Это была Дюссекова соната, которые иногда любила наигрывать Мира в часы досуга на клавикордах розового дерева. Индианка была так очаровательна за инструментом! Это признавал даже Иван Сергеевич Кутузов, бывший частым гостем в нашем особняке.
Настя и Саша сидели присмиревшие на маленькой оттоманке, низком диване с подушками. Гувернантка объяснила им утром, что дедушка отправился к ангелам на небеса. Они этого еще не могли понять, но чувствовали, что свершилось что-то торжественное и значительное.
Заметив меня, девочка встала и присела в очаровательном реверансе.
– Quelle delicicuse enfant! – заметил я.
– In fact, – ответила англичанка. – Действительно, прелестное, – и оторвалась от клавиатуры. Она устремила на меня выразительный взгляд серо-зеленых глаз. Мисс Браун была одета в изумрудно-зеленое платье, к которому был приделан корсаж из черного бархата и широкий кружевной воротник. Из чего я заключил, что князь Николай Николаевич Титов не скупился, когда речь шла об образовании для внуков, или же Мери-Энн получила наследство и работала исключительно в силу своего педагогического призвания. Или… Об этом я пока хотел умолчать! – Вы желали послушать сонату? – спросила она.
– Нет, – я покачал головой, на которой давно не носил офицерского кивера. – Мне хотелось побеседовать с вами, – ответил я.
– И чем это я заслужила такую честь? – усмехнулась англичанка. – Дети! – обратилась она к малюткам. – Ждите меня у елки!
Саша и Настя неожиданно послушались мисс и вышли из комнаты.
– Вы прекрасно научились с ними справляться! – заметил я.
– Как это ни печально, но гибель князя положительно подействовала на них! – сказала она, опустив глаза.
– Что вы делали вчера в спальне Титовых, накануне ужина? – осведомился я.
– Ничего! – вспыхнула англичанка.
В этот самый момент в детской появился Кинрю.
– Юкио! – обрадовался я. – Куда же ты запропостился, мой друг?
– В этом доме можно и заблудиться, – уклончиво ответил японец. – Хожу вот, архитектуру рассматриваю, – добавил он.
– Архитектуру?! – мне стоило огромного труда не рассмеяться вслух. Я прекрасно понимал, какая архитектура влекла его в детскую. Он бросал на гувернантку весьма выразительные взгляды!
– Да, – подтвердил Золотой дракон.
Мисс Браун улыбнулась краешком губ.
– Господин Кинрю – очень любезный молодой человек, – сказала она.
Я стал опасаться, что мой Золотой дракон попадет из огня да в полымя, пытаясь позабыть Варвару Николаевну Кострову, которая добровольно заточила себя в Михайловский замок.
– Вы не ответили на мой вопрос, – снова обратился я к Мери-Энн. – Вас видели, когда вы выходили из комнаты…
– Этого не может быть! – твердо произнесла гувернантка. – Я не могла выходить из этой комнаты! – настаивала она.
– Но…
– Яков Андреевич, – прервал меня Юкио Хацуми, – по-моему, вы становитесь навязчивым, – и я понял, что мисс Браун приобрела в его лице великолепного защитника. Однако я не стал спорить с моим Золотым драконом и хотел было перевести разговор на другую тему, но тут в дверях появилась Грушенька и сообщила всем нам, что обедать подано. Тогда Мери-Энн спохватилась, что дети ее заждались, и устремилась в комнату, где была наряжена елка.
– Кинрю! – возмутился я. – Я тебя просто не узнаю! Ты испортил мне всю обедню! Эта женщина что-то знает, и я должен выяснить – что!
– Ничего она не знает! – замахал руками Кинрю. – И не может ничего знать!
– Но она может быть причастна к ужасному преступлению! – не унимался я, изучая глазами гобелен на стене.
– Да она же кротка, как ангел! – возмутился японец.
– Внешность порой обманчива, – заметил я. – В тихом омуте, говорят, черти водятся!
– Она сама стала жертвой, – нехотя произнес Кинрю.
Я не поверил:
– Чьей жертвой?
– Старого князя, – ответил мой Золотой дракон.
– Николая Николаевича Титова? – я не поверил своим ушам.
– Вот именно! – воскликнул Кинрю, в общем-то, с несвойственной ему горячностью. – Он имел на нее виды, – с трудом выдавил из себя японец. – Мери-Энн сама мне призналась, что ходила к нему, чтобы как-то урезонить его, но Николая Николаевича в спальне не оказалось…
– Ах, вот оно что? – в версию англичанки мне не очень-то верилось.
– Она ни за что не признается вам! – воскликнул Кинрю. – Ведь это затрагивает ее женскую честь!
– Ну да, – проговорил я с сомнением.
Оказалось, что стол в мраморной зале еще не накрыт, и Грушенька почему-то поторопилась пригласить нас к обеду.
Потом, вместе с Кинрю, мы вернулись в гостиную, где я вновь заложил фараона. Однако меня не оставляла идея исследовать комнату англичанки на предмет поисков пресловутой жемчужины.
Не успел я обдумать эту мысль до конца, как в гостиную вихрем ворвался Сашенька в двуполой курточке, которая почти совсем не отличалась от настоящего "взрослого" фрака, длинных панталонах и белых чулках. Словом, франт – франтом!
– Совсем взрослый господин! – усмехнулся Гродецкий, который держал янтарный чубук во рту и курил, выпуская колечками дым. Он вошел только что, вслед за ним.
– Умница, – улыбнулся Кинрю, который прилег на оттоманке.
Станислав его и взглядом не удостоил, считая, судя по всему, что общаться с японцем ниже его аристократического достоинства.
Зато Саша одарил моего Золотого дракона лучезарной улыбкой.
Похоже, что Юкио Хацуми сумел очаровать-таки этого ребенка.
Я вообще заметил, что дети были неравнодушны к Кинрю.
Мисс Браун, наконец, удалось выловить мальчика и со вздохом увести его в детскую. Заметно было, что роль гувернантки ее совсем не устраивала. Возможно, она и впрямь метила в княжеские содержанки, – предположил я, понтируя. Однако тут же одернул себя. Не стоило судить о Мери-Энн настолько поспешно!
Я покинул гостиную под предлогом легкой головной боли и направился в комнату мисс Браун, справедливо полагая, что в этот момент она занимается с детьми. Однако мне не хотелось просить ключи у Медведева, так как в этом случае Лаврентий Филиппович обязательно бы увязался за мной, а это в мои планы уже не входило. Обычно в таких случаях меня всегда выручал японец Кинрю, который с легкостью вскрывал любые замки и вообще мог, как приведение, проникнуть куда угодно.
Но он бы не стал делать то, что хоть как-нибудь могло навредить его обожаемой Мери-Энн.
Потому я решил пойти другим путем и под большим секретом попросить ключи от комнаты англичанки у Грушеньки, которая, как я полагал, имела в наличии их дубликат. Но мне повезло, дверь Мери-Энн оказалась открытой. Я огляделся по сторонам.
Ни в коридоре, ни на чугунной винтовой лестнице никого не было. Впрочем, я в любом случае смог бы придумать причину тому, почему мне пришлось поспешно ворваться в комнату немного чопорной англичанки мисс Браун.
Я приоткрыл дверь и вошел. В комнате все было по-прежнему, недалеко от печи, выложенной гамбургскими изразцами, одиноко стоял рояль. Радовала глаз мебель красного дерева с тянутыми латунными накладками, выполненная в стиле "Жакоб".
На секретере, который примостился почти что у самого окна, стояла высокая ваза-курильница.
Отдавая себе отчет, что времени у меня в обрез, я бросился к секретеру и принялся наспех рассматривать содержимое его ящиков. Однако не обнаружил ничего, кроме чернильницы, пера и бумаги. Здесь же лежала расписная шкатулка с немногочисленными безделушками иностранки. Индийской жемчужины в ней, разумеется, не было!
Тогда я задвинул все ящики обратно и занялся диваном "шлафбано",который был обит малиновым штофом. У него имелись ящики для постельного белья, содержимым которых я и собирался заняться. В одном из них мне попались белые женские перчатки, такие же, как те, что передал мне обрядоначальник при посвящении в масонское братство ордена "Золотого скипетра", которые я должен был вручить непорочной женщине, избраннице моего сердца, подруге моей. Перчатки эти по-прежнему пылились в палисандровом ларце, который хранился в тайнике, устроенном мною в кабинете за картиной Гвидо Ренни.
"Странно," – подумал я, допуская при этом, что перчатки могли иметь и исключительно случайное сходство с предметами масонского церемониала.
В этом же ящике я нашел и шейный платок, в точности такой же, какой я имел уже счастье лицезреть на Станиславе Гродецком.
– Интересно, – проговорил я вслух, как почувствовал, что кто-то ударил меня по голове. Резкая боль, испытанная мною, оглушила меня, и я потерял сознание.
Когда я открыл глаза, то сразу поморщился от пульсирующей боли в затылке.
– Ой, – простонал я и только в этот момент заметил склоненное над собою лицо Кинрю.
– Яков Андреевич, что с вами? – встревоженно осведомился японец.
– И ты еще спрашиваешь?! – мне почему-то пришло в голову, что меня ударил именно он.
– Я вас не понимаю… – округлил свои дальневосточные глаза Юкио Хацуми.
– Так это не ты? – воскликнул я, оглядываясь по сторонам и приподнимаясь с пола.
Первое, что бросилось мне в глаза – ящики дивана были задвинуты. Я бросился к нему, выдвинул ящик, где должны были быть перчатки и шейный платок Гродецкого. Но не обнаружил ничего, кроме постельного белья!
– Яков Андреевич! – окликнул меня Кинрю. – Что-то не так?
– вид у него был взволнованный. – Почему вы роетесь в вещах Мери-Энн?! – изумился он. – Неужели вы по-прежнему ее подозреваете?
– Да, – коротко бросил я, в этот момент меньше всего думая о разбитом сердце японца.
– Что происходит? – помрачнел Юкио Хацуми.
– Кажется, я схожу с ума, – бесстрастно заметил я. Сквозь оконное стекло мне было хорошо видно, как падает снег. – Здесь только что лежали две вещи…
– Какие вещи? – спросил японец.
– Это не имеет значения! – отмахнулся я, прикусив губу. – Юкио! – воззвал я к нему. – Кого не было в гостиной, когда ты пришел сюда?
– Никого, – развел он руками. – Гости закончили игру и разошлись по комнатам…
– Час от часу не легче! – воскликнул я. – Ты кого-нибудь видел, когда пришел сюда? – спросил я в надежде, что моему ангелу-хранителю удалось-таки что-нибудь заметить!
– Нет, – покачал головой Кинрю. – Когда я пришел, в комнате никого не было, да и на лестнице – тоже! – добавил он.
– Как ты нашел меня? – спросил я моего самурая.
– Яков Андреевич, – покачал он головой, – я догадался о том, что вы задумали, еще когда услышал, как вы разговаривали с мисс Браун! Естественно, – проговорил он с видом дельфийского оракула, – когда вы исчезли из гостиной, я понял, что вы отправились сюда, и поспешил вслед за вами, чтобы помешать вам наделать глупостей!
Я с трудом проглотил его слова, но все-таки заставил себя смолчать в ответ. Мой самурай обладал слишком ранимым сердцем, чтобы я мог позволить себе терзать его!
– Кто же это мог быть? – пробормотал я, задвигая на место диванные ящики.
– Должно быть, кто-нибудь из гостей, – глубокомысленно заключил мой Золотой дракон.
– Уж это-то верно, – ответил я. – Не призрак же покойного князя Николая Николаевича!
Сказав эти слова, я невольно подумал про его похороны. Как единственному масону в имении мне еще предстояло позаботиться о том, чтобы Титова предали земле в соответствии с погребальным обрядом братства. Мне предстояло еще сказать на этой церемонии несколько прочувствованных и красивых слов. В этом и состоял мой последний долг перед Николаем Николаевичем, если не считать того, что я поклялся себе обязательно разыскать и покарать его убийцу.
Я в последний раз окинул комнату англичанки изучающим взглядом, но ничто более не привлекло моего внимания в апартаментах мисс Браун. Хотя я еще не успел просмотреть шкаф с одеждой, но вряд ли это было бы возможно в присутствии моего Кинрю.
– Господин Кольцов? – на пороге неожиданно возникла сама мисс Браун. – Что вы здесь делаете? – вознегодовала она.
– What happened? – Мери-Энн перешла на родной язык, что, как я заметил, случалось с ней, когда она сильно нервничала.
– Ничего не случилось, – ответил я с одной из своих самых обворожительных улыбок, действующих на слабый пол, словно удар грозовой молнии. – Мы искали вас, – добавил я.
– С вами могло приключиться какое-нибудь несчастье, – пришел мне на выручку Кинрю.
Я видел, что Мери-Энн мне не поверила, но это, говоря откровенно, меня не особенно волновало. Гораздо больше меня занимала мысль о том, куда мог подеваться шейный платок и перчатки? И вообще, почему они все-таки исчезли? И как была связана мисс Браун с господином Станиславом Гродецким?
Спустя полчаса мы вернулись в столовую, где на этот раз и в самом деле уже подавали обед. Даже Ольга Павловна соизволила пожаловать к столу, несмотря на глубокий траур и скорбь. Она присела во главе стола, как и полагалось хозяйке.
Отсутствовали только горе-брахманы да батюшка, которого княгиня, в знак особого уважения, поселила в кабинете покойного.
Его подождали минут пятнадцать, но потом все-таки решили начинать трапезничать без него. И только пододвинув к себе аппетитную кулебяку да рябчиков под белым соусом и хрустальный бокал с вензелем князя, до краев наполненный венгерским, я понял, что здорово проголодался.
Стол обходил лакей с завернутой в салфетку бутылкой. Мира бросала на меня нежные взоры, Кинрю потупился и не смотрел по сторонам, англичанка сидела за столом окаменевшая, будто бы неживая. Один только Гродецкий, казалось, сохранял прекрасное расположение духа, одет был с иголочки и кушал с завидным аппетитом.
– Что вы собираетесь предпринять? – с важным видом обратился поляк к Медведеву. – Убийца разгуливает по усадьбе, а полиция бездействует, – заметил он, делая несколько глотков из бокала.
– А вы предлагаете устроить в вашей комнате обыск? – ядовито осведомился Лаврентий Филиппович, уплетая за обе щеки аппетитное крылышко.
– Почему у меня? – передернул плечами Гродецкий.
– Ну, – задумчиво проговорил квартальный, помедлил немного и произнес, – потому что жемчужину мог украсть кто угодно, – развел он руками.
– Not me! – решительно заявила мисс Браун.
– В том числе и вы! – возразил ей Лаврентий Филиппович.
Англичанка вспыхнула, демонстративно отвернулась от Медведева, склонилась над тарелкой и углубилась в трапезу.
Воцарилось гробовое молчание, прерываемое звоном столового серебра.
– Господин Колганов, а вы как себя чувствуете? – вкрадчиво осведомился квартальный, сверля пристальным взглядом небесных глаз несчастного Ивана Парфеновича, который едва не подавился закуской.
– Неважно, – ответил он, – сердце пошаливает…
– Ну-ну, – проговорил, кряхтя, Лаврентий Филиппович. – Неспокойно, наверное, у вас на душе, вот сердечко-то и покалывает, – заключил он удовлетворенно. – Совесть, видать, замучила!
– Что вы имеете в виду? – Ольга Павловна впервые оторвала свой взгляд от тарелки. – Иван Парфенович? Но этого же не может быть! – всплеснула она руками.
– Успокойтесь, княгиня, – сказал Медведев. – Иван Парфенович Колганов – всего лишь подозреваемый!
Я не мог наблюдать за этим фарсом без смеха, и одному Господу Богу было известно, чего мне стоило сохранять бесстрастное и непроницаемое лицо.
– Ну у вас, Лаврентий Филиппович, и шуточки! – облегченно выдохнула княгиня. – Я уверена, – всхлипнула она, – что это дело рук проклятых индийцев! – Ольга Павловна зло стрельнула глазами в сторону Миры.
Индианка почувствовала этот взгляд и замерла, словно натянутая, готовая в одночасье лопнуть, струна. На Миру было больно смотреть, и я готов был разорвать на части княгиню, которая вела себя по отношению к ней по меньшей мере несправедливо. Однако я отдавал дань ее горю и потому прощал…
Гродецкий поднял бокал с венгерским, осушил его и механически перевернул вверх дном привычным движением руки. Потом, правда, вернул его в исходное положение и поставил на скатерть. Однако этот жест поляка привел меня в искреннее изумление. Неужели?.. Но почему тогда?..
На страницах своего дневника я все же осмелюсь открыть эту тайну… Да смилостивятся надо мною Господь и братья! Но иначе я не сумею объяснить, что именно так удивило меня!
Станислав Гродецкий невольно проделал один из опознавательных масонских знаков. Но если он масон?.. В памяти у меня тут же всплыли перчатки, таинственным образом исчезнувшие из комнаты англичанки, и мысль, возникшая у меня тогда…
Я снова взглянул на Гродецкого, который как ни в чем не бывало уплетал один из двух супов, поданных к столу.
Но если поляк – масон, – рассуждал я мысленно, – он не мог не знать, что и я тоже принадлежу к огромному и могущественному братству вольных каменщиков! Если только Титов не успел сказать ему об этом? Но князь не представил Гродецкого как брата и мне, что тоже было одним из обстоятельств, которые я не в силах был объяснить. Впрочем, этого Николай Николаевич тоже мог не успеть сделать ввиду своей скоропалительной гибели. Однако поведение Кутузова и вовсе казалось необъяснимым! Я был уверен, что если поляк и в самом деле масон, то Иван Сергеевич не мог об этом не знать, ибо он – персона весьма осведомленная, да к тому же ничего и никогда не делает без особой на то причины! Значит, – заключил я, – речь шла о какой-то неведомой мне доныне политике, игре, смысла которой я пока не понимал и выступал в ней в роли самой обыкновенной пешки!
Но я мог и ошибаться. Ведь в пользу того, что Гродецкий принадлежал к той же всемирной организации, что и я, говорило совсем немногое… И потом, если я начинал подозревать его и гувернантку, то концы и вовсе не сходились с концами. Зачем тогда поляку убивать князя, который был членом того же братства?
И все-таки я решил хоть как-то разобраться в этом вопросе и внести в него какую-то ясность. Прежде всего я посчитал возможным сделать несколько знаков Гродецкому, справедливо рассудив, что ответить на них мне он сможет только в том случае, если сам принадлежит к какому-нибудь масонскому ордену. Однако оставалась малая вероятность того, что он не захочет выдать себя…
Но я все же надеялся, что обрету в лице польского аристократа верного и надежного союзника, который поможет мне распутать это странное дело.
По левую сторону от меня сидел Никита Дмитриевич Сысоев и уныло потягивал из хрустального бокала вино. В последние часы он был особенно мрачен и потому неразговорчив. За весь обед управляющий ни с кем ни единым словом не перемолвился.
Только в окно смотрел, да хмурил густые брови, чуть сросшиеся у переносицы.
– Что с вами, Никита Дмитриевич? – шепнул я ему, пока Медведев с Колгановым были заняты очередной словесной перепалкой, что уже входило у них в привычку. Лаврентий Филиппович Ивана Парфеновича иначе как за мошенника и не считал! – Что вас тревожит?
– Метель, – коротко ответил Сысоев. – А как вы в своем расследовании продвинулись? – в свою очередь осведомился он.
– Не очень, – ответил я откровенно. – Путаницы уж больно много, – добавил я, думая о своем.
– И то верно, – согласился Никита Дмитриевич.
Я отвернулся от него и поймал холодный, пронзительный взгляд Станислава. Тогда я невзначай, как бы рубя, ударил три раза ребром правой ладони по тыльной стороне левой. Это тоже было одним из знаков, по которым вольные каменщики узнавали друг друга.