. От инквизиции не спасала даже смерть, потому что трупы виновных вырывали из земли и сжигали на костре. Обычно имен судей и свидетелей никто не знал. Если кто сознавался при допросе, его навеки замуровывали в подземельях или приговаривали к всенародному отречению от ереси. Несчастного выставляли в церкви в желтой одежде с красными крестами и со свечой в руке. Даже прощенный, еретик ходил с красным крестом на платье, чтобы от него бежали как от зачумленного. Кто не сознавался или попадался во второй раз, того отдавали в руки светской власти, которая охотно сжигала его живьем или после удушенья.
Капитан, как и все нормальные люди, тем более, его профессии, – естественно, грешил и грешил немало, поэтому панически боялся святой инквизиции. Но ему очень не хотелось отдавать в ее лапы штурмана "Ла Маделены". Португалец Жуан Алмейду обладал поистине феноменальными познаниями в судовождении. Его портуланы были удивительно точны, и когда он прокладывал курс, Альфонсо Диас мог быть абсолютно уверенным, что каравелла прибудет в порт к назначенному сроку, или по крайней мере с кораблем ничего не случится. Жуану Алмейде были известны все течения, все рифы и мели на пути в Нидерланды; мало того, он знал несколько языков и выступал в качестве переводчика, что экономило купцу немало денег.
Пауза несколько затянулась, и монах впервые посмотрел прямо в глаза капитану "Ла Маделены".
Альфонсо Диасу показалось, что на него уставилась гадюка. Он даже отшатнулся и едва не перекрестился, но вовремя придержал руку. Снова прокашлявшись, капитан ответил внезапно охрипшим голосом:
– Он должен быть в своей каюте…
Тут ему послышался плеск за бортом, но он не придал этому значения – в утренние часы играла рыба, а в Гвадалквивире ее было немало.
Монах отдал приказание, и солдаты бросились на полубак. Однако каюта Жуана Алмейду оказалась пустой.
– Куда девался штурман?! – резко спросил монах, мигом сняв словно карнавальную маску смиренное выражение на упитанном обрюзгшем лице.
– Не знаю… – Капитан растерянно развел руками. – Может, не вернулся с берега?
Он солгал. Альфонсо Диас знал, что штурман не покидал каравеллы. Едва "Ла Маделена" причалила к молу, Жуан Алмейду закрылся в своей каюте, уведомив капитана, что никуда не пойдет, хочет как следует выспаться. Альфонсо Диас, может, и поверил бы штурману, но он слишком хорошо его знал.
Португалец был вынослив, как горный мул. Когда во время продолжительного шторма все валились с ног, штурман стоял у руля словно скала; его не смущали ни дождь, ни ветер, ни качка, когда палуба уходит из-под ног и человеку хоть за воздух держись.
Похоже, на Готланде, главном торговом перекрестке Балтики, где у них была короткая стоянка, чтобы запастись продовольствием, – на острове все было куда дешевле, чем в Амстердаме – Жуан Алмейда получил какое-то неприятное известие. Весь остальной путь до самой Севильи он был мрачнее грозовой тучи, а на вопросы капитана часто отвечал невпопад.
– Не знаете или не хотите сказать, сеньор капитан? – спросил монах, прищурив левый глаз – будто целился из мушкетона.
– Клянусь святой пятницей – мне неизвестно, где сейчас может находиться штурман! – вспылил Альфонсо Диас. – Я спал, когда вы пришли!
– Тогда, с вашего позволения, мы обыщем судно.
– Ищите, – устало сказал капитан, ругая себя последними словами за нечаянный порыв.
Инквизиторы не любили, когда на них повышали голос. Это могло окончиться печально для капитана "Ла Маделены".
Солдаты Эрмандады заглянули в самые потайные уголки на каравелле, но штурман словно в воду канул. Впрочем, скорее всего, так оно и было, Альфонсо Диас вдруг вспомнил плеск воды за бортом. Похоже, Жуан Алмейда не стал дожидаться, пока его арестуют…
– Вы пойдете с нами, – непререкаемым тоном приказал монах-доминиканец; солдаты мигом окружили капитана и забрали у него перевязь со шпагой.
– Почему?! – воскликнул Альфонсо Диас, совсем утратив самообладание. – Нет, нет, я не могу… Я не могу оставить судно! Здесь у меня товар, я должен отправить его на склад, затем нужно рассчитаться с командой… Я не могу!
– На ваше судно наложен арест… до выяснения всех обстоятельств дела. – Доминиканец снова принял кроткий вид. – Вы не беспокойтесь, сеньор капитан, его будут охранять. Что касается вас, – тут инквизитор перевел взгляд на дрожавших от страха матросов, – то вам придется пройти в кордегардию и дать там необходимые показания альгвасилу.
На пристани капитана ожидала тележка, в которую был запряжен унылый старый мул. Он даже не реагировал на полчища мух, облепивших его словно сдобный медовый хлебец. Альфонсо Диаса усадили на тележку, которую тут же окружили солдаты. Монах-инквизитор, подоткнув сутану, взгромоздился на невысокую послушную лошадку, и вся эта небольшая процессия направилась на окраину Севильи, к замку Трианы. Число севильских инквизиторов было настолько значительным, что определенный для их проживания монастырь оказался слишком тесным, и трибунал разместился в замке.
Старинный замок Трианы имел и другое название – Святая Обитель. Так обычно именовали тюрьму инквизиции. Вследствие мавританского влияния, все еще доминировавшего не только в архитектуре, но и в повседневной жизни города, Святая Обитель была обращена на улицу глухой стеной. Еще совсем недавно арабская речь звучала на улицах Севильи так же естественно, как испанская, пока не вышел специальный указ, запрещавший горожанам говорить по-арабски. Поэтому и мориски, и мараны, для которых арабский был вторым, почти родным языком, говорили на нем лишь дома, между собой, при этом стараясь не повышать голоса.
Длинная каменная стена замка была мрачной и непроницаемой, как лица инквизиторов, которые трудились в замке не покладая рук, утверждая чистоту Веры. Широкий портал замка, исполненный в готическом стиле, закрывался двойными массивными воротами из дубовых плах с рельефными железными украшениями. Над порталом висел щит с изображенным на нем зеленым крестом – два грубо срубленных сука, на которых еще остались веточки с набухшими почками. Под крестом был начертан один из девизов святой инквизиции: "Exsurge Domine et judica causam Iuam" – "Восстань, Господи, и защити дело свое".