– В деревню надо бы съездить, – ответил я. – Сообщников Гродецкого разыскать… Не один же он свое ритуальное убийство осуществлял!
– Резонно, – заметил Лаврентий Филиппович.
Спустя полчаса мы уже ехали в цугах в сторону той самой деревни, куда я намедни наведывался вместе с Кузьмой.
Медведев всю дорогу никак не мог надивиться подлости масона Гродецкого.
– А Кутузов куда же смотрит? – вовсю сокрушался он. – Понабрали вы в свои ложи проходимцев! Не зря еще императрица Екатерина про вас говаривала, что вы привержены "странным мудрованиям". Чем этот ваш Гродецкий не c'est un fanatique?!
– Полегче! – попросил я Медведева. Насколько мне было известно, Государыня Императрица Екатерина II и в самом деле именовала так масона Новикова, которого она считала "мартинистом хуже Радищева"! Однако Лаврентий Филиппович путал совсем разные вещи, имея о них самое незначительное понятие…
По дороге мы завернули в знакомый уже трактир. Трактирщик Савельич в длинной темно-синей чуйке до пят показал нам дорогу к Андрейке Головачову, вернувшемуся в деревню, как только стихла метель и дороги оказались расчищенными.
– Слыхали ли вы, Яков Андреевич, что стряслось? – насупившись, спросил у меня Савельич.
– Еще какая-то беда? – сердце замерло у меня в томительном предчувствии.
– Еще какая! – причмокивая произнес трактирщик.
– Ну, не тяни! – прикрикнул на него Лаврентий Филиппович.
Савельич возмущаться не стал, понял, что Медведев – важная птица, с которой и связываться не след!
– Кирьяшка-то Лопухин повесился, – выпалил Савельич. – Как только вы, Яков Андреевич, уехали, а Матрена его – жена, стало быть, – по воду пошла, так он сразу и того…
Веревку на гвоздик! – трактирщик сделал знак у себя на уровне шеи. – Так его, бедолагу, никто и не откачал…
– Рыльце-то, похоже, было в пушку, – прищурившись проговорил Лаврентий Филиппович.
– Похоже! – кивнул трактирщик.
Спустя около получаса мы подъехали к дому Головачева, который оказался высоким молодым светловолосым парнем с блуждающим взглядом узких ореховых глаз. У него были широкие скулы, крупный широкий нос, полные мясистые губы и ухмылка почти что умалишенного. Над губами у него вились рыжеватые усы.
"Ну и выбрал себе Гродецкий сподвижничков!" – мысленно удивился я.
– Чего надо? – грубо спросил хозяин, когда мы вошли в его неприбранную избу.
Тогда Лаврентий Филиппович представился. Лицо Андрейки приняло какое-то отсутствующее выражение, а потом в его глазах отразился смертельный ужас.
– Я не виноват! – вдруг истошным голосом завопил Андрейка и бухнулся в ноги Лаврентию Филипповичу, который, как мне показалось, к таким сценам привык.
Мне же, говоря откровенно, сделалось как-то жутко.
– Он меня заставил! – бил себя в грудь куцей шапкой Андрейка.
– Кто заставил? – спокойно спросил Лаврентий Филиппович.
– Сатана! – воскликнул Головачев. – Ей-богу, сатана!
– Ему не на съезжую надо бы, – шепнул я на ухо Медведеву, – а в больницу! К душевнобольным, – добавил я.
– Что за сатана? – осведомился Лаврентий Филиппович не спеша располагаясь на деревянной скамье. – Не Иваном ли его кличут? – Я успел уже к этому времени рассказать ему о нашей с Кинрю поездке к Лопухину, когда тот был еще жив.
– Не знаю, – пожал плечами Андрейка. – Кто его, сатану, знает? Может быть, и Иваном, – протянул он растерянно.
– А Гродецким он не назывался? – продолжил допрос Лаврентий Филиппович.
– Нет, – покачал простоволосой головой Андрейка Головачев.
– Не назывался.
– И чего же он заставил тебя? – осведомился Лаврентий Филиппович.
– Коня зарезать, – заплакал Андрейка. – Он мне за это два империала дал, – похвастался парнишка.
– Князя кто вязал? – осведомился я.
– Это барина-то Николая Николаевича? – переспросил Андрейка.
– Ага, его, – поддакнул Лаврентий Филиппович, поглаживая чисто выбритый подбородок.
– Ну, я, – потупился Андрейка Головачев. – Уж больно сильно брыкался барин, – деловито добавил он.
У меня сложилось впечатление, что у парня было явно не все в порядке с мозгами.
– А костер кто разводил? – спросил Лаврентий Филиппович.
Он будто протоколировал все в своей голове.
– Тоже я, – хихикнул Андрейка.
– А Николая Николаевича кто убил? – не выдержал и вмешался я.
– Это все он, – протянул Андрейка. – Нечистый!
Лаврентий Филиппович решил везти арестованного Андрейку Головачева прямо в северную столицу, я же вернулся в имение, где меня дожидались Мира и раненый Кинрю.
В этот же день состоялись похороны покойного князя Николая Николаевича Титова, на которых мне пришлось держать траурную речь.
Княгиня Ольга Павловна рыдала неутешно, ее поддерживала под руку преданная ключница Грушенька.
Похороны англичанки должны были состояться днем позже. Никто даже не знал, есть ли у нее в России родственники.
Вообще-то мне совсем не хочется об этом писать, потому как это ранит мне сердце. Я так до сих пор и не сумел возлюбить смерть, как это надлежит франкмасону, и о чем его учит одна из важнейших Соломоновых заповедей.
– Как это печально, – сказала Мира, едва мы переступили порог дома, где все зеркала были занавешены.
– Не думай об этом, – попросил я ее. – Скоро мы вернемся в Санкт-Петербург, и все печали забудутся…
Я не был так уж уверен в своих словах, но надо же было мне каким-либо образом успокоить мою милую индианку.
Она недоверчиво посмотрела на меня из-под черных ресниц, но так ничего и не сказала в ответ. Я понял, что Мира испытывает некоторые сомнения относительно нашего будущего спокойствия!
В столице я сразу же отправился домой, чего так страстно желала Мира. Мой раненый Золотой дракон, как мне казалось, желал того же. Однако он мужественно держал свое мнение при себе.
– Яков Андреевич! – обрадованно воскликнул мой камердинер, снимая мне шубу с плеч. – А мы уж и не знали, когда вас ждать, – запричитал он в своей обычной манере. – Вот непогода-то разыгралась! – Господин Юкио! – всплеснул он руками. – Да вы никак ранены! Что же это с вами со всеми снова произошло?! – заохал лакей. – Да и госпожа Мира спала с лица, – заметил он, прищурив два близоруких, слегка слезящихся глаза.
– Ничего особенного! – ответил я, будучи несколько раздражен болтливостью своего камердинера.
– Ничего особенного! Ничего особенного! – пробормотал старый слуга себе под нос и унес разбирать мои чемоданы.
Я поднялся в свой кабинет, желая первым делом спрятать дневник в тайнике за известной картиной на стене.
Не успел я открыть дверь, как замер на пороге от неожиданности с маленьким погребцом в руке, в котором лежала моя тетрадь.
– Яков Андреевич! – поприветствовал меня Кутузов, утопая в глубоком кресле.
– Иван Сергеевич! – удивился я. – Вот уж кого я никак не ожидал здесь увидеть! – сказал я холодно.
– Вы вправе сердиться на меня, Яков Андреевич, – губы Кутузова чуть тронула едва уловимая улыбка. – Но меня ввели в заблуждение, – проговорил он извиняющимся тоном. – Произошло какое-то досадное недоразумение! – развел руками Кутузов.
– А по-моему, это не недоразумение, – сухо заметил я. – Мне кажется, что некто намеренно ввел вас, Иван Сергеевич, в заблуждение…
– Расскажите мне все, что вам известно об этом деле! – потребовал Кутузов.
Мне не оставалось ничего иного, как послушаться, ибо повиновение также являлось одной из добродетелей Соломонова храма.
– Вы уверены, что жертвоприношение совершил Гродецкий? – с сомнением в голосе спросил Иван Сергеевич после того, как я поведал ему обо всем, что произошло в имении Титовых.
– Это было не жертвоприношение, – твердо ответил я. – Это было убийство! Князь имел влияние при дворе, – продолжил я, – но у него были совершенно иные политические цели, в отличие от тех, что имел Гродецкий! К тому же, между делом, кто-то посоветовал ему избавиться от меня, и он непряминул этим советом воспользоваться, ибо я, как никто другой, подходил в этом случае для заклания. На роль козла отпущения, образно говоря…
– Я вынужден с сожалением констатировать, – заметил Кутузов, – что мы с Николаем Николаевичем допустили непростительную ошибку!
– Вы мне верите? – поинтересовался я.
– Да, – кивнул Иван Сергеевич. – Ваши слова подтверждает Лаврентий Филиппович Медведев и некоторые мои агенты, – добавил он.
– Вы уже успели опросить надзирателя? – искренне удивился я.
– Да, – подтвердил Кутузов. – Вам, Яков Андреевич, должно быть известно, что Лаврентий Филиппович прибыл в столицу днем раньше!
– Известно, – ответил я. – Он, кстати, привез с собой одного из убийц.
– Это нам тоже известно, – поклонился Иван Сергеевич. – Ваша задача сейчас, – обратился ко мне Кутузов, – найти и привезти в Орден пана Гродецкого. Он должен ответить за свое преступление, – добавил Иван Сергеевич.
От его слов у меня мороз пробежал по коже. Однако я не мог не признать их справедливости…
– И вот еще что, – продолжил Кутузов, – мне неизвестно имя человека, введшего в заблуждение Титова. Я был бы весьма признателен вам, Яков Андреевич, если бы вы разыскали его и тоже доставили в наш Орден. У братьев накопились к нему некоторые вопросы… – проговорил он зловеще. Говоря откровенно, мне бы не хотелось оказаться на месте этого человека, бывшего в ответе за несколько смертей, свершившихся друг за другом.
Свет от китайского фонарика под потолком окрашивал седину Кутузова в радужные цвета. Казалось, что над его головой светится золотистый нимб. Я не мог отвезти взора от его чугунного перстня с адамовой головой, такого же, как тот, что я обнаружил в вещах Гродецкого…
Я зажмурился и снова открыл глаза, чтобы избавиться от этого иррационального ощущения и вернуться на грешную землю!
Кутузов, как всегда, вышел через потайную дверь за коричневым гобеленом. Я убрал тетрадь и вернулся в гостиную, где меня уже дожидалась Мира, продолжавшая обучать Кинрю санскриту. Ее ведические книги лежали на столе.
– И как теперь без тебя Ольга Павловна? – осведомился я.
– Ее Грушенька подлечит, – заулыбалась Мира. – Я ей оставила травы, вместе с рекомендациями…
– А Агастья с Мадхавой? – поинтересовался я.
– Они еще не дождавшись похорон уехали, – ответила моя индианка. – Не понравилась им, Яков Андреевич, ваша Россия… Чуть по этапу не пошли!
– Ваша Россия?.. – переспросил я Миру.
– Наша, – радостно воскликнула индианка и бросилась мне в объятия.
– Что я вижу? – деланно удивился Кинрю, который давно уже догадывался о наших с ней отношениях.
– Яков Андреевич, – вдруг нахмурилась Мира. – Вы как-то странно выглядите, – проговорила она. – Вас уже посещали?
– вдруг ее щеки стали пунцовыми. – Кутузов?! – догадалась индианка.
Сказать, что Мира его недолюбливала, значило бы ничего не сказать! Она Ивана Сергеевича на дух не выносила! Сколько я ни объяснял ей, что именно ему мы обязаны своим положением в обществе и нашим благосостоянием, это ничуть не меняло ее точки зрения. Индианка полагала, что Кутузов бессовестно использует меня и приносит мне одни только неприятности! Она и понятия не имела об иерархии в Ордене…
– Кутузов, – подтвердил я. – Он только что покинул мой кабинет!
– Но он же вас предал?! – в свою очередь взорвался Кинрю.
– Его ввели в заблуждение, – устало ответил я.
– Ну-ну, – покачала головой индианка, встала из-за стола и в сердцах выбежала из комнаты.
– Экзальтированная особа, – заметил Кинрю, откладывая в сторону одну из ее ведических книг.
– О, да, – выдохнул я. Однако я знал, что не пройдет и пяти минут, как она успокоится… Вопреки всему, Мира была разумной женщиной.
В этот же день я отправился к моей дорогой Божене, которая, как я полагал, могла мне много чего рассказать о пане Гродецком, укатившим из барской усадьбы в неизвестном мне направлении. Я желал, чтобы Божена Феликсовна стала той Ариадной, что позволила бы мне распутать этот клубок.
Я прибыл как раз ко времени, у Божены Зизевской был прием…
Не успел камердинер в парадной ливрее доложить о моем визите хозяйке, как она тут же, шурша бархатными юбками и расточая ароматы пачули с вербеной, вышла меня встречать.
Божена Феликсовна, по-прежнему, была необыкновенно хороша собой в бархатной иссиня-малиновой масаке, которая удивительно шла к ее ярко-синим глазам. В золотых кудрях у нее алела гранатовая диадема, такие же серьги гроздьями покачивались у кузины в ушах.
Я задумался о пане Гродецком и невольно пропустил ее, как всегда, блистательное появление.
– Милый брат, – обратилась ко мне кузина глубоким голосом.
– Вы меня не узнаете? – спросила она обиженно. – Яков, почему вы смотрите сквозь меня?
– Простите, милая Божена, я немного задумался… – ответил я.
– Вы рассеянны сегодня, – заметила Божена Феликсовна.
– Я рад, – проговорил я в ответ, – что это случается с вашим покорным слугой лишь иногда!
– Куда вы исчезли на Рождество? – осведомилась кузина.
Я осмотрелся по сторонам и, убедившись, что в этой комнате мы находимся с Боженой наедине, пересказал ей, что приключилось со мною в имении князя Николая Николаевича…
– Гродецкий? Гродецкий? Дай-ка мне вспомнить, – Божена наморщила очаровательный носик. – Очень знакомая фамилия… – протянула она. – Станислав, ты говоришь?
Я подтвердил:
– Пан Станислав Гродецкий!
– Так, значит, он тоже числится в этом вашем… Как его?
Тайном братстве?! – переспросила Божена Феликсовна, поправляя золотой завиток, выбившийся из ее античной прически.
– Числится, – согласился я. – Только не в нашем…
Политика, милая сестрица – вещь тонкая, – я низко поклонился и поцеловал ей руку, как полагалось по всем правилам этикета.
– Ну-ну, понимаю, – уверенно проговорила она. Политика была любимым коньком в салонном репертуаре Божены Зизевской!
– Так ты знаешь его? – осведомился я.
– Ну, разумеется, да! – наконец, вспомнила Божена Феликсовна. – Блестящий молодой человек… Между прочим, тоже гвардеец, – она ткнула мне в грудь очаровательным пальчиком, – в отставке, – кузина игриво блеснула глазами.
– Искусительница, – промолвил я.
– Льстец, – парировала кузина.
– Я предполагал, что Гродецкий – военный, – заметил я.
– Да, – протянула кузина, – у него отменная выправка!
– Дело не в этом, – было вмешался я.
– Для меня это не имеет никакого значения, – замахала руками Божена Феликсовна. Я невольно искал в ней черты Софьи Андреевны Кольцовой, но, как ни старался, не находил. – Для меня абсолютно без разницы, в чем дело! – воскликнула она.
– Станислав производил впечатление приятного молодого человека, – продолжала кузина. – Но раз он осмелился перейти дорогу моему милому братцу… – лукаво улыбнулась она. – То я сделаю все от меня зависящее, чтобы ему непоздоровилось! – воскликнула Божена.
– Где он служил? – осведомился я.
– Ну… – Божена Феликсовна в очередной раз задумалась.
– Кажется… – она нахмурила свои красивые брови, – Гродецкий участвовал в Аустерлицком сражении…
– Что с ним было потом? – поинтересовался я.
– Потом… – Божена Феликсовна склонила голову набок, – лет десять назад, во время австрийской кампании Наполеона отвоевывал со своими соотечественниками Галицию!
– Ах, вон оно что, – заметил я.
– Да, – кивнула Божена, – по венскому трактату она была присоединена к Варшавскому герцогству.
– Ты не знаешь, милая кузина, где пан Гродецкий остановился в Петербурге? – спросил я, уповая на ее осведомленность.
– Должна тебя огорчить, дорогой братец, – расстроенно проговорила моя светская Цирцея, – не знаю! – она развела руками в стороны. – Мне как-то не приходилось этим интересоваться, – вздохнула кузина.
Божена была опечалена тем, что ничем не может помочь мне.
– Ну-ка, повернись! – попросила она.
Я с удивлением выполнил ее просьбу.
– Похудел! – проговорила она тоном заботливой тетушки.
– Милая Божена, – произнес я в ответ. – Мне надо торопиться! Это дело носит настолько неотложный характер, что…
– Вспомнила! – перебила меня Божена Феликсовна, хлопнув себя по лбу.
– Адрес?! – обрадовался я.
– Нет, – моя милая кузина покачала прелестной златокудрой головкой.
– О, Божена! Довольно мучить меня, – попросил я устало.
В эту минуту вошел камердинер и сказал, что гости требуют к себе хозяйку дома.
– Передай им, – самовлюбленно улыбнулась Божена, – что я скоро приду.
– Так о чем мы говорили? – снова обратилась она ко мне.
– Сестрица, я не узнаю тебя, – произнес я недоуменно. – Чем занята твоя голова?
– Приемами, mon cher, и светскими сплетнями! – усмехнувшись ответила она.
– Что-то не верится, – проговорил я с сомнением. – Очередной поклонник? Не так ли?
– Верно, – стрельнула кузина глазами. – Говоря entre nous… Впрочем, – Божена ткнула мне в грудь изящным веером, – это, братец, не твое дело!
– Ты хотела мне что-то сказать, – напомнил я.
– Ах, да! – проворковала Божена. – У твоего этого Гродецкого, – сказала она, – был друг… Тоже поляк, кстати говоря! Кажется, – она прищурилась, напрягая память, – Новицкий! Да! Да! – обрадованно воскликнула она. – Александр Новицкий! Темная личность, – протянула Божена Феликсовна, покачав головой. – Тоже из военных!
– Почему темная? – осведомился я.
– Ну, – Божена пожала плечами. – Видела я его в кампании каких-то людей подозрительных…
– Где, если не секрет? – спросил я кузину.
– Да, прогуливалась как-то, в вечернее время по набережной… – сказала она в ответ.
– И это все основания? – осведомился я.
– Нет, – покачала головой Божена Феликсовна и причмокнула языком. – Он часто шептался с Гродецким и передавал ему какие-то странные тайные письма. Однажды была между ними речь о нашем императоре Александре, и я об эту пору вошла.
Так разговор прервался мгновенно, словно по волшебству… А то, что Новицкий этот масон, так у него на лбу написано!
– С каких это пор, милая Божена, ты стала в этом настолько разбираться?! – позволил я себе удивиться вслух.
– С тех самых, дорогой мой Яков, как ты из малолетства вышел… Иль полагаешь, я такая дура беспросветная, что ничего в людях не смыслю?! – возмутилась она.
Я Божену Феликсовну, напротив, считал женщиной очень умной, что, впрочем, не всегда вменял ей в достоинство, потому как она иной раз имела привычку видеть меня насквозь!
– И где этот масон теперь обретается? – осведомился я.
– Полагаю, в Москве, – сухо ответила Божена Феликсовна, обиженно поджав пухлые губы.
– И почему же, вы, моя милая, так полагаете? – поинтересовался я, разглядывая новые китайские обои на стенах.
– Потому что слышала, – ответил Божена Феликсовна, – как он Гродецкому докладывался, чтобы тот его при случае в другой столице искал!
– Может быть, он имел в виду Варшаву? – осмелился я предположить.