– Да, вполне, – загадочно и довольно улыбнулся он. – Что ж, позвольте, – и наклонился над ней, целуя ручку. – Через неделю я буду у вас.
Катенька дернула за шнурок и в дверях появился лакей.
– Проводи господина Соколова, – распорядилась Катенька и не удержалась от последнего вопроса, когда Соколов уже был в дверях: – Скажите, отчего же вы все-таки согласились писать меня?
– Я пишу только тех, кто мне лично интересен, – откликнулся он, лаская ее взглядом и, учтиво поклонившись, вышел вон.
Катя осталась в рассеянной задумчивости. Что и говорить, а господин художник произвел на нее самое небывалое впечатление. Теперь она очень хорошо понимала Наташу, которая сказала, что этот человек нечто вроде приятного раздражителя. Катя вздохнула. И тем не менее, это странный человек. Человек страшный, сказала бы она. А его рисунки? Дрожь пробирает. Однако вот она с ним наконец-то познакомилась и должна была задать себе вопрос – как же ей показалось, способен ли этот человек на подмену векселей?
И тут же Катерина Дмитриевна ответила себе честно и отрицательно – нет. Не способен. Будто бы уровень не его. Слишком мелко, слишком просто, такой из-за подделки пачкаться не станет. Масштабность не та. Подумав так, Катя усмехнулась. Если верить интуиции, то господин Соколов не имеет никакого отношения к случившемуся подлогу… Тогда что же случилось с этими несчастными векселями?
И ей вдруг захотелось вообще оставить всю эту историю и просто встретиться с Наташей и заверить ее, что нет, он не имеет к случившемуся никакого отношения. Не может иметь, никак не может. Что, может быть, да, он способен, вполне способен на нечто пострашнее, но уж только не на подмену векселей.
В такой уверенности Катерина Дмитриевна пребывала еще пару часов, до тех пор, пока не вернулся Никита Сергеевич.
– Ну так что? – спросил он с ласковой улыбкой. – Договорились с художником?
– Да, – кивнула Катя. – А что у тебя? Какие новости?
– Боюсь, что никаких, – вздохнув, ответил Карозин и сел в кресло. Разговор происходил в его кабинете. – Катя, объясни мне, пожалуйста, зачем мы этим занимаемся?
– Не знаю, – честно ответила она. – Я и сама теперь понять этого не могу.
Они немного помолчали, глядя друг на друга.
– И все же, что тебе сказал управляющий? – спросила Катенька.
– Да ничего! – воскликнул Никита Сергеевич. – Ничего особенного он мне не сказал! Ничего он не знает, для него для самого все это было полнейшей неожиданностью, ну и все в таком вот духе. Забавный этакий мужичина, видать, из крестьян. Но смекалистый. Да, тебе вот записочка от Натальи. А портрет ее, что и говорить, хорош. Сколько он денег спросил за твой? – Никита Сергеевич достал из кармана розовый конверт и протянул Катеньке.
– Двести рублей всего-то, – ответила она. – И знаешь, Никита, он, конечно, человек весьма странный, но, по-моему, не имеет никакого отношения к этому делу. – Катя не спешила распечатывать конверт. – Что скажешь?
– Он странный, это так, – согласился Карозин. – Но к этому делу, если вот этак подходить, вообще непонятно, имеет ли кто отношение, кроме покойного господина Ковалева.
– Да, – отозвалась Катя со вздохом. – И что теперь делать? У меня как-то пропало желание этим заниматься, – доверительно проговорила она.
– Что же, ты готова согласиться, что я был прав? – не преминул уколоть ее Никита Сергеевич.
– Готова, Никита, – устало улыбнулась супруга. – Только вот теперь, боюсь, отступать уже поздновато. Еще бы Галина Сергеевна была не в курсе…
– Сделаем перерыв? – тут же предложил Карозин. – Завтра начинаются торжества, и мы непременно должны в них участвовать, а саму коронацию должны увидеть. Я вот уже даже договорился с профессором Катцем, из его окон нам как раз будет видно все самым наилучшим образом. Ты согласна?
– Хорошо, – улыбнулась Катенька. – Сделаем перерыв.
Она наконец-то распечатала конверт и нашла там короткую записочку, в которой Наташенька интересовалась, как прошла встреча с "г. С.". Катя поднялась к себе и написала ей довольно длинное и нежное письмо, в котором сообщала, что полностью поддерживает Наташу и "г. С.", на ее взгляд, не имеет ровным счетом никакого отношения к случившемуся. А в конце приписала, что он будет у Карозиных через неделю, в одиннадцать утра. Написав это, Катя подумала, что, возможно, Наташа тоже приедет. Что ж, пусть так.
И только после того, как письмо было отправлено, до Катерины Дмитриевны дошло, что благодаря этой своей приписочке, выглядевшей как приглашение, она и сама стала похожа на ту "замоскворецкую родственницу", в доме которой встречались молодые возлюбленные. Это соображение как-то угнетающе подействовало на нее и Никите Сергеевичу стоило большого труда разговорить жену и отвлечь ее от неприятного ощущения причастности к сводничеству.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Коронация, на которую начали съезжаться сотни тысяч гостей из всех губерний России и из-за границы, открылась торжественным въездом Государя и его семьи в Первопрестольную десятого мая. А на следующий день в десять часов утра из Троицкого дворца выехал блестящий и длинный кортеж Императора, который сопровождали иностранные принцы и великие князья. Впереди ехал эскадрон кавалергардов, возвещавший приближение Императора народу и войскам, стоящим вдоль всего пути следования до Кремля. Сам Александр ехал впереди родственников верхом на прекрасном жеребце и приветливо улыбался на практически несмолкаемые "Ура!"
Профессор Катц, о котором упомянул накануне Никита Сергеевич, квартировал на Воздвиженке, в мансарде одного высокого дома, и из окон его скромной квартиры как раз была замечательнейшим образом видна проезжающая блестящая кавалькада, которую заканчивал длинный поезд золотых карет, везущих принцесс крови и великих княжен, а так же придворных статс-дам. Торжественный поезд остановился у Иверской часовни, где Император и Императрица поклонились Чудотворной Иконе, а после двинулись к Спасским воротам, через которые и въехали в Кремль.
В программе торжеств указывалось, что официальная часть празднования этого дня оканчивается молебствием, который в Кремле отслужит митрополит Московский. Когда процессия въехала в Кремль, Катерина Дмитриевна, наблюдавшая за царским проездом, даже прослезилась от переполнявшего ее чувства гордости и патриотизма, да и все, наверное, кто видел в тот день Императора, чувствовали примерно то же самое. Однако волнение еще не достигло своего апогея, все ждали пятнадцатого числа, на которое и была назначена сама коронация.
Карозин давно уж озаботился тем, чтобы видеть это знаменательнейшее событие, а потому, когда они, сославшись на обещание навести кое-кому визиты, покинули квартиру профессора Катца, шепнул Катеньке, что через два дня они непременно увидят торжественный проход Императора в Успенский собор, где по обычаю и состоится коронация.
– Как это прекрасно все, Никита, – сказала Катя. – Ты согласен, что невозможно не испытывать гордость, видя императорскую семью? А сам Александр!..
– Да, да, согласен, – улыбнулся Никита Сергеевич, которого тоже переполняли патриотические настроения.
Ближайшие два дня были заняты визитами, как это обычно случалось на праздники, и первыми визитерами были Аверины. Катерина Дмитриевна очень обрадовалась тому, что на коронацию приехала из деревни ее сестра Татьяна со своим маленьким сынишкой Николенькой.
Пятнадцатое мая началось салютом в сто один выстрел со стен Кремля, а Карозины и Аверины уже заняли заранее купленные места в Кремле, как раз неподалеку от специально выстроенного помоста, по которому императорская чета должна была пройти в Успенский собор. Волнение переполняло многотысячную толпу, все с минуты на минуту ожидали появления Императора на Красном Крыльце, и вот, отдавая честь традиции, вышли они оба – могучего сложения Александр III и его миниатюрная супруга Мария Федоровна. Оба они троекратно поклонились собравшимся, на что им тут же откликнулось эхо взвившегося и широко пролетевшего "Ура!"
Императорская чета в сопровождении ближайших родственников и первых сановников двора, несущих императорские регалии – скипетр, державу, знамя, меч, щит и императорскую корону – ступила на помост, крытый красным сукном, вдоль которого стояли гренадеры в форме 181 года. Восемь генерал-адъютантов держали над Государем золотисто-красный балдахин, восемь камергеров – точно такой же над Императрицей, чей длинный шлейф, вышитый золотом и отороченный горностаем, несли четыре камер-пажа. Все великие княгини и князья, все придворные сверкали таким обилием драгоценностей, которые буквально слепили глаза своим ярким в солнечном свете блеском.
Зрелище было, что и говорить, такое, что просто дух захватывало и на глаза наворачивались слезы радости и гордости. Казалось, невозможно уже больше и сильнее проникнуться атмосферой торжества, но вот тяжело ударил колокол Ивана Великого, которому тут же завторили все сорок сороков московских храмов в торжественном перезвоне. Многие начали креститься и даже не скрывали свои слезы, то и дело кричали приветствие Императору, а после, когда хор в пятьсот человек, как это было известно из той же программы официальных торжеств, затянул гимн, почти все мужчины поснимали головные уборы и, наверняка, всем присутствующим хотелось в ту минуту, чтобы миг застыл, остановился и не кончался никогда.
Но вот у входа в храм Императора встретили митрополиты и архиепископы и, вслед за самодержцем, в него вошли и прочие сопровождавшие. Напряжение от увиденного и прочувствованного несколько спало, но радостное волнение ничуть не улеглось.
– Хорошо, что Николеньку дома оставили, – прошептала Татьяна. – Он бы, наверное, перепугался до смерти.
– Это так, – улыбнулась ей сестра.
Их мужья о чем-то тихонько переговаривались, и в это самое мгновение, когда Катенька уже начала раздумывать, как бы провести несколько часов ожидания, пока в соборе идет служба, кто-то тихонько тронул ее за плечо. Она удивленно обернулась и увидела за своей спиной какого-то совсем незнакомого ей юношу. Едва только Катя открыла ротик, чтобы поинтересоваться, кто он такой и что ему надобно, юноша ловко сунул ей в ручку небольшой сверток и тут же начал протискиваться в толпе. Катя ничего толком не успела понять, когда к ним с Таней обратился Никита Сергеевич:
– Милые мои, мы, конечно, понимаем, что вам бы хотелось увидать Императора при выходе, но представьте только, что это два, а то и три часа ожидания… И потом, ведь мы их уже видали, так, может, поедем теперь перекусим?
– Признаться, я подустала, – улыбнулась Татьяна зятю и посмотрела на своего супруга с какой-то особенной нежностью. – Все эти волнения…
– Я согласна, – откликнулась и Катенька, успев уже убрать странный сверток в ридикюль, чтобы рассмотреть его позднее.
И они вчетвером начали пробираться к выходу из Кремля. Оказалось, что желающих "перекусить", как скромно выразился Никита Сергеевич, нашлось не так уж мало, и скоро они были подхвачены людским течением и вот уже оказались за пределами Кремлевской стены. Решено было позавтракать в "Славянском базаре".
– Гулять так гулять! – так аргументировал этот выбор Аверин.
Когда обе четы сели в карозинский экипаж и кучер с большим трудом выехал на Никольскую, поскольку вся площадь была буквально запружена народом, на минуту Катеньке показалось, что она увидела того странного юношу, что сунул ей в руки сверток. Он стоял на углу Никольской и что-то говорил некоему господину, одетому в темный долгополый сюртук и мягкую шляпу. Но вот господин этот обернулся и Катя едва удержалась от того, чтобы вскрикнуть – это был не кто иной, как господин Соколов. Она даже хотела, чтобы кучер притормозил, но он уже ехал дальше, да и оба молодых человека, словно бы удостоверившись, что это она, тотчас смешались с толпою.
Тут же злополучный сверток, лежащий в сумочке на коленях, буквально начал их прижигать и Катя дождаться не могла, когда же они наконец приедут и можно будет в дамской комнате рассмотреть, что же ей передал Соколов. А в том, что сверток был от него, Катя ни на минуту не сомневалась. Но отчего же он передан-то был таким странным способом? Ах, не все ли равно! Все это выяснится, она была уверена, что обязательно выяснится, едва она только узнает, что в нем.
Наконец проехали Заиконоспасский монастырь, Печатный двор, и на углу Большого Черкасского переулка экипаж остановился перед скромным фасадом, за которым скрывалась фешенебельная гостиница и известнейшая ресторация с двухсветным залом со стеклянной крышей.
Вход в ресторацию был через коридор отдельных кабинетов, которые, как слышно было по приглушенным голосам, доносившимся из-за дверей, были в этот час переполнены. Не одни Аверины и Карозины завтракали нынче в "Славянском базаре".
Только здесь была мода – половые носили фраки и назывались официантами. Едва только наши пары вошли в просторный зал, наполовину заполненный клиентами, к ним подошел один такой молодец во фраке и с напомаженными волосами и учтиво пригласил пройти за ним. Столик, который он предложил, оказался у окна, и только сели, как тут же подошел другой и, слегка согнувшись, спросил, чего господа и дамы желают.
– А что предложить можете? – спросил Карозин.
– Это смотря чего желаете-с, – откликнулся официант. – Какую кухню предпочитаете-с, французскую или русскую. Сегодня вот как раз в честь коронации-с особливо русская удалась… Балычок с Дона получили-с, так степным ветерком и пахнет-с… Икорка белужья парная-с… Поросеночек с хреном… Селяночка-с… С осетринкой, со стерлядочкой… Расстегайчики с налимьими печенками… Потом натуральные котлетки телячьи а-ля Жардиньер. Телятинка беленькая, как снег… От Александра Григорьевича Щербатова получаем-с… Между мясным рекомендую лососинку петербургскую со спаржею. Спаржа у нас, как масло… Что прикажете-с? – и застыл с подобострастной улыбочкой.
Карозин переглянулся с Авериным и, махнув рукой, сказал:
– Подавай!
Дамы молча улыбнулись друг другу.
И вот уже несут подносы с кухни, а на столе выстраиваются холодная смирновка во льду, шустовская рябиновка, бутылки белого и красного вина. Принесли окорок провесной, тонко, едва ли не бумажной толщины ломтиками нарезанной. Жбан икры, блюдо семги, украшенное ломтиками лимона, крошечные расстегаи, янтарный балык, все это раскладывали по тарелочкам подручные.
Мужчины начали с водочки, после каждой рюмки тарелочки с закусками сменялись новыми. Дамы пили белое вино. Говорили немного, все больше о коронации. Впрочем, при виде этакой красотищи, разложенной по тарелкам и блюдам, как-то и говорить особенно не хотелось. Постепенно закуски исчезали и на их месте появились фарфоровые тарелки и засверкало серебро приборов. Дошла очередь и до селяночки, и до розовых круглых расстегаев.
Официант уже резал на десятки тонких ломтиков зарумяненный пирог с серой аппетитной налимьей печенкой.
– Розан китайский, – не удержался от замечания Аверин, пробуя пирог.
– На десерт позвольте гурьевскую кашку-с предложить, – предложил официант и все четверо тут же согласились.
Лица их уже порозовели от выпитого и съеденного, а завтрак еще и не кончался.
– Никита, – сказала Катенька с улыбкой, – я чувствую себя чревоугодницей. Всего попробовать хочется.
– Ну, иногда, милая Катерина Дмитриевна, – довольно и важно откликнулся вместо Карозина Аверин, – можно устроить себе вот такой вот праздник. Пир души!
Закончили кофе и ликерами и назавтракались так, что про таинственный сверток Катерина Дмитриевна вспомнила только вечером, поскольку после ресторана, где они оставили почти сорок рублей, все поехали кататься. И домой вернулись уже часам к шести, расставшись, наконец, со своими родственниками и пребывая в самом прекрасном расположении духа.
И вот только оказавшись в тишине своей комнаты, Катерина Дмитриевна, после легкого обеда желая немного отдохнуть, переоделась в домашнее платье и прилегла было уже, когда ее взгляд упал на бордовый ридикюльчик. Что-то было с ним связано, сначала подумала она. И только прокрутив в памяти события этого весьма насыщенного дня, она вспомнила, что же именно! Тотчас она поднялась с постели и достала из сумочки небольшой сверток белой бумаги, перетянутый простой веревочкой.
Катя вернулась на постель, села, положила сверток на колени и отчего-то не спешила его развязывать. "Может быть, – думала она, – лучше позвать Никиту? И посмотреть вместе с ним, что там? Но он начнет непременно спрашивать, почему она сразу ничего не сказала? И потом, мало ли что1 там может быть…" Ей вспомнился Соколов, его странный и властный взгляд, его последнее замечание о том, что пишет он только тех, кто ему интересен. Ей вспомнилось, каким взглядом он окинул ее нынче, когда они проезжали мимо. "Да уж, мало ли что там может быть…"
Казалось бы, печальная история с господином Ковалевым должна была бы научить Катеньку тому, что лучше уж ничего не скрывать от супруга. Но женские сердца!.. Как подвластны они минутному впечатлению, как падки на тайны, как оживают они от одной лишь мечты о чем-то этаком! И вот, стоит появиться в поле зрения чему-нибудь "этакому", как дамы спешат сами придумать остальное, навоображать себе невесть каких тайн, да чтобы непременно предмет этих тайн был непонят и несчастен, чтобы непременно была тут роковая страсть и роковая судьба, да чтобы…
И Катерина Дмитриевна Карозина, несмотря на известный здравый смысл, которым она в полной мере обладала, порой оказывалась падка, как все женщины, на что-нибудь "этакое"… И роковая страсть была уже налицо, и роковая судьба, и был он несомненно не понят, а про несчастность… Ну, стоит ли думать о таком пустяке, несчастность очень скоро могла обнаружиться. Да и разве не несчастен Соколов, не имея возможности жениться на Натали? Катя вздохнула. И все же, что там, в этом свертке?
Едва она потянула за бечевку, как в дверь ее постучали, и Катя, сама даже не осознавая, что и зачем она делает, быстренько спрятала сверток под подушку, удивилась такому своему поведению, и ровным голосом проговорила:
– Войдите!
– Катерина Дмитриевна, – в приоткрытую дверь заглянула Груня, горничная, – вас там спрашивают по аппарату.
– И кто же? – слегка удивилась Катенька. – Не представились?
– Никак нет-с, – откликнулась Груня. – Велели сказать, что оченно срочно.
– Хорошо, иду, – Катенька спустилась вслед за своей горничной и подошла к чуду техники – аппарату господина Белла, купленному Никитой Сергеевичем на Рождество.
Аппарат этот был установлен в небольшом закутке прихожей, прямо под лестницей, рядом стояло кресло, в которое Катя села, взглядом отпуская горничную, и поднесла рожок к уху.
– Слушаю, – проговорила она.
Через слабый треск и помехи она услышала мужской голос, совершенно ей незнакомый, как казалось, которому вторило небольшое эхо:
– Катерина-а Дмитриевна-а?
– Да, – подтвердила Катя. – С кем имею честь?
– Это Соколов-ов, – тут же услышала она и удивилась. – Извините-е, что беспокою-ою. Вы получили-и нынче сверток?
– Да.
– Прошу вас-ас, – моляще проговорил голос, неузнаваемо искаженный, – сохраните его у себя-я. Это весьма важно-ажно!
– Но… – попыталась было что-то возразить Катя, однако голос ее прервал:
– Нет-ет! Умоляю-аю! Сделайте это!
– Но что в нем?
– Вы не вскрывали-али?! – удивился Соколов. – И не надо тогда, просто сохраните, это важно-ажно! Для одной особы, вы понимаете-аете?!
Кажется, Катя поняла, что речь идет о Натали.