– Да о ком вы? Не понимаю, – Варенька пожала плечами и хотела идти в дом, но мать загородила ей дорогу.
– Что ты здесь делала в такой час? – прошипела она в лицо дочери.
– Цветы поливала, – уверенно солгала Варенька. – Чтобы до восхода успеть. А вы отчего так взволнованы, маменька?
– Ах, вот как? – Зинаида Павловна даже задохнулась от такой наглости. Ее материнское сердце подсказывало, что он был здесь и, может, даже все еще здесь. – Что ж, ты меня вынуждаешь! Запомни, ты сама меня к этому вынуждаешь! – грозно проговорила она непонятные тогда Вареньке слова и окинув ладную дочкину фигуру испепеляющим взглядом, круто развернулась и пошла к дому решительным шагом.
Тут обязательно надобно заметить, что о личности Николая Константиновича Зинаида Павловна знала куда больше своей дочери, и все, что она слышала о нем, любую женщину, имеющую молодую и красивую дочь, могло только пугать. Ольшанский действительно не только был исключен из университета за беспорядки, не только арестован за распространение прокламаций, но и имел репутацию завзятого соблазнителя. Поговаривали, что одна несчастная даже покончила с собой после того, как он, совратив ее, бросил самым жестоким образом в самом щекотливом положении. Тут как раз Зинаида Павловна ничего удивительного не находила – как же еще может поступать человек, который не желает верить и признавать своего Творца? Да никак больше.
А Ольшанский в Бога не верил, и это было доподлинно известно, даже позволял себе прилюдно самым непростительным образом высказываться по этому поводу. И то, что он вдруг заявился к обедне, Зинаиду Павловну еще больше насторожило, потому что она ни капли не верила в его раскаяние, зная, что раскаивается человек только под воздействием сильнейшего потрясения от пробуждения совести. А разве могло существовать такое потрясение, чтобы у этого циничного человека совесть проснулась? Да он поди о таких вещах и не слыхивал! Безбожники для Зинаиды Павловны, как нетрудно догадаться, были самыми страшными грешниками. И тут вдруг этот человек танцует с ее дочерью и имеет наглость напрашиваться к ним в дом, а в городе поговаривают, что он как-то слишком быстро переменился.
Словом, сложив все, что она видела и слышала, Зинаида Павловна сделала единственно возможный вывод – негодяй Ольшанский намерен соблазнить ее дочь, оттого и прикидывается теперь этаким благородным человеком, однако не тут-то было! И Зинаида Павловна решила действовать безотлагательно, чтобы спасти дочь от этого злодея, чем, собственно, и объясняется ее последняя реплика, до поры до времени не совсем понятная.
Варенька горько вздохнула, понимая, что мать что-то задумала, и не ожидая от всей этой сцены ничего хорошего. Однако она была натура романтическая, как вы уже поняли, и ради любви готова была пожертвовать многим. Она, может, и сама не подозревала тогда, чем именно ей придется пожертвовать, но уже решила, что сделает все, чтобы добиться своего. Ее нынешнее поведение с матерью, которую Варенька уважала и несколько побаивалась, для нее самой было неожиданным, однако она осознала, что сделала свой выбор и теперь должна приложить все усилия для того, чтобы не отступиться от него. Впрочем, отступать она и не собиралась. Стоило только вспомнить нежные взгляды и слова Николая Константиновича, как Варенькино сердце наполнялось решимостью снова и снова. Она пообещала, что будет ждать его – так и будет!
Следующая неделя была прожита в атмосфере взаимного недоверия. Зинаида Павловна не сводила за столом подозрительного взгляда с дочери и Вареньке приходилось быть крайне внимательной к своему поведению. Однако обе понимали, что долго так продолжаться не может, и ждали, когда же разразится гроза. Наконец, в пятницу за обедом Варвара Павловна, с прищуром глядя на дочь, сообщила, что завтра приезжает дальний родственник – московский купец Антон Гаврилович Солдашников.
– Кто это, мама? – спросила Варенька удивленно. – Я ничего о Солдашниковых не знаю.
– Вот и познакомишься, – заключила Зинаида Павловна таким тоном, из которого Варенька сделала вывод, что мать имеет особенные надежды на визит этого самого Антона Гавриловича.
На следующий день, как и было обещано, после полудня, у ворот дома остановился наемный экипаж, из которого вышел весьма представительный блондин сорока лет, в светлой чесучевой паре, в мягкой шляпе и с тростью. Мужчина был высок и широк в плечах, держался прямо, а большое лицо его имело выражение располагающее и доверчивое. Черты же этого лица были приятными, но как бы несколько смазанными – небольшие, но внимательные голубые глаза, прямой крупный нос, большой улыбчивый рот, высокий лоб и густые пшеничные усы.
Антона Гавриловича, а это был именно он, можно было бы назвать красивым мужчиной, по крайней мере почти не находилось женщин, имевших удовольствие его знать и остававшихся равнодушными к его наружности. Возможно, дело тут было не только, да и не столько в наружности, сколько в манере себя держать, умении очаровывать и в удивительной жизненной энергии, которую так и излучал Солдашников. В любом случае, этот сорокалетний красавец, вдовец, слыл по Москве большим любителем женского пола и сердцеедом. Что же вынудило его оставить дела, многочисленных поклонниц и большой город ради маленького именьица в N-ском уезде?
Наиболее внимательные читатели уже разгадали – конечно же, это было письмо Зинаиды Павловны, в котором она, пользуясь далеким, но родством, без всяких обиняков предложила ему жениться на своей дочери, узнав из достоверных источников, (коих у нее имелось немало, о том, что Антон Гаврилович желал бы жениться вторично, но на девушке, пусть и небогатой, зато скромной и почтительной. Солдашников же, воспользовавшись случаем – он ездил по делам в Р-скую губернию – решил на обратном пути завернуть в N-ский уезд и посмотреть, что же это за невесту ему приготовили.
Итак, новоявленный жених прибыл в имение Черниговых. Встретили его гостеприимно и радушно. Варенька очаровала его буквально с первого взгляда, так как в ней оказалось все то, о чем в тайне мечтал Антон Гаврилович – ум, прекрасная внешность и манеры, а главное скромность и почтительность, что так редко можно встретить у современных московских красавиц, подверженных влияниям моды и идеям равноправия женского пола. Вареньке гость тоже понравился – действительно, трудно было устоять перед его обаянием, а более всего подкупила ее та внимательность и искренность, с которой он к ней отнесся. Они подолгу гуляли в саду, устраивали пикники, ездили в N-ск с визитами, обсуждали книжные новинки, музицировали и говорили о многом, так что за считанные дни сдружились окончательно.
Что же касается свидания с Ольшанским, то Вареньке пришлось от него отказаться, так как Зинаида Павловна продолжала за ней следить с удвоенным вниманием. Варенька получила, правда, записку от Николая Константиновича, в которой он так же просил пока не видеться, в интересах общего дела, так сказать, и предлагал ждать бала у Свешниковых, в конце месяца, где непременно обещал быть. Впрочем, несмотря на то, что Варенька тосковала по Ольшанскому, времени на тоску было не так уж много – Антон Гаврилович заполнил собою почти все. С Николаем Константиновичем Варенька виделась только в церкви, да и то мельком.
Наконец, через две недели своего пребывания у Черниговых, Антон Гаврилович сделал официальное предложение. Объяснение состоялось в саду, на том самом месте, где Варенька встречалась с Ольшанским. Кто знает, быть может, если бы он просил ее руки в каком-то другом уголке, все сложилось бы иначе, но для Вареньки эта скамейка и ее маленький цветник слишком прочно были связаны с Nicolas, как она мысленно называла Ольшанского.
– Варвара Андреевна, – заговорил Солдашников в некотором смущении, – выслушайте меня. Я не молод, но богат, хотя это вряд ли может для вас иметь особенное значение, поскольку вы не из тех особ, для которых блеск золота затмевает собою все. И тем не менее, я говорю вам, что богат и дела мои, Слава Богу, с каждым годом идут все лучше и лучше. Я овдовел пять лет назад и я очень любил свою жену, чтобы допускать мысль о повторном браке, пока… Пока не увидел вас, Варвара Андреевна. Я очень надеюсь, что, выслушав меня, вы не откажете мне, поскольку за эти дни имел возможность убедиться в вашем добром ко мне отношении, – он взял изумленную Вареньку за руку и мягко пожал ее ладонь. – Мы сдружились, не так ли? – Она кивнула, не понимая еще, что это такое он говорит и зачем. – Нам вместе весело и хорошо, и я хотел бы, чтобы так было и впредь… – Он сделал паузу и Варенька, вполне уже разгадав, куда он клонит, перебила его не менее взволнованно:
– Антон Гаврилович! Что вы такое говорите?
– Выходите за меня замуж, Варвара Андреевна! – выпалил покрасневший Солдашников и добавил: – Я постараюсь сделать все, чтобы вы меня полюбили, и уж во всяком случае, я обещаю сделать вас счастливой!
– Боже мой! – в смятении вымолвила растерянная Варенька, не зная, что ответить этому замечательному и великодушному человеку, о котором думала, как о близком своем друге.
– Варвара Андреевна! – взмолился Солдашников после ее возгласа. – Не отказывайте мне! Я привязался к вам всей душой!
– Да, да… – пробормотала Варенька. – Я не могу! – наконец проговорилась она. – Я связана обещанием…
– Вы помолвлены? – ахнул Антон Гаврилович и выпустил ее руку.
– Нет. Да. Нет, не то чтобы… – потерялась Варенька, но глядя на этого человека, такого бледного, такого огорченного и такого ей милого, она не смогла ему солгать и рассказала все так, как обстояло на самом деле.
Некоторое время он молчал, совершенно потрясенный услышанным.
– Да, – вздохнул он после долгой паузы. – Но похоже на то, что Зинаида Павловна против вашего… э-э-э?..
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Варенька посмотрела на Антона Гавриловича в полном отчаянии – он проговорил то, что ее саму тревожило:
– Моя маменька… – тяжело вздохнула она. – Антон Гаврилович, что же мне делать?
Солдашников снова замолчал, сдвинув брови к переносице.
– Варвара Андреевна, полагаю, нужно время… Возможно, Зинаида Павловна смягчится. Однако, – поспешил добавить он, – помните, что мое предложение остается в силе. – Варенька глянула на него испуганно. – Я говорю это затем, чтобы вы знали: мое доброе к вам отношение не изменилось. Если вам понадобится моя помощь, вы всегда можете рассчитывать на меня. И потом, Варвара Андреевна, душечка, – произнес он доверительно и снова взял Вареньку за руку, – я многое повидал на своем веку. Иногда случается так… – но тут Антон Гаврилович не договорил и продолжил уже другим, будничным тоном: – Словом, если вы передумаете насчет моего предложения, я в полном вашем распоряжении, Варвара Андреевна. – Солдашников церемонно поцеловал ей руку и закончил: – А теперь я принужден уехать. Я оставлю вам свой московский адрес, если вы захотите мне писать.
– Конечно, – улыбнулась растроганная его поведением Варенька. – И вы пишите мне, Антон Гаврилович.
– С превеликим удовольствием, – заверил ее Солдашников и повел под руку к дому, добавив: – Не думаю, что Зинаиде Павловне следует рассказывать о нашем маленьком секрете.
Варенька заглянула в его глаза, горящие лукавым огоньком, и кивнула. Она вполне оценила его жест и преисполнилась к Антону Гавриловичу чувством неподдельного восхищения и благодарности.
– Значит, вас не унижает роль конфидента? – все же уточнила она.
– Быть вашим доверенным лицом для меня большая честь, – мягко улыбнулся Антон Гаврилович и на этом разговор был окончен.
На следующий день Солдашников уехал в Москву, сказав на прощание Зинаиде Павловне, что совершенно очарован Варварой Андреевной и надеется, что знакомство продолжится. Ссылаясь на свою теперешнюю занятость в делах, он обещал навестить Черниговых месяца через два. Обо всем этом Варенька узнала от самого Солдашникова. Зинаида Павловна было встревожилась, что дочь отказала такому жениху, но тут и сама Варенька ее успокоила, заверив в самых восторженных словах, что Антон Гаврилович самый лучший, самый благородный человек, перед которым она буквально благоговеет. Чернигова, скрепя сердце, решила подождать – Антон Гаврилович не походил на мужчин, на которых можно было бы надавить.
Потом был бал у Свешниковых. Варенька ожидала его с большим нетерпением, надеясь встретить там Николая Константиновича. Однако Ольшанского на балу не было, а через два дня вдруг выяснилось, что в тот вечер он был арестован за изготовление прокламаций, коими была буквально наводнена вся губерния, не то что N-ский уезд. Поговаривали, что Ольшанский будто бы стоял во главе какой-то группы нигилистов, что призывали они народ к бунту против царя, против государства и даже против Бога.
Сведения были разные – кто говорил, что в группе пять человек, кто – дюжина, а были даже такие, что утверждали, будто счет заговорщиков идет на сотни. Так вот теперь всем им грозит каторга. И правда, всю следующую неделю город будоражили слухи о массовых арестах, производящихся по всей губернии.
Варенька этими известиями была буквально убита. Она заболела, слегла с ужасным жаром, а в бреду повторяла только: "Говорят, что безумие – зло… Говорят, что безумие – зло… Говорят, что безумие – зло…"
В горячке Варенька пролежала неделю и Василий Карлович Бром, уездный врач, очень сомневался, что она поправится, даже велел звать священника. Однако то ли после ли причастия, то ли по той причине, что организм у Вареньки был молод и крепок, но она оправилась – постепенно стала выходить из дома, потом гулять по саду, но исхудала после болезни страшно и заметно подурнела на лицо.
Зинаида Павловна места себе найти не могла от беспокойства за дочь, а больше, между нами будь сказано, за то, кто же ее теперь такую замуж-то возьмет? Вон ведь и Лиговский приезжал, а как увидел Вареньку нынешнюю, так и в лице переменился. Одна надежда была на красоту, а теперь без нее как удастся дочь удачно пристроить?
От всех этих мыслей Варвара Павловна не спала ночами, сама худела и дурнела, посылая только проклятия Ольшанскому, о котором, кстати сказать, вот уже месяц не было никаких известий. Чернигова как мать разгадала таинственную болезнь дочери, над причиной которой так ломал голову Василий Карлович, и по всегдашней материнской привычке винила прежде всего себя, за то, что плохо следила за единственным своим состоянием – за дочерью.
Варенька стала не в пример молчалива и задумчива, ее блестящие синие глазки потухли и глядела она теперь вокруг не с былым интересом и любопытством, готовая удивляться поминутно чудесам творения Божия, а как бы через силу, как бы принуждая себя глядеть. По целым часам могла она сидеть у окна и не двигаться, словом, впала в так называемый эмоциональный паралич, от которого, по мнению все того же Василия Карловича было только одно средство – перемена обстановки. Зинаида Павловна поддалась его уговорам и решилась предпринять поездку в Москву, даже списалась по этому поводу с кем следует.
Варенькино же уныние все эти дни развеивали только письма Антона Гавриловича. Писал он часто, письма были полны остроумия и только над ними Варенька улыбалась. Антон Гаврилович обещался приехать как можно скорее, но в каждом письме сообщал, что дела требуют его присутствия в городе, и снова обещался вырваться хотя бы на несколько дней. И вот Варенька написала своему другу, каковым она полагала Солдашникова, что они сами едут в Москву. Едва получив ее письмо, он тотчас телеграфировал, желая встретить, предлагая остановиться у него.
Зинаиде Павловне это предложение польстило, но и вызвало новый прилив тревоги – а ну как Варенька ему разонравится так же, как Лиговскому? Однако с отказом она не стала спешить, рассудив, что все станет ясно при встрече. Если только мелькнет на лице Солдашникова давешнее разочарование, которое так неумело пытался скрыть Лиговский – Зинаида Павловна тотчас же ему и откажет.
Сборы и хлопоты Вареньку не задели никак, зато сама поездка по недавно проведенной через губернию железной дороге, в купе первого класса с красными бархатными диванами и тяжелыми шторами с кистями, с горячим чаем и мерным стуком колес, с проплывающим за окном пейзажем – все это развлекло ее необыкновенно. Она даже не устала нисколько, к ней будто бы снова вернулась ее прежняя заинтересованность миром, и над опасливо вздрагивающей от свистка паровоза маменькой Варенька только добродушно подшучивала. Глазки ее горели, как прежде, щеки разрумянились и Зинаида Павловна в тайне понадеялась, что если Солдашников увидит ее такой – свадьбе быть.
Он и увидел ее такой – улыбающейся, с блестящими глазами, с выбившимися из под шляпки локонами, в сером дорожном платье, облегающем ее похудевшую за время болезни фигурку. Она помахала ему ручкой, затянутой в белую перчатку, из толпы прибывших, и звонко позвала его по имени. Антон Гаврилович обернулся на звук ее голоса и влюбился уже окончательно, по крайне мере, именно так он утверждал впоследствии. Надо ли говорить, что Зинаида Павловна не отказала ему и согласилась поселиться в большом, недавно отстроенном доме в Камергерском.
Антон Гаврилович старался изо всех сил – следующие две недели он как мог развлекал Вареньку, возил ее на прогулки, в театр, показал ей музеи, обедал с ней в лучших ресторанах. Варенька ожила, только изредка еще ее высокий чистый лоб прорезала тонкая морщинка, а синие глаза затуманивались, но такие минуты с ней случались все реже и реже, и она сама уже прикладывала все усилия, чтобы не вспоминать об Ольшанском.
Зинаида Павловна торжествовала, предчувствуя, чем в самом ближайшем времени обернется эта затея с поездкой.
Однажды, вернувшись из театра, Варенька шепотом попросила Антона Гавриловича на минутку задержаться в гостиной, когда маменька уйдет спать. Солдашников, не взглянув на Вареньку, молча кивнул в ответ и за ужином был молчалив и сосредоточен, что, надо полагать, происходило из-за волнения. Не иначе как Варвара Андреевна желает объясниться, думал он. Едва только дамы покинули гостиную, Солдашников закурил сигару и начал медленно ходить по комнате, не в силах больше справиться с собою. Наконец, в дверях появилась Варенька.
– Антон Гаврилович, – тихо позвала она и Солдашников вздрогнул от звука ее голоса. Он обернулся и замер в восхищении, моля Бога только о том, чтобы она ему снова не отказала, потому что теперь он и сам не знал, сможет ли пережить ее отказ. – Антон Гаврилович, – повторила Варенька бледнея, и неуверенными шагами приблизилась к нему. – Я хотела с вами поговорить…
– Я вас слушаю, Варвара Андреевна, – он постарался говорить тверже, но голос дрогнул, едва только она коснулась его руки и заглянула ему в глаза. Солдашникову стоило большого труда сдержаться, чтобы не броситься ей в ноги и умолять эту юную богиню составить счастье его жизни. Именно в таких выражениях он и думал, потому что Варенька совершенно уже вскружила ему голову.
– Помните ли вы наш последний разговор в саду? – Варенька отошла от него и стояла теперь у окна.
– Как не помнить, – пробормотал сорокалетний мужчина в полном смятении, чувствуя себя сейчас гимназистом.
– И я помню, – Варенька обернулась. – А помните ли вы те слова? Ваше предложение?
– Помню.
– Не отказываетесь ли вы теперь от своих слов? – осторожно поинтересовалась Варенька, пытливо глядя ему в глаза.
– Нет. – Солдашников вздохнул и добавил: – Не отказываюсь, Варвара Андреевна. И готов их повторить, независимо от того, что услышу в ответ.
– Так повторите… – попросила она.