За ними следовал сам Луций Лициний, покоившийся на своем ложе из слоновой кости, среди свежих цветов, цветов в горшках, умащенный благовониями, которые не уничтожали запах тления. Среди несущих особо выделялся Красс своей энергичной походкой и волевым взглядом.
За гробом следовали члены семьи. Большинство из Лициниев ветви Луция, переживших гражданские войны, относились к старшему поколению. Возглавляла эту группу Гелина в сопровождении Метробия. Мне часто случалось видеть женщин в похоронных процессиях на улицах Рима, они брели в пароксизме скорби, раздирая в кровь свои лица, но Гелина не плакала. Она тупо шагала за гробом, глядя себе под ноги. Подозрительно выглядело отсутствие в составе процессии принадлежавших усопшему рабов.
За членами семьи к процессии пристроились многочисленные зеваки, стоявшие вдоль дороги. Наконец мы вышли на открытое место рядом с дорогой, откуда между расступившимися деревьями открывался вид на Залив. Вблизи стоял только что построенный каменный склеп высотой в рост человека. Только один барельеф, изображавший лошадиную голову, древний символ смерти и ухода в небытие, украшал его.
В центре поляны высился погребальный костер из сухих дров, уложенных в виде квадратного алтаря. Обычно гроб с лежавшим в нем телом ставили наклонно, его опирали на ростры, чтобы присутствовавшие могли видеть покойного во время произнесения речей на панихиде, но тело Луция было положено на костер горизонтально, так, чтобы скрыть обезображенную голову.
Вперед вышли рабы со складными стульями для членов семьи. Когда все разместились, перед костром появился Марк Красс. Над собравшимися воцарилась мертвая тишина, только в небе кричала морская чайка. Легкий бриз шевелил маковки деревьев. Красс начал свою речь. В голосе его не было ни намека на ту неуверенность и неопределенность, которые я отметил накануне вечером. Голос его звучал четко, изобличая в Крассе опытного оратора. Начал он тихим, почтительным тоном, постепенно набиравшим силу.
- Гелина, преданная супруга моего любимого брата Луция Лициния, члены семьи, приехавшие из близких и далеких мест, тени его предков, представленных здесь их дорогими нам образами, друзья и домочадцы покойного, его знакомые, жители Байи и городов Кампаньи и Залива, мы собрались здесь, чтобы предать земле Луция Лициния. Умер человек, мы предаем огню его тело, и его прах земле. Даже тот факт, что он умер насильственной смертью ничего не меняет. Наша семья пережила столько горя из-за потерь в результате насилия, что капризы Фортуны пошатнули наш покой. И все же присутствие здесь сегодня стольких людей, ваше присутствие, является свидетельством того, что Лициний еще уважается римскими гражданами. Он был Римлянином и воплощением добродетелей Римлянина. То, что боги не благословили его брак потомством и он не оставил после себя сына, который сохранил бы его имя и кровь и почитал бы его, как он сам чтил своих предков, - это единственное, что осталось невыполненным из-за горькой трагедии его безвременной смерти. Обязанности, которые должен был бы взять на себя его сын, беру я, кровный родственник и человек, связанный с Луцием долголетним взаимным уважением. Мы не знаем, как встретил свою смерть Луций. Но я не сомневаюсь в том, что встретил он ее храбро. Он был не способен отступить перед лицом врага. Может быть, единственной его ошибкой было то, что он доверился двоим, тем, которые этого не заслуживали. Судьба Луция Лициния символична. Его смерть - предупреждение добрым гражданам. Мы все под угрозой. Великий Рим дрогнул перед стаей бешеных псов, одержимых жаждой крови и богатств. Эта чума угрожает перевернуть естественный порядок, смести традицию и честь, извратить нормальные отношения между людьми. У этой чумы есть имя. И я произнесу его не шепотом, потому что не боюсь его: Спартак. Эта чума проникла даже в дом Луция Лициния. Она разъела связи обязанностей и верности, она позволила рабам поднять руку на своего хозяина. То, что произошло в этом доме, нельзя ни забыть, ни простить. Тень Луция Лициния не находит себе покоя. Тени его предков вопиют к нам. Мы, живущие, должны воздать злодеям.
Я взглянул на лица гостей, собравшихся на похороны. Они смотрели на Красса с восторгом, готовые ко всему, на что он толкнет их. Меня пронзило острое чувство страха.
- Кое-кто мог бы сказать, что Луций Лициний, несомненно, был хорошим человеком, но не великим, что он не сделал большой карьеры и не совершил каких-либо особых деяний. Боюсь, что это трагическая истина. Его убили раньше, чем пришел его звездный час. Но сама его смерть была не мелкой. И если смерть может быть великой, то, значит, смерть Луция была именно такой. Эта смерть требует действия от всех нас. Мы должны стать орудием возмездия.
Красс поднял руку. Рядом с ним зажгли факелы.
- Наши предки основали традицию гладиаторских поединков в честь усопших. Обычно этой славной традиции следуют в случае смерти великих и могущественных людей, но я не думаю, чтобы боги разгневались, если мы воздадим почести тени Луция Лициния, посвятив завтрашний день таким играм. Они начнутся на лугу у Лукринского озера. Кое-кто считает, что нам следует отказаться от использования гладиаторов, ссылаясь на то, что Спартак тоже гладиатор и что ни один раб не возьмет в руки оружие, пока Спартак на свободе. Но лучше следовать традициям наших предков, чем бояться какого-то раба. И кроме того, игры не только позволят нам воздать последнюю дань уважения тени Луция Лициния, но и станут началом отмщения за его смерть.
Красс отступил в сторону. Он взял один из факелов и коснулся пламенем костра, а распорядитель сделал то же самое с другой стороны. Сухое дерево с треском запылало, выбрасывая вверх языки пламени, потекли струйки серого дыма.
Костер сгорит дотла. Уголья окропят вином, Красс с Гелиной соберут кости и пепел, опрыскают их благовониями и положат в гипсовую урну. Жрец очистит присутствующих и окропит их водой с оливковой ветви. Останки Луция замуруют, и мы навеки простимся с ним.
Но я ушел до того, как все это состоялось. И не сказав свое "прощай". Вместо этого я тихо ускользнул и вернулся в дом вместе с Эконом. Все меньше времени оставалось до резни…
Глава семнадцатая
- Где нам найти этого мальчика Метона? - размышлял я вслух. В атриуме, еще утром забитом приехавшими на похороны и их рабами, теперь не было никого. Наши шаги гулко отдавались в пустом пространстве. Благовония и цветы унесли, но их аромат, а также запах разлагавшегося тела Луция Лициния еще окончательно не рассеялись.
Я заглянул на кухню, где во всю шли приготовления к траурной трапезе. Едва мы переступили порог массивной деревянной двери, как нас охватила духота и оглушил шум. Взад и вперед сновали приставленные к кухне рабы в засаленных и испачканных сажей туниках. Звучали их грубые голоса, стучали тяжелые ножи по разделочным доскам, в котлах что-то кипело и шипело. Экон указал мне на фигуру в дальнем конце большого помещения.
Маленький Метон, встав на табурет, опустил руку в большой глиняный сосуд, стоявший на столе, осмотрелся, чтобы убедиться в том, что его никто-никто не видит, вытянул оттуда целую горсть чего-то, по-видимому вкусного, и затолкал себе в рот. Лавируя между сновавшими с утварью в руках рабами, я подошел к нему и схватил его за шиворот.
Метон вскрикнул и посмотрел на меня через плечо. Его рот был заляпан смесью меда, проса и толченых орехов. Узнав меня, он осклабился широкой улыбкой, но в этот же момент испустил крик боли - на его голову опустилась большая деревянная ложка.
- Вон из кухни! Вон! Пошел вон! - кричал старик-раб, шеф-повар. Он, кажется, был готов ударить и меня, но вовремя узнал.
- Простите меня, гражданин, но проделки Метона, да и этих рабов, приехавших с гостями, которые шныряют повсюду, стараясь стянуть что-нибудь съестное, просто не дают возможности работать. Не могли бы вы занять каким-нибудь поручением этого несносного парня?
- Для этого-то я и пришел, - согласился я, шлепнув Метона по мягкому месту, пока он слезал с табурета, чтобы пуститься наутек, расталкивая поваров и их помощников. Экон поймал его около двери и представил мне.
- Ты-то мне и нужен. Хорошо ли ты плаваешь, Метон?
Он серьезно посмотрел на меня и медленно покачал головой.
- Нет?!
- Нет, господин.
- Ты совсем не умеешь плавать?
- Совсем, - подтвердил он.
Раздосадованный, я покачал головой.
- Ты разочаровываешь меня, Метон. Я был убежден, что ты отпрыск фавна и речной нимфы.
Сбитый на секунду с толку, он громко расхохотался над моей глупостью.
- Но я знаю человека, который плавает здесь лучше всех других, - заверил он.
- Да? И кто же это?
- Пойдемте со мной. Я покажу. Он сейчас вместе с другими в конюшне! - Метон пустился бегом по коридору, но Экон задержал его, схватив за шиворот. Он повел нас во внутренний двор. Там, вывернувшись от Экона, он поспешил в сторону конюшен. Мы подошли к открытым дверям, откуда прохладный воздух выносил смешанный запах сена и навоза. Метон бежал дальше.
- Погоди! Ты же сказал нам, что ведешь нас в конюшни! - запротестовал я.
- Не в эти! - бросил он на ходу через плечо, ткнул пальцем вперед и обогнул угол здания. Я подумал было, что он затеял с нами игру, пока сам не зашел вслед за ним за угол и не увидел длинную, низкую деревянную пристройку к каменным конюшням.
Шестеро солдат сидели, скрестив ноги, на небольшой полянке под вечнозелеными деревьями. Они заметили нас только после того, как воздух прорезал резкий свист. Я взглянул наверх и увидел на красной черепичной крыше пристройки еще одного, вооруженного копьем.
Все шестеро мгновенно вскочили на ноги и, побросав в пыль кости, в которые играли, обнажили мечи. Старший офицер или по крайней мере тот, у кого было больше всего нашивок, шагнул ко мне, размахивая мечом.
- Кто вы такой, и что вам здесь надо? - резко прозвучал его голос. На Метона, пробежавшего дальше ко входу в пристройку, он не обратил внимания, и я понял, что стражники его уже знали.
Я стоял на виду, опустив руки по швам, не прижимая их вплотную к телу, Экон беспокойно взглянул на меня и сделал то же.
- Меня зовут Гордиан. Я гость Гелины и Марка Красса. А это мой сын Экон.
Солдат с подозрением сощурил глаза, потом убрал свой меч.
- Все в порядке, ребята, - бросил он через плечо своим товарищам. - Это тот, о котором нам говорил Марк Муммий.
- И что же вы намерены здесь найти?
- Нас привел сюда этот мальчик-раб, - объяснял я. - Я забыл, что у конюшен есть пристройка.
- Смотрите-ка, похоже, маленькому Метону не терпится, чтобы вы пошли за ним. Все в порядке, Фронто, - крикнул он стражнику.
- Можешь отпереть дверь!
Тот достал огромный бронзовый ключ и вставил его в висевший на цепи замок. Он открылся, и дверь распахнулась наружу. Стражники стояли на некотором расстоянии, не отрывая рук от рукояток мечей, внимательно следя за происходящим. Метон вбежал внутрь, движением руки пригласив нас следовать за ним.
Запах здесь стоял совсем иной, чем в конюшнях. Довольно приятный аромат соломы смешивался со зловонием, исходившим от мочи и экскрементов, но не лошадиных, а человеческих. Кроме того, в воздухе буквально висело тяжелое зловоние, напомнившее мне трюм "Фурии". Дверь за нами закрылась.
- Постучите, когда соберетесь выходить, - крикнул нам из-за двери стражник. Снаружи звякнула цепь, и щелкнул ключ в замке.
Несколько мгновений прошло, пока мои глаза привыкли к темноте. Там было всего несколько зарешеченных отверстий, под самой крышей, и в узких, тонких полосах солнечного света клубилась пыль.
- Что это за помещение? - шепотом спросил я.
- Хозяин хранил здесь всякое барахло, - с готовностью пояснил Метон, понизив голос по моему примеру, - рваную упряжь, старые седла и попоны, негодные колеса от колясок и телеги, в которых запрягали волов. Иногда сюда попадали мечи и копья, щиты и шлемы. Но когда хозяин Луций умер, здесь уже было пусто. Приехав на следующий день после его смерти, хозяин Красс согнал сюда всех рабов.
Когда мы вошли, в помещении стояла тишина, но понемногу в полумраке из разных углов стали доноситься голоса:
- Метон! - услышал я женский голос, позвавший его. - Метон, подойди сюда! - Мальчик затерялся между людьми. Я увидел обнявшую его женщину. Она сидела на соломенной подстилке, ее седые волосы были собраны в пучок, и она длинными, бледными, дрожавшими в смутном свете руками поглаживала волосы Метона. Куда бы я ни посмотрел, во мраке вырисовывались все новые и новые фигуры - мужчины, женщины и дети, все рабы, привезенные сюда с полей, все они ждали приговора Красса.
Все они сидели вплотную друг к другу около стен. Я шел между ними по длинному, узкому помещению. Экон следовал за мной. По мере приближения к дальнему концу барака запах мочи и фекалий становился все сильнее. Я прикрыл лицо складкой своего похоронного облачения и все же едва мог дышать. Тут кто-то меня тронул за руку. Метон поднял ко мне серьезное лицо.
- Лучший пловец, какого когда-либо знали, - шепотом проговорил он. - Не хуже Леандра переплывавшего Геллеспонт. И лучше Главка, заплывавшего за Сциллу, а ведь Главк был полурыбой!
- Аполлон, - проговорил я, с удивлением заметив присутствие красивого юноши. Он ободрял слабого старика, прислонившегося к его плечу.
Это движение было простым и изящным. Есть кичливый аристократизм патрициев, подобных Фаусту Фабию, подумалось мне, и есть природный аристократизм таких представителей рода человеческого, как этот.
- Почему ты здесь? - спросил я, подумав, что Красс прогнал его из дома, чтобы просто насолить Муммию. Но он приходил поговорить со стариком.
- Стражники знают меня и всегда пропускают.
- Это твой отец? - спросил я, посмотрев на старика.
- У меня никогда не было отца. Это Сотер. Он знает травы и припарки. И лечит других рабов, когда они болеют, но теперь он болен сам. Он страдает от жажды, у него расстроен кишечник. Однажды, когда меня лихорадило, он не отходил от меня ни днем, ни ночью. В то лето он спас мне жизнь. И ему за это ничего не было надо.
Я не различил в его голосе ни горечи, ни каких-либо других эмоций. Это был голос его божественного тезки, бесстрастный и таинственный.
- Ты умеешь плавать? - спросил я, вспомнив о цели своего прихода.
- Как дельфин, - ответил он, улыбаясь искренней широкой улыбкой.
От южного конца пристройки к эллингу вела тропа, зигзагами спускавшаяся по крутому склону между северным крылом дома и ваннами. От дома ее почти не было видно из-за густой листвы и большой крутизны склона. Впереди шел Метон, прыгавший через корни деревьев и легко спускавшийся по каменным уступам. Мы с Эконом двигались более осторожно, а Аполлон почтительно следовал за нами.
Был самый жаркий, навевавший страшную сонливость час дня. Я смотрел в сторону холмов, думая о том, как пламя медленно пожрет все то, что осталось от Луция Лициния. Мне был виден небольшой столб дыма, поднимавшегося над кронами деревьев.
У причала постукивали друг о друга бортами лодки - целый небольшой флот. Войдя на причал, я увидел всего несколько дремавших лодочников.
- Что вы туда уронили? - спросил Аполлон, всматриваясь в видневшуюся в промежутке между двумя лодками воду.
- Строго говоря, нельзя сказать, что я что-то уронил…
- Но что же мне предстоит искать?
- В том-то и дело, что я не могу этого знать. Что-то достаточно тяжелое, чтобы упасть с сильным всплеском. А может быть, даже несколько таких предметов.
- Вода грязноватая, но думаю, что поднявшийся при подходе лодок ил теперь уже осел, и солнце достаточно хорошо освещает толщу воды. Правда, все эти лодки отбрасывают на дно обширную тень. Но если я там что-нибудь обнаружу, обязательно подниму для вас.
Он расстегнул пояс, снял тунику, потом стянул через голову нижнюю рубаху и теперь стоял голый, с блестевшими на солнце иссиня-черными волосами, и блики отраженного водой света играли на лоснившихся мускулах его груди и ног. Экон смотрел на него со смешанным выражением любопытства и зависти.
Он расправил плечи, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, затем нашел между двумя лодками достаточно места, чтобы погрузиться в воду, и скрылся в ней, оставив за собой на поверхности мелкую рябь.
Над моей головой кружила чайка. Над деревьями по-прежнему поднимался столб дыма от погребального костра. Аполлон все не всплывал. Наконец я увидел его лицо, поднимавшееся ко мне все ближе и ближе с мрачного дна. Через мгновение он вынырнул на поверхность.
Я стал было расспрашивать его, но он лишь поднял руку, задыхаясь. Отдышавшись, он снова сделал глубокий вдох, сложился вдвое и скрылся под водой, оставив за собой облачко пузырьков.
Я ходил по причалу, заглядывая за край настила. Дым поднимался к солнцу, перекрывая его порой своими клубами. Лодочники с любопытством смотрели на нас из-под своих шляп.
- Он там слишком долго, - заметил наконец один из них.
- Да, слишком долго, - согласился с ним другой.
- Э, пустяки, - откликнулся третий. - Мой брат ныряет за жемчугом, так он может оставаться под водой вдвое дольше этого парня.
- И все-таки…
Я всматривался в воду между лодками, пытаясь разглядеть под водой Аполлона и боясь, чтобы он не ударился головой. Было опасно поручать ему эту задачу при таком количестве лодок у причала. Даже дно закрыто тенью от них. И дельфину нужен свет, чтобы он мог плавать. О чем бы там ни говорил этот брат ловца жемчуга, вряд ли человек может оставаться так долго под водой, как сейчас Аполлон.
Меня охватила тревога. Экон плавать не умел, Метон, как он сам признался, тоже. Мысль о том, чтобы погрузиться в воду самому, напомнила мне об испытании прошлой ночи. Я снова ощутил в горле вкус морской воды, жжение в носу и охвативший меня панический ужас.
- Ребята! Плачу пять сестерциев тому, кто нырнет под причал и скажет мне, что случилось с рабом. Шляпы зашевелились, выдавая волнение своих хозяев. Они повытаскивали ноги из воды и сдвинули шляпы на затылок.
- Скорее! Скорее! Ныряйте прямо оттуда! Десять сестерциев!.. - холодный ужас мрачных глубин, казалось, хватал меня за горло.
Но в этот момент меня заставил замолчать вид появившегося из воды странного предмета. Застыли на месте и лодочники, уставившиеся на длинный, тускло засветившийся над водой клинок. За ним показалось победно улыбавшееся лицо хватавшего воздух ртом Аполлона.