Дунька не поверила, но спрашивать не стала. После того, как Марфа дала отставку красавчику и дармоеду Никодимке, а допустила до себя Клавароша, после того, как и Клаварош ей явно надоел и не был изгнан лишь потому, что другого никого не подворачивалось, Дунька с минуты на минуту ждала от давней своей приятельницы, которая и в ход ее пустила, и ремеслу учила, всяких эскапад. Но положить глаз на московского полицмейстера?… Это у Дуньки в голове не укладывалось. Марфа и Архаров казались ей такой же несообразной парой, как корова и седло.
Хотя, может, и не такой уж несообразной - Дунька вдруг представила себе обер-полицмейстера таким, каков он был, приступаясь к ней в спальне. Тогда ее веселил дух шального приключения, но теперь-то можно взглянуть правде в глаза?
И в чем же тут правда?
В том, что был миг, когда она хотела его не менее, чем он - ее? Необъяснимый миг, пронзительный, болезненный миг?
Ох, как все запутывается порой в бабьей жизни…
– А что, Марфа Ивановна, не поехать ли нам на Ильинку вместе? А потом ко мне, я тебе домишко свой наконец покажу? - предложила Дунька.
– Сейчас мне не с руки, а денька через два, через три - с большой охотой, - отвечала Марфа.
* * *
Следующие дни у Архарова выдались неудачными - ни Саша дал о себе знать, ни подозрительные людишки, что крутились на Пречистенке, позволили увидеть свои гнусные хари. Наблюдение за особняком князя Горелова-копыта тоже оказалось весьма унылым - князь засел дома и упражнялся с фехтмейстером. Если к нему и присылали какие-то записки, так разве что голубиной почтой. Старая княжна Шестунова притихла и более не тормошила Волконского - возможно, уже знала что-то о беглой воспитаннице, а поди ее допроси со всей строгостью.
Архаровцы не дремали и разведали, что и волосочес-француз сгинул, словно корова языком слизнула, и лакей Павлушка воистину исчез.
Платона Куравлева держали в верхнем подвале Лубянки - Шварц отсоветовал его выпускать. Говорил - пусть тот, кто послал его к продажному писарю, еще малость побеспокоится, ему полезно!
Особняк все еще был на осадном положении - Федька с Тимофеем, Демка и Клаварош так там и ночевали. Левушка с превеликим восторгом укладывал на ночь у изголовья заряженные пистолеты. Вельяминов совершил было попытку бегства, но был задержан прачкой Настасьей и препровожден наверх, в одну из пустых комнат третьего жилья, где и посажен под ключ. Для его развлечения Никодимка с Клаварошем приволокли кучу старых французских журналов и книжонок, полагали утешить ими затворника, но нарвались на злобную отповедь. Тут лишь выяснилось, что петиметр понимает французское наречие только на слух, а грамоту освоить не посчитал нужным.
Тогда Клаварош взялся выспросить, что бы утешило недоросля в его временном заключении.
Архаров собирался, взяв с собой Левушку, ехать на Лубянку, и уже выстраивал в голове предстоящий трудовой день, когда в просторных сенях его перехватил Никодимка с вопросом: покупать ли недорослю Вельяминову зубной порошок?
– Что ему покупать? - Архаров решил было, что ослышался.
– Порошок - зубы полировать, - несколько смущаясь, объяснил Никодимка. - Еще они просят купить им парижскую мазь для свежести лица…
– Та-ак…
– И пахучей водицы, и румян для губ, и особо - для щек… и сурьмы для бровей…
– Та-ак, еще чего?
– Мушек! - выпалил Никодимка и тут же отскочил. Но Архаров не имел намерения бить - он лишь замахнулся.
– Ты чего на себя дурь напускаешь?! - возмутился Архаров. - Зубной порошок! Еще ему чего купить?! Сам, что ли, уже не видишь, где - дело, а где - баловство?! Тебя вот сурьмой намажу да на улицу выпущу, девкам на потеху!
За спиной у него раздался хохот - ухватившись за перила, помирал со смеху Левушка.
– Ни… Николаша… Сама государыня чистить зубы изволит!… И весь двор!…
– И ты, что ли? - недоверчиво спросил Архаров.
– Когда как выйдет.
– И как?
– Очень просто - палец в порошок, сунул в рот, потер, выплюнул.
– Вот тоже новая блажь…
Архаров, сопя, прошел мимо Никодимки, не дав ответа. Левушка же достал кошелек.
– Купи там ему чего-нибудь подешевле, сожитель.
– Чем бы дитя ни тешилось, - глубокомысленно произнес Никодимка.
– И не приставай к Николаю Петровичу с глупостями, понял? И без тебя от забот голова пухнет.
– Как изволите приказать.
– На черта ему, сидя дома, мушками облепляться? - глубокомысленно спросил себя Левушка. - Никодимка, стой! Вели, чтобы ему туда, наверх, большое зеркало оттащили. Коли он сам себе главная забава, так пусть тешится.
На Лубянку, впрочем, поехали не сразу, а сперва Архаров нанес не совсем служебный визит князю Волконскому.
Ловушка, которую он затевал, требовала более коротких отношений с князем. То, что Архаров был принят в его доме и обласкан супругой Елизаветой Васильевной, на сей раз являлось как бы недействительным.
Следовало, чтобы Волконский без лишнего смущения взял с собой Архарова туда, где тот мог бы познакомиться с покровителем Дуньки-Фаншеты.
При всем своем пренебрежительном отношении к светским приличиям Архаров не мог сделать ничего такого, что пошло бы Дуньке во вред. А как отнесется тот покровитель (от коего, кстати, в немалой мере зависел успех ловушки) к внезапному появлению в Дунькином окружении бодрого и вполне молодого кавалера с Лубянки - Архаров подозревал. Плохо относятся престарелые сожители к таковым кавалерам. Тем более те, что, как рассказала Дунька, не приглашают в "амурное гнездышко" гостей моложе шестидесяти лет.
Пока Архаров, а главным образом - Левушка, старательно говорили комплименты хозяйке и показывали себя с лучшей стороны, жизнь на Лубянке шла должным порядком.
Надо сказать, что жизнь эта была архаровцам весьма любезна. Где бы еще они узнавали столько любопытного и колобродили почти безнаказанно? Потому Федька, дождавшись, пока начальство уедет, сбежал с Пречистенки. У него были и более важные дела, чем сидение в особняке на случай, ежели карточные шулера пойдут на него штурмом с осадными лестницами на плечах.
Взяв извозчика, он поехал к Илье Черепанову и узнал, что денщик не возвращался, писем на имя Фомина не приходило, но приезжал некий господин, говорящий по-русски не совсем чисто, с высокомерной картавостью, осведомлялся.
– И что же ты? - спросил взволнованный Федька, осознав их общую с Архаровым ошибку: надо было придумать, что отвечать подобного рода посетителям.
– Сказал, что господина Фомина видеть никак невозможно, они в отсутствии. Спросил, не угодно ли чего передать, - отвечал Черепанов.
– Ишь ты! - восхитился Федька. - И ведь не соврал! А теперь говори живо - как выглядел тот господин?
– Молод, собой хорош, мои бабы его видели, переглянулись да и припечатали словцом: бабья погибель, - усмехнувшись, сказал Черепанов. - Может, лучше их позвать? Они-то всего его доподлинно разглядели.
– Зови!
Пришли Анютка и Марьюшка. Первая застыдилась, зато вторая определила визитера так: хорош, как ясный день.
– Ну уж и ясный! - возразила, покраснев, Анютка.
Стали докапываться, чем красавчик ей не угодил.
– Да ведь черен, как арап! - объяснила она.
– Это как это?! - Федька повернулся к Черепанову.
– Да врет она, арапа и я бы приметил, - отвечал хозяин.
– И не вру, как Бог свят! Какой же ясный день, коли у него волосья вороные?! - возразила, несколько освоившись в обществе полицейского, Анютка.
– И опять же врешь, волосья у него убраны и напудрены, - возразил Черепанов.
– Вороные, - стояла на своем Анютка. - И не русский он. Может, француз, а может, вовсе черкес.
– С чего ты взяла? - удивился Черепанов. - Где ты, из Москвы не выезжавши, черкесов видеть могла?!
– А видывала!
– Вот, Федор Игнатьич, какие новинки дома обнаруживаются, - растерянно пожаловался Черепанов. - И чем же тот кавалер смахивал на черкеса?
– Носом, - подумав, сказала Анютка. Так и выяснили, что нос у него с горбинкой, лицо худощавое, смугловатое, и ему самому, видать, этот тон кожи нравится, иначе бы его запудрил, а так - ходит почти без пудры. Потом установили и рост - повыше Федьки, и что в плечах широк, и что лет около двадцати. Но далее возник спор. Анютка настаивала на черных, как полагается черкесу, глазах, Марьюшка же утверждала, что глаза светлые и сверкали, как два алмаза. То есть, красота визитера ошарашила ее куда больше, чем товарку, что и заметил вслух Черепанов.
Затем дошло и до одежды. Цвет кафтана и камзола все дружно определили как лазоревый. Отметили присутствие шпаги - но в шпагах не разбирался никто.
– Трость! - вспомнил Черепанов. - Щегольская трость!
Однако, будучи спрошен про ручку, ничего сказать не мог - особых примет не было.
По просьбе Федьки он записал на бумажке приметы, после чего Федька поехал на Лубянку.
Там он зашел в канцелярию и отдал бумажку, чтобы переписали нужным образом, а потом занес показания Марьюшки и Анютки в кабинет к Архарову, положил на стол. И тут в двери, которую он за собой не прикрыл, потому что заглянул на полминутки, встал Устин Петров.
– Феденька, тут с находкой, - сказал он.
Устин, прижившись на Лубянке и освоившись, со всеми был приветлив, услужлив и ласков, всех называл именами приятно-уменьшительными, кроме, разумеется, Архарова со Шварцем и старших офицеров.
– Впускай, - распорядился Федька, которому показалось забавным допросить посетителя в начальственном кабинете.
Вошел чистенький маленький старичок, в длинном зеленом кафтане, явно переделанном из старого пехотного мундира, с коричневой заплатой на левой поле, в чулках со спущенными петлями, в разбитых башмаках и с узелком. От порога поискал взглядом образа, нашел один - Николая-угодника, перекрестился.
– Мир дому сему, - сказал неожиданно полнозвучным голосом.
– Заходи, дядя, с чем пожаловал?
– Меня с детства учили чужого добра не брать, - сообщил старичок. - А тут добро лежит у самого порога. Я думаю - все равно же к куму в Зарядье собирался, именины у кума, дай занесу на Лубянку. Может, у кого украли, может, кто ищет… может, погубила девка душу…
– Какая девка?
– Может, в реку бросилась, - горестно продолжал старичок, - а может, злодеи девства лишили… всякое Божьим попущением случается…
– Давай сюда, дядя, - велел Федька, показывая на узелок. - Сейчас разберемся.
– А награждение за находку разве не полагается?
– Ты сперва находку покажи.
– Я покажу, а ты - цап? Нет, ты сперва мне награждение.
– Так откуда же я знаю, как тебя награждать? - удивился Федька. - Может, там у тебя драные лапти? Награждение полагается за ценную находку - скажем, ты табакерку золотую подобрал или часы… Что там у тебя?
– Платье, - совсем тихо сказал старичок. - Платьице… Думал, дадут награждение… Мне и полтинничек - большие деньги…
Федьку как резануло, он полез за кошельком.
– Держи рубль, покупаю у тебя твое платьице! Не глядя! Давай сюда!
Старичок тут же отдал ему узел.
– Я за тебя помолюсь, только скажи, как звать!
– Федором звать. А теперь ступай, Христа ради, у меня дел невпроворот.
Старичок ушел, а Федька недоуменно уставился на свое приобретение. До сих пор он сам себя в жалости не уличал.
– Вот ведь смуряк охловатый, - обозвал он сам себя. - Хрусты тебе, смуряку, девать некуда! Платьице тебе понадобилось… Может, и впрямь дорогое?
Он развязал узел и обнаружил в нем испачканные юбки, серую и белую, и при них красный жакетик-карако, отделанный фестонами. Хмыкнул, прикидывая - не отдать ли это сокровище Клаварошу для его зазнобы? Распялил одежду на руках - нет, Клаварошева зазноба тут не поместится. И додумался - понес приобретение Шварцу. У того в чуланчике есть всякая маскарадная одежда, включая монашеские рясы, женский наряд тоже пригодится.
Он спустился в первый подвал, ниже не пошел - никто из архаровцев не любил бывать во втором. Там было Шварцем разведено такое пыточное хозяйство - человека неподготовленного мороз по коже продирал.
С беспредельной аккуратностью были развешены по стенам кнуты и плети, там же имелась дыба, в углу лежала "лиса", представлявшая собой распиленное вдоль пополам двухсаженное бревно с отверстиями для пяти пар ног. Верхнюю часть бревна приподнимали, заправляли туда ноги сидящего на полу преступника, потом вновь опускали, и таким образом он дожидался своей очереди на допрос, попутно наблюдая подробности предыдущего допроса, что зачастую лучше всяких уговоров способствовало решению покаяться.
Кроме того, на видном месте стоял весьма вонючий бочонок с дешевой селедкой крепкого посола. Кормление селедкой, после которого сутки не давали воды, тоже входило в Шварцев арсенал, и немец утверждал, что за дознанием такого рода - большое будущее, ибо человек, чье здоровье не на шутку подорвано допросом, будучи отправлен в каторгу, плохой работник и только даром ест казенный хлеб. Преступник же, чья спина и кости остались целы, хлеб в Сибири будет есть не напрасно.
Федька крикнул, и к нему поднялся Шварц, очень недовольный, что отвлекли от дела.
– Вот, Карл Иванович, в твой чуланчик, - сказал Федька, вручая смотанное в ком платье. - Старичок один подобрал на улице и принес, чаял получить награждение. Отчистить - глядишь, пригодится.
– Пригодится, - преспокойно сказал Шварц, развернув приобретение. - Я всегда полагал тебя наблюдательным полицейским служащим. Я полагаю, ты не отпустил добродетельного старичка?
– А на кой он тебе, Карл Иванович?
– Спросить, где и при каких обстоятельствах найдено сие платье. Коли бы поступить по справедливости, то награждение ему должен выплатить я, потому что это мое платье.
– Твое?
– Оно, бывши выдано для наружного наблюдения, тогда же пропало, насколько я понял, вместе с господином Коробовым…
– Карл Иванович! Точно оно?
– Точно оно. В таковом случае…
Продолжать Шварц не стал - он остался без слушателя.
Федька кинулся наверх, выскочил на Лубянскую площадь, заметался - хорошо, увидел своих, возвращавшихся с добычей. Архаровцы вели воришку, который повадился промышлять по церквам. Долго охотились - и вот повезло, взяли с поличным. За архаровцами шел человек, держась за щеку, и клялся добраться до государыни, чтобы слезно жаловаться на полицейский произвол. Он вовсе не собирался спасать негодяя от рук правосудия, будучи лицом посторонним, и коли негодяй, спасаясь от погони и крепких кулаков, заскочил ему за спину и им на миг загородился, так это еще не повод выбивать зубы.
К Шварцу, дознавать подробности, воришку потащил один человек, держа разом за шиворот и за вывороченную к спине руку, прочие кинулись искать старичка.
Он далеко не ушел - поймали на Никольской.
Со всевозможными любезностями его вернули обратно на Лубянку и усадили в комнате для расспросов свидетелей. Тут же вызвали свободного канцеляриста, и старичок, безмерно гордый, что вот ведь, кому-то для важного дела понадобился, да и сам нечто значительное совершил, рассказал, как утром нашел платье на речном берегу, куда выходит калитка его домишки. Лежало себе и лежало, опрятно сложенное, как если бы кто нарочно снял и оставил.
Кое-чему Федька уже научился.
– А как земля вокруг, сильно потоптана и разрыта?
– Ничуть не разрыта.
– Драки, выходит, не было?
– А какая драка, коли злодей напал на девку? Она, поди, и пискнуть не успела.
Федька хотел было возразить, но вспомнил Сашино телосложение - самое что ни на есть девичье. Он ведь в такой беде тоже пискнуть не успеет.
Платье лежало на столе. Федька распялил его и стал внимательно изучать. Старичок наблюдал за ним с огромным интересом, отвечая меж тем на вопросы канцеляриста - кто таков и где проживает.
– А живу за новым Успенским храмом, всякий покажет, - очень довольный тем, что всякое слово записывается, рассказывал старичок. - Оттуда идти к Дербеневской набережной, все вправо забирая, и будет тебе примета - забор с красным крестом, что от чумы остался. И там, еще направо поворотя, тут же за домишком нашего пономаря мой будет…
– Какого черта! - вдруг воскликнул Федька. - Тут же все цело!
Он показал старичку шнурование.
Федька имел в виду - если с Саши одежду сдирали силком, то и шнурки, и дырочки для них должны были пострадать. Старичок его понял, но имел свой домысел - начал толковать, что достаточно задрать девке подол, и он сам еще не позабыл, как это делается. Федька слушал сие рассуждение, чувствуя, что сходит с ума, еле сообразил - старичок-то не знает, что платье было на лице мужеска полу!
Выходит, Коробов сам снял с себя юбки. С одной стороны, оно и понятно - сколько же можно в женском платье гулять? С другой - почему оставил казенное имущество на берегу Москвы-реки, сложивши, дабы не помялось? В самом деле, что ли, топиться пошел, как предположил шустрый старичок? И куда после того в одних подштанниках направился? Или кто-то его снабдил мужским нарядом?
Потом, вспомнив поучения Шварца, Федька стал сводить концы с концами по части сроков. Без опытного канцеляриста бы не справился. Получилось, что старичок нашел платье на третий день после того, как карета с амурами увезла Сашу, а принес его тоже с немалым опозданием - дня три собирался навестить кума в Зарядье.
Все сходилось - Саша как раз и отсутствовал шесть дней.
Доложили Архарову. Показали платье.
– Мать честная, Богородица лесная… - пробормотал Архаров. - Ну и запутанное дело… Федя! Завтра с утра займешься. Поедешь, поглядишь, что там хорошего на берегу. Позор - народу на Лубянке прорва, своего же человека чуть ли не неделю сыскать не можем! Бить вас некому!
После такого вразумления оставалось только выскочить из кабинета.
Потому что как раз было, кому бить. Вот уж и кулаки должным образом сжимаются.
Архаров легко освоился в новой должности. Многое в ней ему нравилось, например - отсутствие иного начальства над головой, кроме князя Волконского. Он умел распоряжаться людьми и поддерживать порядок в Рязанском подворье, умел и заставить себя уважать - с посторонними бывал немногословен, да еще и хмурость на лицо напускал.
Но одного он не выносил - вынужденного бездействия.
Ему не довелось служить в армии и он не знал изнуряющих длительных маршей, не знал безнадежной траты времени в ожидании, пока кто-то наверху примет судьбоносное решение и двинет войска хоть в какую-то сторону. Жизнь гвардейского офицера в Санкт-Петербурге была деятельна, то учение, то парады, то в караул, хотя результата деятельности было не предъявить. В полиции же всякий раз можно было видеть определенный результат, но иногда приходилось добывать его, не ведая сна и покоя, иногда же, если сравнивать следствие с водным потоком, словно бы какой-то камень валился с небес прямо в русло, поперек течения, делая запруду, и все усилия не способствовали продвижению вперед. И оставалось ждать не той минуты, когда объединенные усилия многих рук вывернут и выкинут к чертям вышеупомянутый камень, а совсем иного - случая, порой нелепого, как если бы к камню подскочил кузнечик и, брыкнув его задней ногой, отшвырнул на полторы сажени.