- Готов, готов, готов… - забормотал он в каком-то экстатическом трансе, простерев к стопам неизвестного руки, которые вместо ног почему-то ощутили на их месте колкую, морозящую пустоту.
- Что ж, отныне душа твоя пребывает у нас в залоге - ты сам об этом просил. И ты получишь власть над миром. Невиданную власть! А мы поможем тебе. Мы и наши советники в нужное время будут с тобой рядом. Смотри, не разочаруй же нас.
Несмотря на свое полуобморочное состояние, густо замешанное на дикой помеси страха и торжества, Адольфу страстно хотелось спросить, кто же это стоял перед ним: Дьявол, Высший разум или некто иной из Неведомых и Великих? И он осмелился на вопрос, который задал, не поднимая головы и дребезжащим голосом:
- Кто вы?
- Есть на Востоке древний город, недоступный для простых смертных. Этим городом управляю я. Там одни величают меня Повелителем Мира, другие - Королем Ужасов. Подписавшие со мной пакт и посвятившие себя мне, способны изменить жизнь на Земле на тысячелетия и дать смысл ныне бесцельному уделу человечества. Более подробный ответ на этот вопрос подразумевает твою смерть. Ты хочешь умереть раньше времени, не выполнив своего предназначения?
У юноши запылали щеки - значит, он действительно предназначен для чего-то очень значимого, способного перевернуть само мироздание! Он замотал головой, словно пес, выскочивший из реки и стряхивавший с нее воду, и в этот момент услышал набатный глас:
- Посвящаю!.. - наконечником Копья Судьбы, монстр коснулся левого плеча молодого человека.
Это прикосновение священного железа показалось Адольфу ударом молнии в плечо, и он, потеряв сознание, распростерся на мраморном полу.
…Когда юноша очнулся, в зале уже никого не было, а Копье Лонгина все так же занимало свое прежнее место на алом, словно только что политом божьей кровью, бархате.
Адольф силился вспомнить, что же такое с ним тут произошло, и каким образом он оказался в полном бесчувствии. В голове у него мельтешили какие-то смутные картины марширующих полчищ солдат на плацу, огненные вихри горящих городов, ревущие в небе самолеты, грохот орудий, визг пуль, стоны и вопли, обезумевших от горя и страха людей… Но все эти картинки были накрошены и свалены в его мозгу в одну кучу, словно осколки огромной мозаики, которая никак не складывалась в единую целостную картину так, чтобы можно было просмотреть это гигантское панно полностью - от начала и до конца.
С этого момента Копье Лонгина стало для Адольфа священным символом, носителем некоего магического откровения. Он уверился в том, что прошел посвящение в сущность Копья Судьбы и овладел сокровенным знанием. Все происшедшее с ним несколько минут назад он посчитал заключением с Провидением некоего Договора, который дал ему огромную силу и могущество. Мистическое озарение, правда, не было им до конца понято, но он полагал, что это лишь дело времени, и мозаика сущего, показанная ему, в будущем, в конце концов, сложится воедино. И отныне молодым человеком овладел комплекс собственной избранности: он искренне проникся верой в то, что предназначен править миром.
Адольф, все еще под впечатлением случившегося, весь в себе, медленно покинул музей. Пройдя по усыпанной гравием дорожке сотню шагов, он обернулся на дворцовый комплекс. Еще сегодня утром, взирая на этот олимп роскоши и славы жадным, всепоглощающим взглядом, в своих безумных, смутных и, может быть, безнадежных грезах, хлипкий юноша мнил себя то императором Фердинандом I, то Рудольфом II, а то даже и великим Фридрихом Барбароссой, в серебряных латах и со всеми атрибутами рыцаря - перевязью, рыцарским поясом и золотыми шпорами в окружении блестящей свиты.
Но теперь, в этот миг торжества, Адольфу казалось, что он обречен стать не просто властелином Империи, он видел себя покорителем всей Ойкумены. А дворцы им воздвигнутые, превысят величие самих пирамид Египетских, его изваяния отодвинут в тень, возвышающиеся здесь конные статуи герцога Евгения Савойского и императора Йозефа II.
Губы молодого человека, поджатые и вытянутые в сплошную упрямую линию, растянула удовлетворенная ухмылка - так будет! И сегодня он переступил незримую черту, за которой проступала непроницаемая бездна, обжигающая его душу языками кровавых сполохов. Но это уже не могло остановить его, хотя молодой человек до сих пор толком и не представлял себе, какова она будет эта грядущая реальность. Просто он знал, он был уверен, что эту реальность творить будет он и никто другой - иначе быть просто не может.
Адольф ускорил шаги, словно стремясь быстрее попасть в это заветное будущее. Удаляясь от дворцового комплекса он заметил все того же дворника, которого видел ранним утром и который сейчас заканчивал свою работу на площади Альбертинаплатц на аллее, открывающей дорогу в музей. Юноша вспомнил, как был им незаслуженно обижен утром и остановился.
- Я Адольф Гитлер! - гордо и с металлом в голосе выкрикнул молодой человек. - Ты еще услышишь обо мне, насекомое! - уже тише и глуше, с шипящим присвистом, проговорил юноша, отчего слова его прозвучали зловеще.
В это время откуда-то издалека, из надвигающейся из-за горизонта свинцовой, мрачной тучи, полыхнула молния, и следом прокатились раскаты далекого грома.
Дворник обернулся к Адольфу и оперся на метлу. Что-то в выражении лица этого парня, заставило его сдвинуть картуз на затылок, а потом и вовсе снять его. Он даже дернулся было, чтобы склониться перед ним в поклоне, но, то ли опомнился, то ли сдержался и лишь обескуражено хлопал белесыми ресницами круглых поросячьих своих глаз.
А молодой человек, отвернулся и сел на скамью, тут же забыв про старого моряка. Он прикрыл глаза и снова мысленно стал проигрывать только что пережитую встречу, снова пытался восстановить в памяти открывшееся ему видение, но картинка, почему-то, никак не складывалась. Мало того, на нее теперь не было даже никакого намека, а один только черный, дымный провал, оставлявший в перегретом мозгу лишь невыразимое возбуждение, временами граничащее с каким-то нечеловеческим, животным экстазом, от которого потряхивало коленки.
Когда Адольф открыл глаза, то в первую минуту не смог даже сообразить, где и в каком времени он находится - так все перемешалось в его голове: и места и эпохи. Ни к кому не обращаясь, а как бы сам с собой разговаривая, он вопросил:
- Какой сейчас год?
Дворник, так и остававшийся неподвижно стоять невдалеке и все это время с неподдельным интересом наблюдавший за юношей, почтительно отозвался:
- 1912-ый, герр Гитлер…
ГЛАВА 2
ЯИЧКО КАЩЕЯ
5 октября 1916 года. Речка Сомме вблизи Ле Баргюр, Франция…
Англичане наступали мелкими перебежками, прикрываясь корпусом своего страшного танка "Марк" I, получивший у немецких солдат прозвище "самец" за то, что он превосходил габаритами все другие танки Первой Мировой войны. Он наползал на немецкие позиции, свободно проникая через проволочные заграждения, изрыгая из себя сполохи огненных пушечных залпов и стуча пулеметом, осыпавшего обороняющихся роями визжащих пуль.
На этом участке фронта у немцев не было пушек, и остановить страшного монстра пулеметами и винтовками не представлялось возможным. И среди кайзеровских солдат, впервые увидевших железное чудище на гусеницах, началась паника: кто-то от ужаса сходил с ума, а кое-кто попросту стал драпать с позиций, несмотря на отчаянные призывы командиров, вернуться назад.
Адольф был храбрым бойцом, он был на фронте почти с самого начала войны, имел звание ефрейтора и уже был награжден Железным крестом. Он презирал трусов, и сейчас сидел в окопе, вжавшись головой в земляной вал и оставив между ним и каской лишь узкую щелочку для глаз. Рука его судорожно сжимала связку гранат, и он пристально следил за надвигающейся на него стальной махиной, ожидая момент, когда та приблизится настолько, чтобы он смог совершить в нее прицельный бросок. Когда до танка оставалось не более десятка метров, Адольф швырнул в него тяжелую связку.
Рвануло так, что задрожало под ногами, ввысь взметнулся столб жаркого пламени - очевидно осколками пробило бензобак или взорвалась боеукладка. Железная сатанина вздрогнула и остановилась, а пушка на башне безвольно свесилась вниз. Из подбитой машины выпрыгнул лишь один единственный горящий танкист, остальные, видимо, мгновенно погибли внутри пылающей махины. Спасшийся танкист и не думал никуда бежать, а, душераздирающе крича, принялся кататься по земле, пытаясь сбить с себя пламя. На помощь ему никто не пришел - английские солдаты поспешно отступали, а немцам не было до него никакого дела. Они, воодушевленные небывалым успехом, повыскакивали из окопов и с победным кличем бросились на противника в стремительную атаку. Подключились к ней вторым эшелоном и вернувшиеся в строй паникеры, еще минуту назад давшие из окопов драпака.
Адольф, с винтовкой в руках, ринулся на англичан в числе первых. Но не пробежал он и сотни метров, как взрыв мины, от которого у Адольфа едва не лопнули ушные перепонки, бросил его наземь, повергнув сознание во мрак. Комья вывороченной взрывом земли присыпали его неподвижное тел.
…Адольф очнулся от едкого запаха горелого масла, который, после прошлогодней газовой атаки, пережитой им не без последствий для легких, действовал на его нос, словно нашатырь - это черным, жирным дымом смердело от, все еще горящего, "Марка". Голова Адольфа раскалывалась, будто зажатая в тисы, и в ней шумело, словно где-то недалеко журчала вода, падающая с мельничной плотины.
Бой был, по-видимому, уже закончен, и на искореженной воронками земле он увидел множество застывших мертвых и шевелящихся раненых бойцов, как своих соратников, так и противников. Отовсюду слышались стоны и крики искалеченных. Сновавшие по полю в белых халатах солдаты медицинской службы не обращали никакого внимания на англичан и подбирали, прежде всего, своих и переносили их к запряженным повозкам для транспортировки в полевой госпиталь, расположенный за холмом в деревушке Ле Баргюр, в миле от линии фронта.
Адольф попытался подняться, но резкая боль в паху не дала ему этого сделать и он тоже невольно застонал. Пара полковых санитаров прошла мимо него - наверное, его слабый и сдержанный стон попросту утонул в общей какофонии стенаний. Адольф закричал как можно громче, призывая их вернуться за ним. Его охрипший голос, наконец, был услышан и к нему подошли.
- Ну, что ты кричишь, как черт безлошадный, вас тут тыщи таких, а нас сколько? Сейчас займемся, крикун ты этакий, - склонился над ним один из санитаров, уже немолодой мужчина с землистого цвета лицом. Гнилой запахом из его рта, перебивал даже едкую гарь, стелящуюся низом от танка. - Сам-то что, подняться не можешь? - он грубо взял Адольфа подмышки.
- Э-э, эко ему пах разворотило! - отозвался второй санитар, помоложе первого, с лицом конченого дауна, который ухватился за ноги Адольфа, отчего земля с него осыпалась, и открыла место ранения. - Подожди, Клаус, надо сначала перебинтовать его, а то может до госпиталя не доехать - крови много потеряет.
Он разрезал ножницами штанины и стал бинтовать Адольфу бедро и пах.
- А что там такое? - скривив от боли лицо и не в силах приподняться, чтобы посмотреть, что с ним случилось, вопросил Адольф.
- Кажись парень, тебе яйца оторвало, - с глупой детской улыбкой ответил даун, будто речь шла всего лишь об оторванных ушах.
- И что, теперь у меня не будет детей? - со слезами жалости к самому себе заголосил Адольф. - Скажи мне, падла, правду!
- Что ты его пугаешь, Ганс? Парню и так плохо, - с упреком сказал пожилой дауну. - А ты, крикун, кончай голосить, как баба. Ничего страшного нет, видно только, что мошонка порвана, одно яичко на месте, второе тоже целое, только болтается на какой-то жилочке. Может, доктор и пришьет его - откуда нам знать?
- Так что ж вы стоите, идиоты!? Давайте же, несите меня скорее!
Когда Адольфа подтащили к повозке, та уже была полная и собиралась трогаться в путь, другая же только начала заполняться ранеными, и было неизвестно, сколько еще нужно будет ждать до отправки. Но Адольф так кричал, так умолял взять его немедленно, что над ним сжалились и взяли с собой, отсадив в неполную телегу солдата с перебитой ногой.
Когда повозка подкатила к одной из просторных палаток полевого госпиталя, перед которой лежала очередь из раненых, ожидавших хирургического вмешательства, Адольф снова поднял невообразимый шум.
- Пропустите же меня первым, черт бы вас всех побрал! - кричал он хриплым и пронзительным голосом. - Это важно, очень важно, я тяжело ранен!
В ответ послышались недовольный ропот, немалого количества жаждущих поскорее попасть под хирургический скальпель:
- Если тяжело, так чо орешь? Тяжелые все, вон, молчат…
- Да что ему объяснять, тут доктор все решает - кто тяжёлый, кому вперед, а кто и подождет.
- Доктора мне, доктора, умираю! - еще отчаяннее завопил Адольф.
В это время из распахнувшегося проема палатки вынесли какого-то прооперированного офицера, и следом за ним вышел мужчина средних лет в испачканном кровью белом халате и с моноклем на усталом, с окаменелой угрюмостью, лице. Он повернулся в сторону Адольфа и резким фальцетом спросил:
- Кто этот крикун?
Адольфа неприятно укололо это слово "крикун", которое стало для него теперь чуть ли не нарицательным, однако он проглотил обиду и поспешил представиться, пытаясь приподнять голову, хотя в его положение это было и нелегко:
- Ефрейтор третьей роты шестнадцатого резервного полка Адольф Гитлер, герр доктор!
- Послушайте, ефрейтор, вы что тут вопиете, будто рожать собрались?
- Ну, вроде того, - густо покраснев, отозвался Адольф. - Посмотрите сами…
На лице хирурга отобразилось недоумение, он переглянулся со стоявшим возле Адольфа санитаром, который лишь с усмешкой пожал плечами, и снова воззрился на Адольфа. Потом дал санитару знак, и тот сдернул с Адольфа прикрывавшую его простынь. Осмотрев рану, доктор дал команду нести Адольфа в операционную.
- Ну-с, правое яичко мы, пожалуй, спасем вам, ефрейтор, а вот левое придется отнять, отнять, - сказал он Адольфу растягивая последнее слово, пока того готовили к операции.
- Герр доктор, но ведь оно не оторвано совсем, неужели нельзя пришить его назад? Прошу вас, герр доктор, спасите яичко!
- Послушайте, ефрейтор, это отнимет уйму нашего драгоценного времени, я и так вас взял без очереди, а, между тем, тут ждут помощи сотня парней с более тяжелыми ранениями. Вот на том столе лежит солдат, которому надо срочно пришить голову - держится лишь на позвоночном столбе. Если мы не возьмемся за него через пять минут, то он отдаст богу душу. Это-то вы хоть понимаете, ефрейтор? А вы тут стенаете по поводу какого-то яичка…
- Но ведь без него я не смогу жениться и у меня не будет детей! - в отчаянии воскликнул Адольф, готовый вот-вот заплакать.
- Ерунда! - безапелляционно заявил хирург, принимая из рук помощника страшный скальпель. - У меня сосед был, хороший парень, только пьяница ужас какой. Так он однажды заснул в своем свинарнике пьяный в муку, и спал чуть не двое суток беспробудно, пока не проснулся от чудовищной боли. Это голодные некормленые свиньи принялись есть его самого. Успели бедра кусок отгрызть, а, самое интересное, - как раз одно яичко. И что вы думаете, ефрейтор? Он вылечился, бросил пить, женился и даже еще и пару детишек заделал. Мальчика и девочку, хорошенькую такую.
- А зачем вам дети? Вы уже и так женаты… - это сказал, вдруг неизвестно как оказавшийся в палатке, санитар в чистом, незапятнанном ни капелькой крови, белом халате, с монголоидным лицом и проницательным, гипнотическим, взглядом черных, узких глаз. В руках, на которые были натянуты зеленые лайковые перчатки, он держал большой никелированный сосуд с навинченной на него медной крышкой, и черный, кожаный кофр.
- Вы меня с кем-то спутали, на ком это я женат? - повернул к нему искаженное страданием лицо Адольф.
- На Германии…
В воцарившейся тишине, все присутствовавшие в палатке, обернулись на странного незнакомца.
- А вы, собственно, кто сами-то будете? - вопросил его доктор, посмотрев на него так, словно удостоверялся, все ли у того в порядке с мозгами.
- Меня зовут Сахиб, - с легким акцентом представился незнакомец. - Сам я из далекого города на Востоке, название которого вам ничего не скажет. В дар от нашей общины я привез в лазарет Красного Креста в Беелице медикаменты и новейший хирургический инструмент. Оттуда меня прямиком направили в ваш полевой госпиталь. Машину с лекарствами уже разгружают ваши люди, а инструмент для вас доктор я принес лично сам, - ответил гость, качнув кофром.
- А, ну спасибо! Поставьте сумку в угол, потом разберемся с ней на досуге, сейчас мне, сами понимаете, не до этого.
Тем временем помощник доктора подготовил Адольфа к операции и сделал ему инъекцию наркоза, который, впрочем, на Адольфа действовал слабо.
- Что он крутит головой, доза маленькая? - спросил хирург помощника.
- Да обычная доза, просто не берет его что-то.
- Нам некогда ждать, еще до черта тут тех, кого резать надо, - нетерпеливо произнес доктор и легонько ткнул скальпелем Адольфа в бедро. - Чувствуете что-нибудь, ефрейтор?
Адольф не почувствовал никакой боли и отрицательно помотал головой. Он силился поднять голову и посмотреть, что там с ним вытворяют.
- Тогда приступим, - деловито проговорил доктор и ловко отчикнул ему одно яичко.
Он бросил его на стоящий рядом стол, где уже лежали окровавленные части человеческих тел, отрезанные ранее - кисти рук, ноги, кишки…
Наркоз, наконец-то, начал воздействовать на Адольфа, сознание его стало туманиться, но он еще успел заметить, как незнакомец взял яичко со стола и бережно положил его в свой блестящий сосуд, после чего покинул палатку…
ГЛАВА 3
НЕПРИЯТНАЯ НОВОСТЬ
Николай, наконец, въехал во двор своего дома и заглушил мотор. Он проехал более пятидесяти километров по августовской жаре, более часа крутил баранку, и устал находиться в одной и той же позе. Выйдя из машины, он расправил плечи и покачал из стороны в сторону головой, как это обычно делают боксеры на ринге, разминая мышцы шеи перед поединком.
Впрочем, в прошлом Николай и был боксером, причем, весьма незаурядным и имел титул чемпиона мира в супертяжелом весе и потому слыл известной личностью в определенных кругах. И хотя его нынешняя работа в институте, где он был заведующим кафедрой и профессором, предполагала малоподвижную работу, Николай старался поддерживать физическую форму ежедневной гимнастикой и утренними пробежками в молоденьком искусственном леске в низине у Оби, в местечке, называемом в Новосибирске - Горская. Так что в свои тридцать семь он выглядел еще довольно спортивно, даже, можно сказать, атлетично, что, при собственном росте под метр девяносто, вызывало зеленую зависть не только своих сверстников мужеского пола, но и тех, кто был его много моложе.