– Но до каких пор? – спросила она после некоторого молчания.
В рожке послышалась серия каких-то тресков, да таких сильных, что пришлось отодвинуть его от уха. Когда Катя снова приблизила рожок и попыталась договорить с Соколовым, выяснилось, что их уже разъединили. Она повесила рожок и вздохнула.
Получалось куда как странно. Все еще сидя в кресле под лестницей, Катя вспоминала, каким образом к ней попал таинственный сверток. Какой-то незнакомый молодой человек, в котором вполне можно было бы предположить студента, возможно, даже студента Училища живописи и ваяния, отыскал ее и, ничего не объясняя, отдал, буквально всунул ей этот сверток. Конечно, она должна была тотчас его рассмотреть, но как раз в этот момент они стали пробираться к выходу и у нее просто не имелось возможности это сделать в обступавшей со всех сторон толпе. А потом, когда они оказались уже на площади, тотчас сели в экипаж и Катя собиралась было наконец рассмотреть сверток, но тут она увидала Соколова и того молодого человека…
А теперь вот сам Соколов телефонировал и просил сохранить, неизвестно еще, надолго ли, этот сверток, намекая при этом на Натали? Что за чепуха? И что же все-таки в нем?
Катя решительно поднялась из кресла и пошла к себе, с твердым намерением узнать наконец, что же это такое ей подсунули.
Но в тот момент, когда она стала подниматься по лестнице, раздался звонок у двери, и Катя остановилась, чтобы посмотреть, кто же это пожаловал. Ефим отворил двери и Катенькиному удивлению не было предела, когда она увидала на пороге подполковника Фарапонова и с ним еще одного молоденького жандарма.
– Впусти, Ефим! – велела она лакею и тотчас спустилась вниз.
– Здравствуйте, Катерина Дмитриевна, – как-то невесело поздоровался подполковник. Прежде он всегда был ласков и учтив, а сейчас по недовольному выражению его круглой физиономии, украшенной усами, было заметно, что человек этот нисколько не рад той роли, что возложена на него обстоятельствами.
– Добрый день, Денис Николаевич, чем обязаны? – осведомилась Катя вежливо, но прохладно, ощутив, что сейчас перед ней не просто знакомый, не просто друг дома, а лицо официальное.
– Могу ли я с вами побеседовать? – с тяжелым вздохом спросил Фарапонов. – С глазу на глаз, так сказать. Обстоятельства таковы, что…
– Не объясняйте, Денис Николаевич, – мягко остановила его Катя, видя, как неловко он себя чувствует. – Пойдемте в кабинет.
– Кириллов, жди меня здесь, – хмуро приказал подполковник молоденькому жандарму, с интересом разглядывающему Катю. Жандарм тут же резво кивнул и буквально застыл на месте.
Катя, сдержав улыбку, провела подполковника в кабинет.
– Может быть, мне велеть позвать Никиту Сергеевича? – спросила она.
– Пока, Катерина Дмитриевна, я бы хотел поговорить только с вами, – откликнулся на это Фарапонов.
– Хорошо, – кивнула она. – Присаживайтесь, – и сама села в кресло. – Так что же случилось, Денис Николаевич? – заговорила Катя, желая помочь подполковнику с объяснением и видя, как ему самому тяжело дается вся эта ситуация. – Что заставило вас прийти к нам в качестве официального лица?
– Катерина Дмитриевна, – не удержавшись от очередного вздоха, заговорил Фарапонов, – мы с вами знакомы не так уж давно, зато вашего супруга я знаю по меньшей мере лет пять. И знаю, что оба вы – люди, заслуживающие уважения и доверия. Безусловного уважения и доверия. Люди благонадежные, если позволите так выразиться.
Катя приподняла бровки, несколько удивленная таким вот вступлением, но промолчала.
– Так вот, Катерина Дмитриевна, если бы не эти соображения, я был бы должен явиться к вам с обыском, потому как имеются основания… – тут подполковник отчего-то окончательно стушевался и причиной тому, видимо, был изумленный Катенькин взгляд.
Повисла пауза.
– Так что же все-таки случилось-то, Денис Николаевич? – не выдержала Катенька.
– Все дело в том, – проговорил он, – что буквально сегодня мы получили письмо. – На этих словах подполковник полез в карман и извлек оттуда конверт. – Прочтите его сами, Катерина Дмитриевна.
Катя приняла конверт, достала из него небольшой лист бумаги и прочла несколько фраз, отпечатанных на машинке:
"Будучи верным слугой закона, не могу не сообщить Вам, что известная Вам госпожа Карозина Катерина Дмитриевна по некоторым неопровержимым данным является участницей заговора против Престола, к тому же, в ее доме хранятся вредные прокламации антиправительственного толка. Прошу принять меры и установить, по возможности, слежку за этим домом.
Примите и проч.
Доброжелатель".
– Какая чушь! – воскликнула Катенька, прочитав эту нелепую записку. – Денис Николаевич, и вы этому поверили? – и посмотрела на подполковника в совершеннейшем недоумении.
– Я пришел к вам и говорю с вами, – как-то не без облегчения откликнулся он. – Ведь я не прислал жандармов с обыском, хотя мог бы, наверное.
– Подозревать меня в заговоре?! – Катя все еще не могла прийти в себя. – Боже мой, что можно придумать глупее? И с чего бы? О, Господи!
– Катерина Дмитриевна, вы мне только одно скажите, – попросил ее Фарапонов, – не бывали ли у вас в доме за последнее время какие-нибудь подозрительные личности? Ну, вот хотя бы кто из студентов вашего мужа? В студенческой среде, сами наверное, знаете, нередки вот такие вот, – он кивнул на письмо, лежащее сейчас на столике, – настроения. Ведь с чего-то же кто-то такое напридумывал. Дыма-то без огня, сами ведь знаете, не бывает.
– Нет, студентов не бывало, Никита Сергеевич не имеет такой привычки приглашать своих учеников в дом. – Но Катя задумалась. – Знаете что, был у нас один человек. Студент.
Небольшие карие глаза Фарапонова вспыхнули.
– Студент Училища живописи и ваяния. Я заказала ему портрет, он как раз через два дня и должен ко мне прийти на первый сеанс. А больше? – Катя покачала головой. – Нет, Денис Николаевич, больше никаких молодых людей, да и просто даже новых людей у нас не бывало.
– Художник? – прищурился подполковник. – Расскажите-ка о нем, Катерина Дмитриевна, поподробнее.
– Да я и сама мало что о нем знаю, – пожала плечами Катенька. – Просто увидала его работу у знакомых. У генеральши Морошкиной, мы с ее племянницей дружим, вот ее портрет и видала. Понравилось очень, узнала, что за художник такой, и решила заказать ему свой портрет. Он согласился, приехал, мы сговорились в цене, вот и все, Денис Николаевич, – заключила Катя, а потом спохватилась. – Да, зовут его Соколов Михаил Андреевич. Вот все, что мне о нем известно.
– Что ж, надо проверить его, – заметил Фарапонов. – Возможно, он у нас уже и числится среди неблагонадежных. Ну да со студентами со многими так. Далеко не все из тех, кого мы на заметке у себя держим, потом оказываются революционерами, – как-то утешительно говорил он. – Чаще так бывает, что оканчивают они учебу, покидают студенческие свои кружки, да и начинают вести нормальную человеческую жизнь. Атмосфера на них там, видать, влияет. Но этот, надо полагать, в Ляпинке живет? – Катя кивнула. – Да, туда просто так не сунешься. Ну да ничего, авось, что и придумаем.
Они помолчали, каждый увлеченный своими мыслями.
– Денис Николаевич, ведь вы же всерьез на меня не подумали, правда? – спросила Катя.
– Катерина Дмитриевна, если бы я вас не знал так, как знаю, – добродушно откликнулся подполковник. – И потом, ведь вы нам уже оказали, помнится, одну услугу…
Катя улыбнулась ему в ответ. Злосчастный Ковалев как раз и был "обезврежен" благодаря ей и подполковник при этом присутствовал. И тут Катя подумала, а не рассказать ли ему о том, что и сейчас они с Никитой взялись за дело, к которому, по всей видимости, имеет самое прямое касательство покойный господин Ковалев? Она даже почти решилась на это, но потом то соображение, что придется рассказывать и все остальное, Катю остановило. А сверток? Надо все-таки посмотреть, что в нем. И Катя решила отложить свой рассказ до времени, только проговорила:
– Денис Николаевич, к нам с Никитой обратились с одним деликатным делом. Можем ли мы рассчитывать, если потребуется, на вашу помощь?
– О, ну конечно же, Катерина Дмитриевна! – воскликнул подполковник. – Я всегда к вашим услугам. И знаете, что еще? Я рад, что мы с вами вот так поговорили. Если мне что-то станет известно про этого художника, ну, что-нибудь этакое, компрометирующее, то я вам непременно сообщу.
– Благодарю заранее, Денис Николаевич, – улыбнулась ему Катенька. – К тому же, сдается мне, что мы опять с вами делаем одно дело, но т-с-с… я пока не могу ничего более добавить, придется это несколько отложить. Вы меня извините? Тут сердечные дела замешаны, – добавила она таким тоном, которым и принято упоминать о таинственных "делах сердечных".
– Связаны словом? Что ж, – Фарапонов поднялся, чтобы откланяться. – Пусть будет так. И знайте, милая Катерина Дмитриевна, я полагаю вас и вашего супруга людьми, заслуживающими всяческого уважения и доверия. Забудемте это недоразумение? – он вложил в конверт письмо и положил его в карман. – Обещаю, что никто более не узнает о нем. К тому же, мне передали это письмо лично, и никто ни до меня, ни после меня его не читал.
– Спасибо вам, что вы вот так решили со мной объясниться, – Катенька тоже поднялась из кресла. – И я рада, что могу вами располагать при случае.
– Это завсегда, – заверил ее Фарапонов и поцеловал ручку. – Всего вам хорошего и не прощаюсь надолго, ибо смею рассчитывать на обмен полезною информацией. И все же, будьте внимательней и осторожней, Катерина Дмитриевна. Времена такие, что следует не только доверять, но и проверять, – он улыбнулся ей по-отечески и вышел из кабинета.
Катя села в кресло и задумалась. И было о чем.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Впрочем, следующие два дня после коронации Катерина Дмитриевна была весела, они были приглашены на бал в Дворянское собрание, который почтили своим присутствием Великие князья. А на другой день участвовали в городских гуляньях и окончили его посещением представления Императорского балета. Катя старалась не думать о том, что сказал ей Фарапонов, а таинственный сверток по-прежнему лежал нераспечатанным в ее бюро. В тот вечер, когда ее посетил подполковник, она долго не могла уснуть, но так и не решилась его распечатать и вообще постаралась отогнать от себя все мысли о нем. Она смалодушничала и сама это за собой откровенно признавала, но ей хотелось хотя бы на время забыть историю, в которую ее попытались втянуть, а может, уже и втянули вполне благополучно. Это выглядело по-детски, тем более что она отчего-то упрямо не желала никому, даже Никите, рассказывать об этом маленьком свертке. В конце концов она просто решила, что что-нибудь придумает после, потом, когда Соколов сам придет. Тогда она с ним объяснится. А сейчас ей просто хотелось кружиться в вальсе на балу и чувствовать беззаботное веселье.
Но вот настал день, когда веселье осталось позади, коронационные торжества окончились, Император с семьей отбыл в Нескучное, свою подмосковную резиденцию, а на улицах поубывало народу и уже не слышалась, как в предыдущие дни, музыка и пение. Москва возвращалась к своим неспешным будням.
Поутру Катя, проводив Никиту Сергеевича в университет, с особенной тщательностью причесалась и оделась в темно-зеленое платье, как они и договаривались с Соколовым.
В одиннадцать в дверь позвонили, и Катя, слыша треньканье звонка из малой гостиной, вдруг заволновалась. Она встала с кресла, прошлась по комнате, удивляясь и спрашивая себя, отчего же сердце забилось сильнее, отчего же она волнуется? Успокоить себя она пыталась мыслью о том, что во всем виноват злосчастный сверток, да еще и тем, что нынче у нее первый сеанс, а она никогда прежде не позировала.
Но едва только двери в гостиную открылись и лакей пропустил в комнату Соколова, как Катя с ужасающей ясностью поняла – вот этот высокий и ничем с первого взгляда не примечательный бедный художник и есть причина ее волнения. Не сверток, не первый сеанс и ничто иное, как только он сам. Она нахмурилась и подумала о том, что, должно быть, становится особой легкомысленной, коль так падка на романтические увлечения, будучи законной женой чудесного человека, но Михаил Андреевич уже приблизился к ней с поклоном и поздоровался.
– День добрый, – ответила Катенька с принужденною улыбкой, все еще ругая себя за свое волнение.
– Я привез холст, – проговорил он. – Его сейчас принесут и после того, как я его установлю, можно будет начинать. – Он оглядел гостиную, потом пристальней посмотрел на Катю. – Это платье как раз то, что необходимо. А теперь сядьте, пожалуйста, вот на этот диван, – он указал Кате на небольшой изящный диванчик напротив высокого окна.
Катя, удивляясь его спокойствию, а более тому, что он ни словом не обмолвился о том, что было во время коронации, так же как и о телефонном разговоре, прошла к дивану. "Что ж, пусть так, я подожду, пока он сам заговорит", – решила она, пристальней вглядываясь в его черты и желая увидеть в них скользнувшее хотя бы на мгновение нетерпение. Но тщетно – Михаил Андреевич окинул ее взглядом не мужчины, а живописца, попросил немного подвинуться, приподнять голову, откинуться на спинку и, поймав, видимо, то выражение и ту позицию, какая ему была надобна, удовлетворительно кивнул.
– Вот так хорошо, – сказал он. – Сейчас установим холст, и можно будет сделать набросок. Вы пока свободны.
Катя осталась на диване и наблюдала за тем, как лакей помогла устанавливать на подставку не слишком большой холст, как Соколов готовился к работе. Ушло на это около получаса.
– Что ж, начнем, – наконец проговорил художник, и Катя опять поймала себя на удивленной мысли, отчего же он молчит и не заговаривает о том, что было.
Она сама уже собралась сказать что-то, но вдруг передумала. Смутная догадка о том, что телефонировал ей не он, и о том, что он может вообще ничего не знать о свертке, хранящемся сейчас в ее спальне – вот что заняло ее внимание. И чем больше она за ним наблюдала, тем упорнее решала молчать и ждать хоть какой-то, хоть слабой реакции его самого.
Так прошло полтора часа. Соколов сосредоточенно работал, что-то подправляя, а Катя сосредоточенно за ним наблюдала. Оба они за это время едва ли перекинулись и парой фраз. Катя было спросила, какое впечатление произвела на него коронация, на что он глянул на нее довольно хмуро и не слишком-то вежливо бросил:
– Позвольте ответить позже.
И Катя сдалась. Ровно в час он отошел от холста, накинул на него заботливо привезенное с собой покрывало и, вытирая руки какой-то тряпицей, улыбнулся:
– Что, устали, Катерина Дмитриевна? – и его глаза зажглись озорным огоньком.
Что ж, подумала Катенька, теперь, пожалуй, можно бы и побеседовать.
– Да, признаться, устала, – она с удовольствием встала с дивана. – Хотите чаю? И не отказывайтесь.
– Хорошо, – улыбнулся он. – Если вы настаиваете, то не смею отказаться.
Откуда такие манеры, мелькнуло у Кати. Ведь он же не вращался никогда в обществе, да и не дворянин даже. Отец у него, как говорила Наташа, обходчик путей на железной дороге. Уж откуда там манерам взяться… Она с новым интересом посмотрела на Соколова. И тут поняла, что же именно, по выражению той же Наташи, служило неким раздражителем в этом человеке. Это именно несоответствие его манеры держаться с его происхождением. Вот ведь он сидел сейчас в ее гостиной, в ее кресле, с чашкой чаю так, будто привык к этому и всю жизнь провел в изящных гостиных. Он делал это так, будто бы имел на это право, данное с самого рождения.
– Скажите, Михаил Андреевич, – обратилась она к нему, – так что же вам коронация? – Катя хотела было спросить о его происхождении, но вовремя прикусила себе язычок, посчитав вопрос нетактичным, а для дворянина и вовсе оскорбительным, если спрашивает он не дворянина.
– Я под впечатлением, – заговорил Соколов. – Даже и не думал, что во мне проснуться такие вот чувства: патриотизм, гордость и сентиментальность. Привязанность к старым традициям, одним словом.
– Да, я вас прекрасно понимаю, – улыбнулась ему Катя. – Знаете, а ведь я, кажется, вас видела.
– Да, – в ответ улыбнулся он. – И я видел вас и вашего супруга, – и сказал это самым обычным тоном. – Вы проехали мимо в экипаже.
Катя подождала продолжения, но его не последовало. Тогда она извинилась и сказала, что вернется через минуту. Когда она поднялась из кресла, он сделал то же самое, и это было еще одним жестом в пользу того, что человек знает о правилах приличия, принятых в обществе, не понаслышке.
Катя поднялась к себе в комнату и вынула из бюро загадочный сверточек. Все это в конце концов следовало прояснить. Она спустилась вниз, чтобы наконец показать ему этот сверток и посмотреть на его реакцию, но застала его не в гостиной, а в прихожей. Он держал в руках шляпу и, видимо, собирался уходить.
– Вы уходите? – Катенька удивилась сверх всякой меры.
– Простите меня, Катерина Дмитриевна, – с поклоном ответил Соколов. – Я совершенно забыл, что у меня в два часа важная встреча. Вы меня простите? – спросил он с самым обезоруживающим видом и с такой доверительной интонацией, что невозможно его было в этот момент не простить.
Катя просто кивнула, теребя в руках сверток, на который, к слову сказать, Соколов не обратил никакого внимания, так только, мельком глянул, как на впервые увиденную вещь, не имеющую к нему ровным счетом никакого отношения, что снова не ускользнуло от Катеньки.
– Вы что-то хотели мне показать? Это может подождать до завтра? – продолжил Соколов. – Я и правда очень спешу.
– Хорошо, – снова кивнула Катенька. – Тогда отложим до завтра.
И он удалился. Катя подошла в растерянности к витражному окну в прихожей и увидела, как он, сбежав по ступенькам крыльца, сел в ожидающий его экипаж, у которого был поднят верх. Один ли он был?
Катя вернулась к себе и только несколько времени спустя, наконец, развязала веревку и развернула бумагу. В свертке оказались четьи-минеи. Это абсолютно сбило Катю с толку, она совершенно не понимала, зачем к ней попали жития святых, которые можно было купить в любой церкви. Тем более она не понимала, к чему вся та таинственность и кому это было нужно. Правда, книга была старая – листочки желтые, в переплете из телячьей кожи. Но текст был такой же, как и в нынешних житиях святых.
Она перелистала книгу, не обнаружила в ней ровным счетом ничего особенного и со смешанным чувством отложила ее. Оказалось, что это далеко не все странности, выпавшие на этот день.
В два пополудни Кате доложили, что приехала барышня Сидельникова. Такой была фамилия Наташи и Катя спустилась к ней вместе с книгой, надеясь, что, может быть, та что-то знает обо всем об этом.
Наташу проводили в будуар, где она и встретила Катю с милой улыбкой. Дамы поприветствовали друг друга и сели в кресла.
– Читали жития святых? – взглядом указала Наташа на книгу в Катиных руках. – Вижу, старинная, – не без уважения добавила она.
– Что? – переспросила Катя. – Ах, да, причем эта, – выделила она тоном, – книга попала ко мне довольно необычным образом.
– А что случилось такого необычного? – тут же с ласковостью поинтересовалась Наташа.
Катя посмотрела на нее в раздумье, а потом вздохнула и отложила небольшой томик.
– Это не важно, – улыбнулась она чуть устало. – Как у тебя дела? Есть что-нибудь новое?