* * *
Мы отошли от палатки, никто не обращал на нас внимания, и приблизились к небольшому жертвеннику, на котором еще дымились останки какого-то животного. Два жреца священнодействовали у алтаря в присутствии трех десятков верующих мужчин. Самаритяне только что принесли жертву. Почти черный дым, поднимавшийся к небу, распространял резкий, приторный запах, тот, который вызывал во мне дрожь. Я подошел к алтарю. Джейн осталась сзади. И я увидел: связанное животное - ноги стянуты попарно, - вскрытое горло, выпученные глаза, наполовину обуглившееся туловище, почерневшие кости. И этот запах - ужасный, вызывающий тошноту, одновременно горький и сладковатый, слащавый и солоноватый, парной и холодящий, запах текущей крови. Перед алтарем стояли двенадцать жрецов в длинных белых туниках и с венцами на головах, ноги их были босы. Жрец, совершавший жертвоприношение, стоял напротив них. На нем была льняная туника, опоясанная епитрахилью, на голове - тюрбан из той же материи. Он повернулся к алтарю, около которого один из жрецов держал другого барана; хозяин животного положил руку на голову жертвы, тогда верховный жрец поднял острый нож и перерезал барану горло.
Оба жреца собрали баранью кровь в тазик, а в это время остальные уже освежевывали животное. Кровь и мясо поднесли совершающему жертвоприношение, и тот плеснул немного крови на алтарь. Затем вытащил потроха, поджег жир и оставил мясо поджариваться на огне жертвенника.
Но вдалеке лежал связанный бычок - будущая жертва.
Во времена Храма бык обычно предназначался для ритуального жертвоприношения в день Страшного Суда. Но почему сегодня, ведь сейчас не Киппур? К чему готовились самаритяне? К какому событию, к какому Страшному Суду?
Я быстро отошел и направился к джипу, в котором меня ждала Джейн. Она рванула с места, тем более что вдалеке показалась полицейская машина, похоже, направлявшаяся к стойбищу самаритян.
- Что все это значит? - взволнованно спросила Джейн, мчась по бездорожью, словно спасаясь от погони.
- Это значит, что самаритяне тоже готовятся. Эриксон принес им весть.
- Но в кого они верят; им нужно доказательство, доказательство веское?
- Мне кажется, Джейн, что таким доказательством был… я!
- Что ты имеешь в виду?
- Дело в том, что этот человек знал меня или, точнее, знал, кто я такой.
- Думаешь, он догадался?
- Нет, должно быть, узнал от Эриксона. Чтобы завладеть Серебряным свитком, Эриксон должен был ему сказать, что к ессеям явился Мессия.
- Но, - озадаченно произнесла Джейн, - как Эриксон узнал о прибытии Мессии?
- Он, наверно, поддерживал отношения с одним или несколькими ессеями…
- Ты уверен?
- Это единственное объяснение.
- Мы должны вернуть Серебряный свиток, - твердо сказала Джейн. - Для этого нам необходимо встретиться с Руфью Ротберг, дочерью профессора Эриксона. Позавчера она приезжала в лагерь, провела там ночь и уехала вчера утром с вещами своего отца. Свиток она, возможно, взяла с собой.
Мы выехали на дорогу, змейкой бегущую к пещерам, и вскоре она круто пошла вниз, в самое пекло, в самую глубокую из земных впадин. Мы въехали в белую раскаленную пустыню, волнообразные дюны которой отражались в сверкающем зеркале Мертвого моря.
В самом низу впадины мы приблизились к береговой полосе, потом дорога свернула и повела нас направо, к каменистой террасе и скальным утесам.
Мертвое море мрачнело. Солнце опускалось за скалы Кумрана, за склоны, разрезанные тенями от заходящего солнца. Джип выскочил на ровный пологий склон слоеного мергеля, плавно спускающийся к морю и потом поднимающийся к первой террасе с развалинами Кумрана. Глубокий овраг сползал с террасы, перерезая мергелевый склон. Я попросил Джейн остановиться здесь. Мне не хотелось, чтобы она знала, где я живу.
Я немного помедлил, прежде чем выйти из машины.
- Когда я опять увижу тебя?
Она не ответила.
- Мы увидимся?
- Конечно. Я буду продолжать расследование. Возможно, мне удастся продать статью в "Biblical Archeological Review".
- А почему бы не в массовое издание…
- Серьезно, Ари, мне хотелось бы работать вместе с тобой. Встретимся завтра в Иерусалиме.
Она заглушила двигатель, потом добавила:
- Ты уверен, что здесь безопасно?
- Да, - ответил я, - не беспокойся.
- А вот мне страшно.
- Ты не должна ночевать в лагере.
- Я заказала номер в отеле в Иерусалиме.
- В каком?
- "Ле Ларомм", рядом с отелем "Кинг Дэвид"…
- В таком случае до завтра.
- Ари?
- Да?
- Когда я сказала, что мне страшно… Я хотела сказать… страшно за тебя.
Она смотрела мне вслед, как я шел один среди пустыни. А я иногда оборачивался, чтобы убедиться, что она все еще там, что я еще увижусь с ней, что не увижу, как она удаляется навсегда в этом расплывчатом заброшенном пейзаже, в котором я никогда ее больше не распознаю.
Возвратившись в пещеры, я сразу прошел в Скрипториум. Мне хотелось просмотреть копию с Медного свитка, где содержались указания, касающиеся сокровища Храма.
Я вошел в небольшое, смежное со Скрипториумом помещение, которое мы называли библиотекой.
Там я нашел интересующий меня пергамент: копия с Медного свитка была сделана мелким убористым почерком. Я немедленно начал его расшифровывать. В нем описывалось множество мест, различных тайников, в которых хранилось баснословное сокровище в виде слитков золота и серебра… Джейн упоминала о миллиардах долларов; она не ошибалась. Места, по которым было рассеяно сокровище, образовывали сложную систему болот, тянувшихся от Иерусалима до Иудейской пустыни и Мертвого моря. Все они географически поддавались вычислению на карте и были вполне доступны благодаря многочисленным дорогам и проходам, известным нам.
Вопреки моему мнению экспедиция профессора Эриксона не была такой уж безрассудной, как это казалось с первого взгляда, и могла оказаться в высшей степени доходной.
* * *
На следующий день я решил отправиться в Иерусалим, чтобы встретиться с Руфью Ротберг. Я сел в автобус, поднимающийся к Иерусалиму по дороге, протянувшейся вдоль пустыни примерно на тридцать километров. Дорога постепенно поднимается, потом внезапно скатывается в Иерусалим южнее мечети Неби-Семуль и нескольких новеньких особняков, проходит по университетским склонам в верхней части долины Креста к новому городу с уже разбитыми улицами и таким интенсивным движением, что можно подумать, что находишься в своеобразном восточном мегаполисе. Подъем к Иерусалиму обязателен, он дает возможность пообвыкнуть, смягчить изумление при виде его красоты, и радоваться ей, узнав ее поближе. Так жених готовится к встрече со своей невестой. Иудейская пустыня окружает Иерусалим со всех сторон, и город предстает оазисом посреди бесплодной равнины, усеянной камнями, после кольца из скалистых холмов, после безмолвия.
О друзья мои, как сказать вам о моем чувстве, как описать его и как понять? Я прибыл на главный автовокзал, где меня встретил гвалт молодежи и молодых солдат в униформе, поток пассажиров, снующих между машинами такси; таксисты громко окликали новоприбывших, пытаясь заполнить последнее свободное место; одинарные и двойные автобусы ждали часа отправления. Наконец-то я вновь очутился в суматохе, которая тепло, как в детстве, приняла меня в свои объятия; но теперь, когда я жил в пустыне, она вдруг показалась мне и близкой и чуждой одновременно. Я очутился на окраине Иерусалима; когда-то я частенько наведывался сюда.
А чтобы вы смогли меня понять, надо бы остановить вас на какое-то время и дать душой и сердцем полюбоваться этим уголком Иерусалима, который пребывает в каждом из нас. И город откроется, как перешеек, раскроется как на ладони, предстанет букетом розовых, красных и фиолетовых цветов. Иерусалим Исайи, увенчанный славой, утопающий в красотах, напоенный бесценными запахами, ароматами души… Иерусалим - мой город, мой свет, мое утро и мой вечер, с отблесками на камнях, раздавленных солнцем и омоченных росой. Этот Иерусалим открывал мне свои объятия, и я вновь находил - магией чувственной памяти, которая сильнее памяти обычной, - все иерусалимские утра, похожие на ночь, и все иерусалимские ночи, похожие на день; и люди торопливым шагом проходят этот город из конца в конец. Окрестности - пустыня, в ней нет никого, кроме моего друга, подруги, Иерусалима. В пустыне я живу среди одиноких скал, знойных долин, глубоких оврагов. Оазис пустыни - Иерусалим; прекрасная вершина, радость всей земли - гора Сион, возносящая Иерусалим в поднебесье; небесный город открывал мне объятия, и я был в его власти.
По Яффской дороге я дошел до северо-западного угла старого города, потом проследовал вдоль турецких крепостных стен до порта Яффа, который тянется до подошвы горы Сион, откуда дорога ведет в Вифлеем и дальше.
Я прошел вдоль Сиона. Сердцем я льнул к его стенам, а Сион, позолоченный солнцем, шествовал рядом, замедляя мои шаги у своих ворот, перед мирными стенами, дабы остановились мои ноги и я вошел, вошел, ведомый Благодатью, вошел, несмотря на мои беды, великолепным в славный город, нетронутый ложью и мерзостью, радуясь новости; я войду и воздам хвалу у ворот Сиона, вознесенного на самую высокую гору, я войду, неся на плечах другой город, заселенный поколениями людей, войду как благочестивый и удостоившийся чести: я войду в Вечность.
Так я и вознесся, всходя по Иерусалиму, поднявшись на вершину горы Мориа, и подобный взлет должен был завершиться на холме с живописными склонами, над охряно-серебристой долиной. На горе Мориа стоял храм Соломона. А передо мной, на юге, находился продолговатый холм Офел. К северу от Мориа возвышался холм Безет, а еще левее - Хорев, ниже которого и располагается гора Сион. А вокруг самого Хорева обвивается быстрая речка Кедрон, уносящаяся к Гееннской долине. А еще дальше, на северо-востоке, горизонт заслоняется горой Скопус и на востоке - Елеонской горой.
Там, на горе Мориа, находилась эспланада Храма, окруженная с востока долиной Кедрона, с юга - Гееннской долиной, с запада - долиной Тиропеон и с севера - холмом Безет, закрывавшим ее.
Если смотреть на эти долины с эспланады, начинает кружиться голова. Именно в самой высокой части Храма, откуда священнослужитель софаром оповещал о наступлении Шаббата, Дьявол и искушал Иисуса. У подножия Купола Скалы, на юго-востоке, где Авраам принес искупительную жертву, стоит грот, в котором захоронен пепел Красной коровы, священный пепел, используемый при совершении обряда очищения.
В эпоху Соломона все четверо ворот выходили на Западную стену Второго Храма Иерусалима. Через главные ворота вы попадали на улицу Тиропеон, затем проходили на улицу Сыроваров и по большой лестнице в форме буквы L, опиравшейся на двадцатиметровые арки, добирались до ворот, выходивших к базилике, расположенной вдоль эспланады. Вторые и третьи монументальные ворота выходили на саму эспланаду.
И увидел я Храм в окружении папертей, его дворец, названный Ливанским лесом, с вестибюлем и огромными колоннами, и его Божий дом с тремя комнатами, и его портик шириною в двадцать локтей и глубиною в десять, и его святилище, Хейхаль, шириною в двадцать локтей и глубиною в сорок. И в сердце его находилась святая святых, Двир, - идеальный квадрат двадцать на двадцать локтей.
На три стороны выходили три этажа покоев, лежавших на могучих кедровых балках. Все здание было сделано из благородного камня, позолоченной лепнины и бронзы, мрамора и золота. И говорю вам, друзья мои, Храм сиял на закате, под луной и при солнце; его белый известняк полировался луной, глянец наводило солнце; его монументальные ворота из бронзы и меди сверкали на рассвете и закате, а тяжелые колонны выпирали из земли, возносясь среди ночи к Всевышнему. А перед колоннами находился жертвенник всесожжения, на котором лежали большая и малая жертвенные плиты для возжжения костров. Позади колонн, к западу, располагались залы Храма, обшитые кедровыми панелями, покрытые золотом, в них скрывалась святая святых с двумя херувимами: две большие позолоченные статуи, охранявшие Ковчег со скрижалями Завета, посох Аарона и манну пустыни.
Красота Храма была несравненной, его величественные колонны, опоры, ступени и оливковые ворота, его толстые стены, укрывавшие множество тайн, ослепляли всех приближавшихся начиная со времени Соломона, поставившего Первый Храм. Потом Храм чинили при Иоасе, реставрировали при Иосии; затем он был разрушен Навуходоносором, вновь построен при Ироде. Он увеличивался и щедро украшался вплоть до эпохи войн евреев с римлянами, еще до того, как Иисус прогнал торгашей с его папертей. В 70 году Храм был сожжен и разграблен во время первого восстания евреев. Третий Храм должен был быть построен с приходом Мессии. Да, друзья мои, красота Храма была несравненной, а сейчас я видел на месте Храма минарет мечети Аль-Акса. Но именно здесь, думал я, только здесь, под огромным куполом, в свое время возвышался Храм.
Я сошел с эспланады, влился в узкие улочки и приблизился к воротам Сиона, у которых толпился народ. Группа христиан слушала, о чем говорила монахиня. Это была маленькая женщина лет шестидесяти с живыми глазками; ее голову покрывал черный платок, с шеи на черное платье свисал деревянный крест. Она обращалась к паломникам, пришедшим на Святую Землю вслед за миллионами людей, которые, начиная с первых веков нашей эры, пускались в длительное путешествие, чтобы открыть места, откуда пошла их вера, чтобы поразмышлять, перечитать тексты Библии.
- …И да пребудет мир в этих стенах ради любви моих братьев, моих друзей. Позвольте сказать: да будет мир в этих стенах ради любви к дому Божьему. Помолимся же за Его счастье в Царствии Небесном, ибо скоро, говорю вам, земной Иерусалим станет Иерусалимом небесным!
Я вслушивался в голос монахини, дрожавший от волнения, и вдруг ощутил, как к моей спине прикоснулось холодное лезвие. Я чуть было резко не обернулся, но услышал голос, прошептавший мне на ухо:
- Не двигайся.
- …Но чтобы попасть в Царство Небесное, мы должны покаяться и осознать, насколько мы пока недостойны его, - продолжала монахиня, которую все называли сестра Розали. - Я принадлежу к поколению, выросшему во времена Третьего рейха, и из-за преступлений нашей нации Суд Божий покарал Германию. Именно на руинах Второй мировой войны, пятьдесят лет назад, и родилась Община сестер Марии. С самого начала она призывала к покаянию. Что такого мы сделали евреям? Сыновьям и дочерям Израиля? Что плохого мы сделали Союзу?
- Что вам от меня надо? - пробормотал я, не оборачиваясь.
- По моему знаку ты пойдешь вперед. Одно лишнее движение - и ты мертв.
- …Тяжек груз на наших душах: мы должны исповедаться в наших грехах. Пора, друзья мои, пока не настал час Апокалипсиса. Пора раскаяться в нашем равнодушии и недостатке любви.
Сестра смотрела на меня. У нее были ясные голубые глаза, высокие скулы с румянцем, круглое личико и маленький, как у куколки, ротик.
Знаками я пытался привлечь ее внимание: я двигал бровями, глазами старался указать на напавшего, но чем больше я гримасничал, тем неотрывнее она смотрела на меня, настойчиво, будто отвечая на мой немой крик.
- …Тише! - продолжила она. - Давайте помолчим, чтобы поразмыслить и признать свои ошибки.
В толпе слышались шушуканья, удивленные и возмущенные. Некоторые уже отошли в сторону, и никто не заметил грозившую мне опасность.
- Иди, - произнес мужской голос.
Я повернул голову: у ворот нас, похоже, ждала машина с тонированными стеклами.
Круто повернувшись, я побежал. Уже на Виа Долороса я споткнулся и упал. Какая-то старушка помогла мне подняться, и я снова побежал, преследуемый убийцами. Судя по крикам, их было несколько. Я упал еще раз, потом - еще.
Изнемогая, тяжело дыша, я вбежал в христианский квартал. Мышцы сводило от напряженного бега, и я чувствовал, как подкашиваются ноги. От боли я был как пьяный. Иерусалим, подобно супруге с золотыми, солнечными глазами, своими лучами пронзал мою душу, а от пленительного голоса трепетало сердце. Ее кроваво-красные губы имели привкус граната, а тело источало запах алоэ и корицы. Бежал я уже машинально. Голова кружилась… Я дышал все тяжелее, поневоле ощущая все ароматы: испарение стен, нагретых солнцем, и запахи пряностей, горячих и солоноватых; я чувствовал все цвета, содержавшиеся в них: желтый, коричневый, янтарный, красный, фиолетовый…
Свет перемежался тенью. Я двигался как в беспамятстве. В сумерках мерцали тысячи и тысячи звездочек, и свет приходил ко мне свысока, а страх за свою жизнь и хриплые выдохи помогали бежать; свет заходящего солнца и его теплое дыхание делали более ощутимой тайну моей загробной жизни.
Мне нужно было остановиться, отдышаться… Я уже добежал до церкви Гроба Господня и проскальзывал между толпой паломников и лабиринтом сооружений, принадлежавших христианам, римлянам, грекам, армянам, коптам и эфиопам… Я надеялся оторваться от преследователей, но они не отставали. Мне удалось забежать в какой-то темный угол, и оттуда я увидел двух мужчин; нижняя часть их лиц была закрыта куфиями. Преследователи тоже пробирались сквозь толпу, вертя головами. Задыхаясь, я прошел перед широким куполом Анатазиса, вдоль базилики с вкраплением Голгофы и направился в Голгофскую часовню. От алтаря виден был холм со стоявшим на нем крестом. Я не обернулся, я знал, что они где-то поблизости - двое мужчин в черном, с лицами, закрытыми красными куфиями. Перед мраморной плитой, напоминавшей о месте, где лежало тело Иисуса, я спрятался за колонной, не отрывая глаз от входа, ожидая и боясь появления врага… Я увидел два силуэта, возникших на входе, против света. Сам не зная почему, я снова побежал, на этот раз к эспланаде Храма, куда ведут восемь лестниц, каждая поддерживаемая портиком с четырьмя арками. В южной части эспланады стояла мечеть Аль-Акса, перед ней был вестибюль с семью аркатурами. Но я не имел права входить в мечеть и не мог там укрыться из боязни попрать ногами святая святых, расположенную как раз под нею.
Тогда, покинув арабский квартал, я бросился в еврейский и несся до изнеможения до Западной стены, к последнему месту, где у меня был шанс выжить. Я свернул влево, к небольшой пристройке со сводчатым потолком, служившей синагогой, и вошел в нее. Мои преследователи остались снаружи. Я добрался до маленькой задней двери и удрал.
Тогда я умолк, и они вырвали мои члены, и кинули мои ноги в грязь. Глаза мои затуманились от совершенного Зла, уши заложило, мне стало, противно; проявились дурные наклонности Сатаны.
Наконец-то мне удалось оторваться от них под прикрытием полиции, охранявшей Стену. Я прошел вместе с полицейскими до ворот Сиона, сел в такси и поехал к отелю, где остановилась Джейн, - возле "Кинг Дэвида", в центре нового города; отель был белый, как стены Храма.
Из холла я позвонил Джейн, которая назначила мне встречу в "Кинг Дэвиде". Там в приглушенной атмосфере просторного холла тихо переговаривались американские туристы. Только там, среди стильной английской роскоши тридцатых годов, отличавшейся обилием бархата, я немного пришел в себя.