- Это - воинский собор. Здесь молились герои! Они Отечество защищали. Женщин, детей, веру, храм этот… Да, по канону Василия Великого, солдат, проливший кровь, на три года от причастия отстраняется, но и это - часть его жертвы за людей. И солдатам этим и священники и мирные жители в ноги за их подвиги кланялись, как спасителям, своей жизни ради других не жалеющих…
Трезвеющий на глазах верзила окинул Онисина цепким взглядом:
- Ты ведь тоже служил?
- Служил.
- И здесь работаешь?
- Работаю…
Неожиданно дебошир громко зевнул и сам удивился:
- Ты смотри… И что мне делать?
- Трезвей. Приходи на исповедь к священнику, он тебе дальше все расскажет… Только обязательно приходи.
- Приду, - сказал он, повернулся и пошел к выходу, но у самых дверей обернулся: - Ты это… Спасибо…
- Не за что, - ответил Сергей, повернулся и увидел стоящих в двух шагах от него настоятеля и Ивана.
- Ну что, Иоанн Владимирович, - спросил настоятель. - Может, пора уже нашего "стажера" на полноценное дежурство переводить? С ночными дежурствами и, так сказать, утверждением в должности? Как думаешь?
- Воля ваша, - сказал Иван. - Я могу лишь рекомендовать… Но я бы рекомендовал.
- Стало быть, на том и порешим, - сказал отец Варфоломей. - Примите мои поздравления, Сергей Николаевич, теперь вы - смотритель собора….
**************************
5/18 сентября 1380 года окрестности реки Вёрде, и 8/21 сентября 1380 года - устье реки Непрядва
Осень выдалась странная: солнце еще светило ласково и щедро, а деревья уже вышили обильные красно-желтые узоры на своих кронах, словно нарядившись к прощальному празднику.
По узкой, едва заметной в траве тропинке, шел человек. Был он лет тридцати с небольшим, роста чуть выше среднего, русоволос и крепок. И осанка, и манера держатся выдавали в нем принадлежность к воинскому сословью, рода явно непростого. Странно было, что одежда на страннике не вязалась ни с его статью, ни повадками… Длинное, по щиколотку, одеяние из грубой, выбеленной солнцем ткани, с широкими рукавами и капюшоном, подошло бы скорее, монаху. А вот тяжелый, почти двухметровый посох из яблоневого ствола, больше напоминал дубинку, венчающуюся увесистым поручнем. За плечами виднелся, привязанный к могучей спине походный мешок. Впрочем, гадать на его счет было делом неблагодарным: время на Руси стояло лихое и нескончаемый поток бед давно размыл все привычные уклады. Не то что ремесленника от купца - своего от чужого не отличишь… Редкие прохожие, встречавшиеся на его долгом пути, предпочитали не гадать, а аккуратно обходить путника стороной. Он не обращал на них внимания - шел и шел, чуть пришаркивая по тропе крепко сплетенными лаптями… Тропа стала подниматься в гору, густо заросшую лесом. Странник остановился, заметив одинокую фигуру в монашеском одеянии, стоящую под ветвями кряжистого, узловатого дуба. Необычностью он не уступал приближающемуся к нему путнику, но необычность эта была иного рода. Высокий, худой, седобородый (кроме бороды и разглядеть ничего было нельзя - лицо закрывал монашеский куколь), старик стоял, чуть склонив голову и неторопливо перебирал диковинные четки из желтого, словно солнечного, камня. Если б не эти четки, его вообще можно было не заметить - так неподвижно и беззвучно стоял он, почти сливаясь темным облачением с коричневой корой дуба… И если в пришедшем чувствовались живая энергия и сила, хоть и тщательно контролируемые, но вполне очевидные, то во всем облике монаха сквозило такое умиротворение, что, казалось, он был естественной частицей и этой дубравы, и этой горы, и облаков… Пришедший остановился в нескольких шагах, поклонился и замер, не мешая молитве. Старик спрятал в широкий рукав четки и спросил глухим, давно отвыкшим от слов голосом:
- Что ты хочешь и чего ищешь, чадо?
- Господь посреди нас, - поздоровался пришедший.
- И ныне и вовеки.
- Мое имя Александр, я инок небольшого монастыря, что в Радонежском Бору, недалеко от Москвы. Ищу часовню в этих краях, что освещена святому Дмитрию Солунскому. И того инока, что живет возле нее… Преподобный Сергий, игумен нашего монастыря меня к нему послал… Имени его только не сказал…
- Знаю, кого тебе надо… Ступай за мной.
Александр поклонился, благодаря, и направился за монахом, почтительно отставая на шаг.
- Какой у тебя посох необычный, брат, - не оборачиваясь сказал монах. - Таким и медведя зашибешь, не только разбойника.
На лице Александра промелькнуло что-то вроде тени стыда или досады.
- Настоятель приказал… благословил, - еще более негодуя на себя за "военную" оговорку, неловко пояснил он. - Я давно зарёкся оружие в руки брать… Будь то нож или палка…
- Именно зарекся?
- Ну… для себя решил, - видно было, что тема эта для Александра неприятна и отвечает он лишь из вежливости, явно пересиливая себя.
- И что же ты за послушание в обители нес, если инструментом не пользовался?
- За яблоневым садом ухаживал. Там все голыми руками наловчился делать. А настоятель распорядился одну яблоньку… в этот посох переделать.
- Хм, - в голосе монаха проскользнуло что-то вроде смешинки, что было совсем уж необычно - дико было даже представить себе этого отшельника улыбающимся. - Стало быть, изменил твой игумен ее предназначение? Была яблонька а стало… Впрочем, в мире вообще предопределенности нет - на все воля Божия… Человек по одному видит, думает и предполагает, а у Господа планы иные… Стало быть, взял отец Сергий яблоньку, и… А ты как это понял?
- Я - монах, - сказал Александр. - мне оружия не надо…
- Только потому что монах? А что такое - монах?
- Посвятивший себя Богу всецело, без остатка, - твердо сказал Александр. - Мир на жажду царства небесного сменивший.
- Небо нельзя купить ни богатствами, ни даже самой праведней жизнью, - вздохнул старец. - Все одно обмен неравнозначный будет, проживи ты хоть сто лет безвинно, как ангел. Вечность с богом за крохотные сто лет земной жизни?
- Но ведь это все, что может дать человек. Для Бога это - миг, а для человека - все что имеет, без остатка… И по милости Божей…
- Это так, - согласился монах. - А почему оружие для тебя так болезненно?
- Простите, забыл спросить, как ваше святое имя?
- Нарекли Дмитрием. Говори, что наболело, брат. С самого больного и начинай. Сначала надо лечить самую опасную рану.
- Когда-то… в другой жизни, я был боярином из знатного рода. Меня готовили к жизни ратной и я… я не разочаровывал своих учителей… Были сражения… Поражения и победы… снова поражения… Вы ведаете, что творится на Руси… И этот мир стал мне немил своей жестокостью… Я знаю, что молод, но я повидал много нехорошего… И сам был… хорошим бойцом… И я ушел из этого мира в другую жизнь, мне дали иное имя… А потом князь московский решился на противостояние с Ордой. Митрополит был в Константинополе, у Патриарха, и Дмитрий Иванович приехал за благословением к нашему игумену, прося дать ему хотя бы двух людей из "войска Сергия", для укрепления духа воинства… Настоятель благословил Ослябю и меня. Ослябю - это понятно, он из рода давно уже охраняющего митрополитов и духовенство в их опасных странствиях… Брат Родиона - Андрей, даже сейчас с митрополитом Дионисием в Константинополе… А я-то кто? Для мира я умер… Настоятель перед отправкой постриг меня в великую схиму и дал имя - Александр… Но все три святителя, чьи имена я носил не могут просветить мой темный ум… Оружие я брать не могу - я же монах… Мои молитвы… Что мои молитвы?! В обители есть такие молитвенники, по сравнению с которыми я - ничто… Значит… Отец Сергий просто отослал меня? Значит, я - плохой монах и ему просто не нужен? Я ведь умер для мира… И вновь отправлен в мир… Видать плохой я монах, - повторил он с тоской.
- Плохой, - охотно согласился с ним старец. - Один раз не по твоему вышло, и ты уже отчаялся. Ты хотел в монастыре, подальше от людей грехи замаливать да Богу молитвы возносить, а тут начальник, тебя, мудрого, не спросив, на послушание отправил… И сразу мир плохим стал, слюни-сопли до земли… А настоящий монах должен быть готов в любое время, в любом месте, хоть в печи огненной, хоть на поле брани, хоть посреди бурлящего океана - Верить и волю Его исполнять! Ты еще даже не представляешь, какими интересными дорогами ведет нас Бог…
- Пути Господни неисповедимы…
- Для большинства, - уточнил монах. - А верным Ему Бог обещает: "Откройте мне сердца ваши, и глаза ваши будут наблюдать пути Мои" … Дай-ка я тебя еще спрошу… Уж прости старика: давно людей не видел, по живым словам соскучился… Вот когда ты был боярским сыном и копьем, как своими пальцами владел, что бы ты сделал, как увидел, что татары твой дом разоряют? Жгут, убивают?
- Ведомо что: порубил бы нечисть.
- А сейчас?
- Попробовал бы увещевать, но… скорее всего погиб бы, во славу Божию… И с молитвой…
- "Во славу Божию"? - вздохнул старик. - Да еще и с молитвой… Ошибаешься ты в отношении себя, брат. Хороший ты монах. А вот как человек… Как можно назвать того, кто имел возможность помочь, и не помог? Кому даны таланты хранить и защищать, а он попускает убийство близких, лишь бы спокойно спать по ночам? Убьешь - будешь мучатся. Ночами не спать. В ночи выть, аки волк замерзающий… Может пить будешь. Может с ума сойдешь… Не знаю… Но если не встанешь на пути врагов, целый народ желающий из мира Божьего стереть… то тогда КАК жить будешь?
- Но я…
- Монах, а не священник. Вот и не бери на себя больше, чем дано. Это священник приносит Богу жертвы и потому руки его должны быть чисты. А ты - христианин живущий особой жизнью и этой жизнью свое желание в стороне отсидится не оправдывай.
- Но как же "не убий"? "Вложи меч в ножны"?
- Потому что смерть - это не нормально. В Божественном замысле нет места ни смерти, ни болезни, ни разрушению. Это все наша "заслуга". Но пока не настало Лето Господне, и на земле есть зло, нужны такие как ты: умеющие отличать добро от зла и защищать первое от второго… Ты сейчас идешь к часовне Дмитрий Солунского. Что ты ведаешь о нем?
- Был большим начальником в Солуни… Вроде наших князей… Христианин с детства. Проповедовал, защищал единоверцев. За это был убит. Про то ж каждый знает: Дмитрий Солунский и Георгий Победоносец - покровители воинов.
- И все? Та история куда поучительнее. Когда разгневанный император прибыл в город и велел заключить Дмитрия Солунского в темницу, он решил еще наказать и унизить христиан в городе. Был у него невероятно сильный и умелый воин, германец по имени Лий. Император приказал устроить гладиаторские бои, силой принуждая христиан биться с непобедимым воителем. Побежденных сбрасывали с помоста на копья. И никто ничего не мог сделать… И тогда пришел в темницу к Дмитрию молодой христианский воин по имени Нестор, прося у Дмитрия благословения на поединок с германцем. И Дмитрий дал это благословение. Потому что если Лия никто бы не остановил, он убивал бы одного христианина за другим, внося в души людей страх и смятение. На утро, в схватке, Нестор сбросил Лия на копья с помоста. Разгневанный император приказал убить Нестора, Дмитрия и уехал из города, раздосадованный потерей редкого бойца.
- Отец Дмитрий, я уже понимаю, что вы меня к чему-то ведете… Говорите прямо, я пойму….
- Дошел до меня слух, что татары, собираясь к нам на сечу, наняли за большие деньги удивительного поединщика. Ходит молва, что он печенег и провел чуть ли не триста поединков… Ну, триста не триста, а воин он и впрямь редкий. Я бы сказал - непобедимый…Силы и мастерства необычной… Да и копье у него чуть ли не на метр длиннее обычного… А ведь все знают, что длинным копьем владеть тяжелее, чем малым: чуть что не так - можно плечо сломать…
- Отец Дмитрий… Вы ведь были когда-то воином, да?
- Сейчас не обо мне речь… Представь себе что одолеет он нашего поединщика…
- У князя Дмитрия хорошие воины…
- Не против этого… И поражение это сломает дух всего воинства. К чему это может привести - догадываешься… А теперь еще одно. Ты без меня знаешь, что Мамай - не потомок Чингизидов и власть держит лишь хитростью и удачей. Но на его место давно метят претенденты по праву крови. Не надо быть мудрецом, что бы понять, что он поднимет оброк… а Русь и без того истощена… И знающие люди говорят, что после битвы собирается он принести на Русь магометянскую веру… Это может укрепить его позиции в Орде… Православные же храмы будут разрушены, священники и верные Богу… в лучшем случае - изгнаны…
- Тем более, отче! Это ж какая ответственность! Тут великий воин нужен, а я кто? Я не достоин…
- А достойных вообще нет. Это я тебе как знающий говорю. Есть смелые. Бог не любит робких…
- Но даже если…. То… Как?! Ты же сам говоришь - он непобедим…
- Это правда. Но и Голиаф был куда лучше Давида в ратном деле. И если ты готов положить душу за други своя… я подскажу тебе возможность.
- Я готов, отче.
- Печенег силен и опытен. У него лучший конь, лучшие доспехи, лучшее копье… Но оно, как тебе известно - ломкое. Как и у каждого конного поединщика длинное копье ломается, ранив противника или выбив его из седла, иначе его владелец рискует остаться одноруким или потерять его - в зависимости от силы, с которой он его держит.
- Я это знаю.
- А отчего оно ломается?
- От удара о доспехи…
- А если доспеха не будет?
- То проткнув соперника оно даст на мгновение возможность приблизиться вплотную, - глухо сказал Александр.
- Да… И второе копье не должно быть ломким. Это должна быть мощная рогатина с крепким и острым клинком, способным пробить доспехи…. И тогда, как бы непобедим и ловок он не был, то поделать все равно уже ничего не сможет… Это - смерть, брат. Но эта победа. Так иногда бывает: умерев - побеждаешь… Страшно?
- Смерти? Нет, смерти я не боюсь. Для мира я все равно умер… Страшно, что при встрече Создатель скажет…
- Вот потому-то и говорится о душе, положенной за други, а не о кошельке, здоровье или даже жизни… Мы пришли. Преподобный Сергий отправил тебя ко мне… Но это ты уже понял. Я сказал тебе то, что был должен сказать. Теперь думай сам. Выбор за тобой. Твоя воля, тебе ей и распоряжаться.
- Но где я возьму коня, оружие?
- Коня тебе даст князь, когда ты вызовешься на поединок… Хорошего коня, ни у кого такого нет… А оружие… Постой здесь…
Старик повернулся и пошел куда-то в лес. Александр посмотрел на небольшой сруб, увенчанный грубо сколоченным крестом. Потемневшее от дождей и времени дерево создавало иллюзию монолитности, словно не изба перед ним стояла а старинный склеп из черного камня… Инок неожиданно улыбнулся:
- Изменил предназначение яблони, - вслух припомнил он. - Значит… не считает меня плохим монахом…
- Не считает, - подтвердил вернувшийся старик. - Вот, возьми Нашел неподалеку… Я-то этих железок не боюсь…
В тряпицу был завернут изумительной работы наконечник копья. Широкий, как лезвие меча, двусторонней заточки, из твердого и легкого - явно нездешнего - металла…
- Где ж нам древко взять? А ну-ка, примерь на посох? Подходит? Хорошее совпадение… А поручень будет служить противовесом. Заклепаешь, и будет тебе славное оружие… Но помни, что это всего лишь оружие. Его-то всегда изыскать можно… Не оно главное…
- Я знаю, отче…
Александр смотрел на отшельника теперь как-то иначе. Было видно, что он хочет о чем-то его спросить, но… Удерживается.
- Развязывай свою котомку, - сказал отшельник, - нечего схиму беречь. Это она тебя беречь должна. А ты боялся, что как худого монаха спровадили… Лучшую одежду обители дали - броню небесную…. Тебя ведь отец Сергий Пересветом называл? Чистый свет, значит… А теперь у меня к тебе просьба будет. Передай эту икону и мое благословение князю Дмитрию… Скажи ему: все будет хорошо…
- Отче! - не выдержал Александр. - Знаю, что тороплюсь, но… Скажите: как ТАМ?
Лица отшельника под куколем видно не было, но Пересвету показалось почему-то показалось, что он улыбается.
- Там - хорошо, - сказал отшельник. - И там все иначе… Но довольно пустых разговоров. Ничего не бойся, сынок. Господь с тобой. А теперь становись на колени, я благословлю тебя…
… Когда даже сама гора, на которой стояла часовня скрылась из вида, Александр все же не выдержал и развернул завернутую в тряпицу икону. На потемневшем от времени дереве был изображен Дмитрий Солунский в ратных доспехах. В левой руке он держал копье, а в правой - налитые солнечным светом янтарные четки…
Татарское войско вышло на брань, едва рассеялся утренний туман. Впереди, на могучем, покрытом богатой попоне коне, восседал лучший воин, которого можно было найти за немалые богатства Востока. Спокойный, уверенный в своей непобедимости, затянутый в редкие и дорогие "пластинчатые" доспехи, он даже не удосужился взять щит, вооруженный лишь длинным копьем, что б сбросить врага на землю и прикрученной к седлу палицей, что б добить поверженного.
Отступающий туман явил его взору странного противника. Высокий и широкоплечий поединщик, облаченный в странный, покрытый крестами балахон с остроконечной "шапкой", издалека напоминающей шлем. В руках воин держал короткое копье с широким наконечником.
Желтые, "тигриные" глаза половца под металлической "личиной" цепко пробежались по фигуре и оружию противника. Под устрашающей маской не было видно выражения его лица, но коня вперед он послал уверенно и властно, явно не собираясь затягивать схватку… Темник Мамай лично просил его преподать русским жестокий и показательный урок. Яса Чингиз Хана прямо запрещала поединки, но половец не был мусульманином, а спасение души Мамая было личным делом правителя…
Кони стремительно сближались. От встречного ветра схима на груди русского всадника плотно облегала тело, демонстрируя отсутствие доспехов.
Глаза половца расширились - он был опытным воином и успел все понять… Но было уже слишком поздно…
Летописи говорят, что никогда еще на Руси не было столь страшной и кровавой битвы. Мамаю победа нужна была любой ценой6 наследники "чингизидов" не простили бы ему поражения. Русские, дерзнувшие бросить вызов непобедимой Орде, знали, что в случае поражения пощады не будет никому. Это была битва не на жизнь, а на смерть…
Дальнейшее знает каждый. Войска Мамая были разбиты и "темник" бежал. Он еще пытался собрать новое войско для реванша, но потомок "чингизидов" Тохтамыш не дал ему шанса на реабилитацию, разбив его войска и захватив власть. Мамай бежал в Крым, где чуть позже был убит воинами хана.
Русские, одержав тяжелую победу, были так ослаблены, что спешившие на помощь Мамаю отряды литовского князя Ягайло сумели добить множество раненых и ослабленных воинов, захватив немалую часть добычи…