Сейчас в ловле шулеров как раз наступило такое бездействие, и Архаров тихо злился. Да еще секретарь Сашка…
Архаров ждал гонцов из Санкт-Петербурга с ответом из Главной полиции. И даже не представлял, каков мог бы быть на вид этот ответ.Он понимал, что и дорога длинна, и не сразу, возможно, ему сыщут требуемый предмет, но ожидание его истомило, руки чесались чего-нибудь натворить.
Зная его смурное состояние, подчиненные все куда-то попрятались, и лишь Шварц безбоязненно к нему заглядывал - немец настолько был уверен, что ему ничто не угрожает, что и впрямь оказывался в опасных положениях крайне редко.
До того дошло, что и Левушка притих, присмирел - Архарову пришлось посылать за ним, чтобы дать ему поручение: съездить на Ильинку и купить чего-либо дамского, не слишком дорогого, но и не грошового, и без баловства - одни пламперы в особняке на Пречистенке уже имеются, зубной порошок также приобретен. Левушка умчался и вскоре был назад с парными браслетами - золотыми, французской работы.
Архаров осведомился о цене и счел, что Дунька вполне достойна пятидесятирублевого подарка. После чего поехал на Пречистенку переодеваться - денек выдался нескладный, так хотелось хотя бы завершить его полезным образом, и Архаров собрался к князю Волконскому. Левушка увязался было следом, но Архаров растолковал положение дел: он хотел вместе с Волконским попасть в гости к Дуньке, покровитель которой молодежи не жаловал, и с тем покровителем поладить.
Архаровцы вскоре после Дунькиного лихого набега на Пречистенку разведали и доложили, что оный Гаврила Павлович Захаров - человек в годах, в отставке, прежде служил в немалых чинах, женат, имеет внуков, но смолоду был превеликим шалуном. И теперь московским сальцем не оброс, лишь покрылся морщинами, как печеное яблоко, и был поджар и проворен на зависть иному раскормленному недорослю. Кроме того, он действительно привечал ровесников - и особливо рад бывал, когда к нему наезжал князь Волконский. На то у Архарова и был главный расчет.
– Стало быть, в доме, где Захаров поселил Дуньку и сам живмя живет, мы и поставим на шулеров ловушку, - говорил он Левушке, сидя перед зеркалом в пудромантеле, пока Никодимка заново налаживал ему букли.
– Только одна закавыка - туда теперь старички ездят каждый со своей мартоной, - сказал Левушка. - А ты явишься один - оно как-то сомнительно. Впору Марфу с собой брать!
– С кем? - переспросил Архаров, успевший забыть Дунькину болтовню.
Никодимка, уже уносивший прочь свое цирюльное хозяйство, даже задержался в дверях из любопытства.
– С мартоной. С сожительницей, то есть. Ты бы, Николаша, хоть одну модную книжку прочитал! То бы и знал, как их теперь называют.
– И в какой книжке про сожительниц пишут?
– Господина Чулкова сочинение, "Пригожая повариха". Не бойся, это на русском писано, но лучше всякого французского романа. Там девку Мартоной зовут, мы и переняли. Все лучше, чем матерно поминать.
Архаров хмыкнул. Получалось, что Левушка обвинил его в употреблении матерных слов. Но вот как раз это он делал довольно редко - в тех случаях, когда бывал выведен из терпения, иногда для шутки, а также в обществе женщины, с которой условился об амурных услугах.
Он подумал, что надо бы достойно ответить на обвинение, - и не стал отвечать. Заместо того кликнул Никодимку.
Тот примчался, всей своей сладкой образиной изъявляя: чего прикажете?
Архаров вдруг представил, что с тем же выражением дармоед приступался к Марфе в ее розовом гнездышке, и моментально понял сводню. Он сам бы тоже, натешившись, скоро прозрел и выпроводил наскучившее приобретение.
– Никодимка, завтра пошлешь в книжную лавку за "Пригожей поварихой", - велел Архаров. - Отдашь Устину. Скажешь - по вечерам будет мне читать.
– Устину? - переспросил Левушка. - Архаров, побойся Бога!
И расхохотался.
– "Пригожая повариха", - повторил Никодимка. - А для чего ж Устину? Я ее сразу Потапу на поварню снесу.
Левушка повалился на кресло, взбрыкнул длинными ногами, целясь в потолок, и уже не то что хохотал - ржал до слез. Едва с кресла не слетел.
– Умничаешь больно, - сказал камердинеру Архаров.
– Так ему ж надобно. Ему Меркурий Иванович почитает, как хотя бы то же бламанже стряпать… - начал было Никодимка, но тут, перекрывая Левушкин смех, захохотал и Архаров.
– Ступай, ступай, уморишь! - закричал Левушка и замахал на камердинера руками. Тот понял, что дело неладно, и выскочил за дверь.
Левушка сам снял с друга пудромантель и помог надеть парадный красный кафтан с толстенным золотым шитьем, насчет коего у них вышел спор: прошибет его пистолетная пуля с десяти шагов или же отлетит, как от хорошей кирасы.
Архаров был убежден, что при его чине золотое шитье должно быть соответствующим - в палец толщины и с большими завитками. Это юный вертопрах, вроде Левушки, может скакать в легком кафтанишке, отделанном лишь перламутровыми пуговичками, а обер-полицмейстер обязан являть собой солидность. Во всем! И тощим быть ему также не полагается.
Князь Волконский был несколько удивлен интересом Архарова к амурному гнездышку господина Захарова, но перечить не стал - в самом деле, где-то же должен обер-полицмейстер хоть изредка играть в карты с партнерами своего круга. И за молодого щеголя его Захаров не примет - Архаров выглядит несколько старше своих лет, держится достойно. Надо полагать, общества он не испортит.
Архаров решил сразу не говорить князю про будущую ловушку - а действовать по обстоятельствам. Кто его, это гнездышко, знает - может, оно таково, что ловушку в нем и не наладить? Мало, к примеру, народу привлекает, да и гости - убогие старцы, которых на крупную игру не раскачаешь?
Общество в Дунькином новом доме подобралось небольшое, но веселое. Девицы - кто успел побывать в актерках, кто и по сей день играл на театре, их немолодые покровители, приближенные к покровителям лица - всего в тот вечер гостей набралось не более дюжины. На карточных столиках, а их было два, лежало золото, и порядочно золота - вопреки указу государыни Елизаветы Петровны от 17 июня 1761 года.
Архаров отметил, что Дунька завела все необходимое для светско карточной игры - не только ломберный столик велела в углу поставить, но также приобрела толкие мелки и изящные щеточки для стирания записей на зеленом сукне, костяные фишки, заменявшие в расчетах деньги, фарфоровые лотки для фишек, красивые шватулки для карт. Карты она велела покупать французские и немецкие, пренебрегая теми, что изготовлял в Санкт-Петербурге на Итальянской улице, позади католической церкви, карточный фабрикант Рамбоа. Все колоды были клейменые - почему Архаров и догадался о их происхождении. Если на русской колоде червонный туз был мечен печатью, изображавшей сирену, то на заграничной - крючком рыболовной уды под радугой, что можно было воспринимать как весьма откровенную аллегорию.
Игроки произвели на Архарова хорошее впечатление - никакой особой злости он на лицах не прочитал, а только веселье от приятного времяпрепровождения, опять же - персоны чиновные, а на Москве слово такой отставной персоны имеет большой вес. Тогда он попросил князя намекнуть хозяину дома, что обер-полицмейстер посетил его неспроста.
Архаров уже давно был знаком с господином Захаровым, их, наверно, год назад представили друг другу, и большого удивления его визит не вызвал. Легкое недоумение, пожалуй, и при том - вполне чистосердечную любезность. Опять же, его князь Волконский в своем экипаже привез. А князь - фигура почтенная, кого попало с собой таскать не станет, да и собственная должность Архарова достойна уважения. Все это вместе взятое перевесило его относительную молодость, и тревоги в сердце хозяина не возникло.
А вот Дунька, которую здесь звали исключительно Фаншетой, даже несколько растерялась. Они никак не ожидала, что обер-полицмейстер нанесет ей такой визит, и прямо не ведала, что и подумать. Особливо когда ловила на себе его взгляд - обычный архаровский взгляд исподлобья. Да еще прищур… Дунька знала, что прищур у Архарова природный, однако на сей раз в нем был некий смысл, и она подала ему знак - открытым веером дотронулась до левого уха. Сие означало: чего ты на меня таращишься, за нами следят!
Архаров веерной азбуки не знал и сигналом пренебрег.
Тогда Дуньку охватило волнение - ну как он сюда за ней приплелся? То-то было бы похождение на зависть товаркам! Коли бы сам обер-полицмейстер вздумал ее у сожителя отбить!
Дунька была натура добрая и широкая - любви особой ни к кому не испытывая, дарила свою ласку весело и от всей души. Покровитель был старше ее, пожалуй, втрое, но, единожды оказавшись с перепугу в его объятиях, она более не придавала возрасту и лицу особого значения. Архаров же, как ни странно, вызвал в ней некоторое смятение - она догадалась, что этот человек мало кого впускает в свое одиночество, и уж, во всяком случае, бабьему сословию дороги в его сердце нет, до такой степени нет, что он от раза до раза успевает позабыть, как амурные дела делаются. А тем не менее силой его Господь не обидел, и сила эта выплескивается буйно, обильно, пронзительно…
И коли бы он, взяв ее к себе, всегда был таков, как в вечер ее набега, то, пожалуй, они бы неплохо приспособились друг к другу.
Дунька, убедившись, что ее сожитель занят с картежниками, послала Архарову призывный взгляд и тут же, подхватив юбки, исчезла, успев стремительно обернуться. Более отчетливого приглашения и вообразить было невозможно. Архаров убедился, что на него не обращают внимания, и пошел следом.
Дунька заскочила под лестницу и его туда поманила. Место темноватое, однако сюда никто непрошенным и незамеченным не сунется, выдадут скрипящие ступеньки.
Они оказались совсем рядом - Архаров в новом увесистом кафтане, золотное шитье которого на груди вполне могло заменить кирасу, и Дунька в беспредельно открытом платье из голубой, густо затканной серебром ткани. И неизменные банты на груди и на рукавах бодро топорщились вырезными кончиками, и плиссированный газ в три слоя торчал прямо от локтей, так что руки вырастали словно бы из сердцевины цветка.
Высоко поднятые и ненапудренные волосы венчала шляпка не шляпка, а нечто сложное, с маленькими воланами из лент, кружевами и целой клумбой крошечных искусственных цветков. Острым мысиком оно опускалось вниз и завершалось цветком из золота и камушков. Архаров подивился тонкой работе и совершеннейшей бесполезности этого убора.
– Ты, сударь, для чего пожаловал? - в упор спросила взволнованная Дунька.
Она рано пошла в ремесло, у нее не было первых поцелуев с ровесником под лестницей, и вот теперь оно и дало о себе знать…
Архаров полез к себе в карман, шагнул к Дуньке и нашел ее руку.
– Держи, Дуня, подарок, - и вжал ей в ладонь оба браслета.
Дунька посмотрела на подарок и удивленно спросила:
– Это, сударь, за какие же заслуги?
Архаров не то чтобы смутился - а почему-то никакого приличного слова на ум не взошло, одно лишь неприличное.
Очевидно, она догадалась.
И очень ей не понравилось его лицо в тот миг, когда он вручал браслеты. Было в том лице нечто безнадежное, обреченность непонятная, даже тоска - коли Дуньке не померещилось. А, статочно, и не померещилось. А острой бритвочкой наяву резануло.
– Забирай свои браслеты, сударь, другой подаришь, - решительно заявила Дунька и положила их на торчащий край ступеньки.
– Нельзя же так. Это тебе, сама знаешь за что…
– Не возьму.
– Дуня, тут ты неправа, нельзя же без подарка… - Архаров попытался разумно и приличными словами объяснить, что женская услуга требует вознаграждения, как и всякая иная, но Дунька встала на дыбы. И такой вопрос задала, на какой ответа не существует в природе:
– А с чего ты, сударик, решил, будто девушка не может с тобой лечь без всякого подарка? Просто так? Не чтоб из тебя браслеты выманить, а - так?
– Дуня…
– Я двадцать лет как Дуня! Вот мне двадцать, тебе - тридцать два, я знаю, Марфа сказывала. Так я тебя вдвое умнее. Ты вот не знаешь, что можно прийти к кавалеру просто так, просто так, а я, вишь, знаю!
– Что значит просто так? - насупившись, спросил он. Она почувствовала каменную стенку, прошибить которую невозможно, и все же не утерпела, ринулась в бой.
– Потому, что захотелось прийти!
– Нет, это ты потому, что я вас тогда на фуре в госпиталь отправил… я же понял… Возьми браслеты, Дуня. По-хорошему.
– Не то ты понял! - Дунька устремилась к нему и ухватила за плечи, даже встряхнула. - Ну с чего ты, сударь, решил, будто с тобой можно только за деньги?!
– Не деньги же, браслеты… - пробормотал Архаров, чувствуя, что Дунька просто не желает его понимать. Были же неписаные правила отношений между мужчиной и женщиной, он их просто соблюдал, весьма удобные правила, вот разве что стоимость браслетов его смущала - может, по теперешним Дунькиным понятиям следовало бы сделать подарок подороже?
– А ну, сударик, погляди мне в глаза! - вдруг потребовала она.
Сроду Архаров не глядел в глаза женщине, с которой имел амурно-денежные отношения. А вот пришлось. И взгляд вышел тоскливый и очень недолгий.
– А Марфа-то права, - произнесла Дунька. - Крепко тебя та французенка подцепила.
– Какая еще француженка?
– Та, которой ты деньги на обзаведение дал. У нее модная лавка на Ильинке.
Архаров стряхнул с себя Дунькины руки, сунул браслеты в карман и попытался было гордо и безгласно уйти. Но она не дала.
– Вот почему тебе нужно, чтобы за деньги!… Хитрый, сударь! Для нее себя бережешь? Ну так и напрасно! У нее другой есть!
Отродясь никто Архарову сцен ревности не устраивал, и он решительно не знал, как себя теперь вести.
Да и не полагалось Дуньке скандалить, имя ее тому не способствовало, поскольку означало "благоволение". Очевидно, благоволение могло заводить женщин чересчур далеко, там, где всякая вещь от избытка чувств обращается в свою противоположность.
Обер-полицмейстер спасся бегством.
Он думать не желал ни о каких "других". Он знать не желал, что там, на Ильинке, творится в действительности! И еще - он сам себя испугался, ведь, коли Дунька продолжала бы развивать сию пикатную тему, он мог, вполне мог бы, не удержавшись, закатить ей порядочную оплеуху.
Ну, стало быть, и сбежал. Поднялся по лестнице так быстро, как только мог. Лишь ступеньки жалобно заскрипели, оценивая тяжесть его тела.
Господин Захаров меж тем был подготовлен Волконским к важному разговору. Узнав, что в его доме намечено устроить ловушку для шулеров, он, как и предполагал князь, развеселился.
– Мое амурное гнездышко - к вашим услугам, господин Архаров, со всем своим содержимым! - воскликнул он, полагая, что полицейская затея сможет его немало развлечь. И, к счастью, не имел такой способности читать по лицам, какую обер-полицмейстер тщетно пытался воспитать у подчиненных. Иначе уловил бы, что его собеседник на мгновение окаменел.
* * *
Наконец с утра пораньше заявилась Марфа.
Никодимка, докладывая о ней, имел огорченный вид - похоже, пытался вернуть себе ее благосклонность, да потерпел афронт.
– Тащи сюда, - распорядился Архаров.
– Точно ли сюда к вашим милостям? - ушам не поверил Никодимка.
Поскольку Марфа завела себе привычку являться в гости ни свет ни заря, то Архаров узнал о ее визите, лежа в постели. И решил - не будет особой беды, коли он примет сводню в спальне. Конечно, накинув шлафрок и подпоясавшись. И ничего особенного - многие вельможи этак поступают.
– И кофе тут же готовь! - не отвечая на глупый вопрос, приказал Архаров.
Марфа вошла без всякого стеснения, и Архаров вспомнил афоризм, который услышал от кого-то из сослуживцев: дар быть всюду, как дома, присущ королям, девкам и ворам.
Судя по Демке Костемарову, так оно и было - Демка легко осваивался в любом помещении. А теперь вот и Марфа подтвердила афоризм - уселась возле постели, да еще стул по полу возила, чтобы получилось поближе. Вот разве что с королями Архаров дела пока не имел - их только на Пречистенке недоставало…
– Ну, слушай донесение, - сказала Марфа. - Четверо женихов - это ты мне, сударь мой, соврал. Пятеро их было. Голятовский уж на другой женат. Репьев по-настоящему и не сватался, так, начал, да бросил это дело. Бухвостову не до невест - он, подлец, оказался женат, недавно это открылось. Фомин… тут я, прости, не докопалась, он петербургский, здесь наездами бывает, но сватался дважды.
– Я докопался, - буркнул Архаров. - А кто же пятый?
– Пятый - человек не простой, князь. Горелов-копыто!
– Мать честная, Богородица лесная… - пробормотал ошарашенный Архаров.
– Но этот не сватался и отказа не получал, а старая дура (Марфа почему-то княжну иначе не называла) сама к нему ластилась и делала авансы!
– Очень странно. Мне она сказала, что доктора запретили девице замуж выходить, чтобы от супружеского волнения ее болезнь не усилилась.
– Супружеское волнение, чтоб ты, сударь, знал, все болезни лечит! А запрет этот старой дуре нужен, чтобы девку свою до поры придержать.
– Стало быть, всем четверым так и было заявлено?
– А чего ж для всякого отдельное вранье придумывать? Так и запутаться недолго. Всем - одно, и на том стоять крепко! - убежденно сказала Марфа.
Архаров безмолвно согласился.
– Но почему Горелов-копыто, каков с него прок? - спросил он. - Не богач, при дворе не блистает…
– А вот тут, сударь мой, прелюбопытное дельце… - Марфа прищурилась и тихонько засмеялась. - Кофею велишь сварить? Тогда - расскажу!
– Никодимка! - заорал Архаров.
И тут же началась вся кофейная суета.
– Многие глупости рассказывают об этой Варваре. И что княжна ее в девичестве родила, и что покойной государыни дочь от Разумовского, и что даже нынешней государыни дочь неведомо от кого, и что покойного царя Петра дочь - вот и до такого додумались… Правду знает только старая дура, потому что на девку свою откуда-то пенсион получает.
– А что за пенсион и как ты про него догадалась?
– Не я - добрые люди подметили. Шестуновы всегда жили небогато. Род знатнейший, да в кармане - блоха на аркане и вошь на веревочке. А как эта Варвара у княжны завелась, так и роскоши всякие - с ней вместе.
Варвару-то она иногда вывозит, так на девке всякий раз то брошь неслыханной цены, то серьги, как у царицы. Чьи-то подарочки.
– Про отца добрые люди ничего не говорили?
– На Лопухиных грешат, кто-то из них. Ты подумай, фамилия Варвары - Пухова, а незаконным как раз такие клочки от фамилий достаются.
– Тогда была бы Пухина.
– Ну, про это ты спрашивай того, кто крестил, а я только сплетни передаю. Лопухины или кто иные - неважно, а важно другое - о ней заботятся и хотят ее в свое общество ввести. Для того старой дуре и князь - хоть какой, а князь, и девка за ним вмиг становится княгиней. А потом, когда ее княгиней Гореловой в Петербург привезут, ко двору представят, никто уже особо докапываться не станет, откуда она взялась. Из Москвы - и ладно! Станут, конечно, да только княжеский титул все прикроет.
– Ты полагаешь, Марфа, родители девицы этот брак затеяли? - Архаров призадумался. - А чем же им Петр Фомин был плох? Хорошего рода, гвардеец,и его жена не на последнем месте бы в столице оказалась…
– А не князь!
– Выходит, очень хотят дочку при дворе видеть?