- "1774 года от рождества Христова, месяца августа в 30-й день, мы, девять человек, даем эту опись в посаде Дубовка. Если Бог благословит, то возьмите наше сокровище, положенное нами на бугре, повыше Дубовки, пониже Песковатки, над Вяткою. Бугор называется Дикой. Место поклажи следует искать, минуя Вислый сад, на вершине бугра, где стоит дуб, у этого дуба, на восходном боку, вырублены два креста. Супротив солнечного восхода намерить от этого дуба двадцать сажен. Рыть надо на Петров день. Тут положено в трех местах: человек один целый да один перерубленный на две части, из которых одна часть лежит на полуночную звезду, другая часть - на солнечный закат; целый же человек лежит на летний восход головой; от головы на три четверти стоит черепок с подписью на нем. От черепка на три сажени заклят котел, в котором положено 90 тысяч золота и семнадцать тысяч серебра. Из этих сумм нами определено: на постройку церкви 20 тысяч, 7 тысяч на колокол и на монастырь 20 тысяч. Если не будет исполнено это наше желание, то наше сокровище от нашедших его уйдет и вечно пролежит в сырой земле. А если наше желание исполнится, то вырывшим сокровище Бог даст счастье. И они спокойно, без ссоры, могут разделить его по равной части, за исключением сумм, определенных на церковь, колокол и монастырь, дабы замолить грехи наши. В том мы все девять подписываем эту опись!"
Произнеся сей монолог, матрос перевел устало дух и умолк.
- Да ты, голубчик, - смеясь, сказал Кричевский, - всем, поди, приезжим сию байку за двугривенный рассказываешь!
- Обижаете, ваше благородие! - очень правдоподобно оскорбился рассказчик, блистая хитрым глазом. - Самолично бумагу видел, и подписи под нею атаманов Пугачевских кровью выведены! Да в наших местах кладов этих видимо-невидимо! Вот, крестом клянусь, крестная моя мне рассказывала, что в селе ее, Лесной Карамыш, было некогда болото. Так в нем, богом клянусь, Пугачев утопил шкуру с деньгами. Болото-то теперича высохло, и даже старики забыли, где оно было прежде. А вот в саду у пастора закопал Пугачев бочку с золотом, а в бочке голицу свою оставил! Тот клад возьмет, у кого пара к голице этой сыщется!
- Что ж не нашли по сию пору кладов твоих, коли расположение их так доподлинно известно? - разочарованно спросил Петька, чувствуя, что его надули.
- Так ведь лет сколько прошло! - убедительно воскликнул рассказчик. - И дуба того уже нет на Диком бугре! А еще, ваше благородие, я тебе по секрету скажу, потому как вижу, что человек ты хороший. Знать, где клад положен - это еще ничего не значит! Чтобы взять клад, зароки надо знать, и ключи, чтобы клад открылся, да чтобы несчастье от себя отвести! Вот был в соседской деревне случай - выпахала крестьянская семья на своем поле клад. Обрадовались, знамо дело, обзавелись скотиною, обновками. Да только хозяин начал чахнуть, и ничего ему не помогало. Так и умер. За ним стал чахнуть старший сын. Хозяйке подсказали, что, видно, клад был "на голову" положен. Чтобы его добыть и пользоваться безбедно, надобно было над кладом этим кого-нибудь убить. Что делать? Душегубцами-то стать им не хотелось. Посоветовали им добрые люди хитрость, которая порою помогала, а порою и нет: зарезать над кладом курицу или овцу. Они уж резали, резали, да все без толку: умер вскорости и старший сын. Решили умные люди, что положен клад на человеческую голову, и видать, не на одну. Потом в семье этой мальчонка утоп в колодце. Потом невестку задавило деревом. А потом, кто жив остался, бежали из этой деревни, куда глаза глядят, и следы их на том и сгинули. Вот как с кладами-то бывает, ваше благородие! Тут без знающего человека не обойтись! Знать важно, "злой" клад али "добрый". "Злым" кладом черт владеет, хранителей своих к нему приставляет, оттого взять его очень трудно. Да и потратить можно его только на вино! А ежели на что другое употребишь - несчастье случится. Брать клад лучше на Пасху, и помнить следует, что "добрые" клады очищаются перед рассветом, а "злые" к вечеру…
- А скажи, милейший, - поинтересовался Кричевский, перебивая увлеченного повествователя, памятуя о деле, приведшем их в эти заповедные края, - все больше русские кладами промышляют? Или и вотяки тоже?
- Да все промышляют, на кого клад глянет, - охотно отвечал матрос. - И русских я видал, и татар, и мордву, и бессермян. И вотяков тож видал. Человеки - они только снаружи разные, а по душе все едины выходят.
II
Речка Ошма разлилась, и пароход зашел в устье, поднялся к городской пристани Мамадыша, дощатой, украшенной чеканным гербом города. "В нижней части щита два серебряных серпа и в середине оных золотой сноп пшеницы в зеленом поле в знак изобилия сей страны всякого рода житом. В верхней части щита на серебряном поле изображается черный змий под короною золотою казанской, крылья красные".
- Я бы здесь еще пару скрещенных лопат поместил, над сундуком с сокровищами, - съязвил Петька, все еще находясь под впечатлением матросских быличек. - Не уездная глушь, а остров Монте-Кристо какой-то!
- Змея Горыныча достаточно, - отозвался Кричевский, выглядывая на пристани кого-нибудь встречающего из местной полиции. - Он, по славянским легендам, хранитель подземных тайн, оттого и Горынычем прозван.
Дождавшись, пока схлынет с нижней палубы простой народ, они по шатким сходням кое-как стащили на пристань свою поклажу с помощью услужливого матроса. Вскоре у деревянного причала на сваях сделалось пусто; лишь человек пять зевак мещанского виду, поплевывая семечки, стояли наверху, у перил, и бесцеремонно разглядывали приезжих, обмениваясь впечатлениями, точно в ложе театра. Разномастные собаки валялись в пыли, грызлись, искали в шерсти блох. Тотчас сделалось скучно невыносимо, очарование плавного движения по реке прошло.
- Надо бы найти извозчика, - сказал, оглядываясь, Кричевский.
Его приятель, более опытный в путешествиях по российской глуши, покачал головой:
- Сомневаюсь, чтобы на сто верст вокруг существовал хоть один извозчик.
Неожиданно на дороге, ведущей вверх, в город, в клубах пыли появился грохочущий старинный шарабан с огромными колесами, без рессор, запряженный парой маленьких лошадок. Шарабан шумно остановился у самого схода на пристань, разогнав собак и обдав зевак поднятою пылью, отчего все они дружно принялись чихать и браниться. По ступенькам вниз, навстречу приятелям, поспешно сбежали два господина странноватого вида: один сухой, высокий, изогнутый, как сук дерева, второй маленький, толстый, розовощекий. Высокий одет был в глухой черный сюртук с длинными фалдами, моды прошлого десятилетия, голову покрывал теплым охотничьим картузом и вид имел весьма меланхолический. Маленький, наоборот, разодет был по самой свежей, прошлогодней столичной моде, в цветной жилетке и высоком коричневом цилиндре. Он щурил один глаз, удерживая стеклышко пенсне, и постоянно шевелил пухлыми губами, то распуская их в улыбке, то складывая под носом брюзгливой гузкой.
- Бога ради, простите за опоздание! - вскричал он, обращаясь почему-то к одному Петьке Шевыреву, хватая тотчас его за рукав. - Пароход всегда приходит позже, а тут, как на грех, коллегу моего, Аристарха Генриховича, задержали дела службы! Знаете, это ведь не шутка - вести за собой земство целого уезда!
- Новицкий, Аристарх Генрихович! - откланялся Шевыреву высокий меланхолик. - Земской начальник Мамадышского уезда!
- А я Кронид Васильевич Львовский, земской начальник Малмыжского уезда! - захохотал жизнерадостный толстяк. - Сосед Аристарха Генриховича! Это в моем уезде свершилось сие страшное событие! Нас помощник окружного прокурора, господин Раевский попросил вас встретить! Они телеграмму про вас получили! А я вас как раз таким и представлял! Мощный лоб, буравящий взгляд, проникающий прямо-таки в сердце преступника! А внешность простофили - это так, для маскировки-с! Знаете, благодаря этому вотяцкому жертвоприношению мы, провинциалы, получили возможность общаться с интереснейшими людьми, с лучшими умами России! А ты что стал столбом, милейший?! - отвлекся Кронид Васильевич от Петьки и грозно зыркнул на Кричевского, очевидно, принимая его за слугу петербургского "сыщика". - Развесил уши, и слушаешь, о чем тут благородные господа речи ведут?! Здесь тебе не столица! Живо бери чемоданы своего господина и неси в экипаж!
После выяснения недоразумения и принесения длительных и горячих извинений, все вчетвером разместились в жестком неудобном кузове шарабана, исполнявшем на ходу пляску святого Витта. Трясло так, что зубы стучали, а у Петьки то и дело съезжали набок очки. Несмотря на деликатные просьбы отвезти их в гостиницу и дать возможность привести себя в порядок с дороги, неугомонный Кронид Васильевич затребовал, чтобы Новицкий тотчас показал гостям все местные достопримечательности.
- Мы, разумеется, понимаем, что вам не привыкать к городским красотам! - неукротимо тараторил господин Львовский, ухитряясь так работать челюстями, чтобы не заикаться от толчков и подпрыгиваний экипажа. - Но и в наших скромных уездных городах есть свое очарование! Знаете, как переводится название моего города Малмыж? "Место отдохновения"! Очаровательно, не правда ли? Вам надобно непременно у нас побывать! Я настаиваю!
- А у нас тут, в Мамадыше, - перебивая приятеля, - встрял преисполненный патриотических чувств Аристарх Генрихович, - есть два салотопленных, два кожевенных, два круподерных, один поташный и два кирпичных завода! И еще ткацко-кулечная фабрика! Жителей девять с половиною тысяч душ обоего полу, домов деревянных три тысячи, каменных пятьдесят один, среди них есть и двухэтажные-с! Имеется Троицкий кафедральный собор, три церкви, десять часовен и мечеть! Вы, господин журналист, об этом обо всем обязательно напишите! А еще, сделайте милость, в репортаже своем упомяните про наш спиртовой заводик! Чудные настойки выпускает! Англицкое оборудование, вода по деревянной трубе из своего ключа, батюшкой освященного! Очень мне хочется Корнилию Никаноровичу, первейшему купцу и промышленнику нашему, угодить!
- А тюрьма у них какая! - задвинул приятеля-земца коротышка Львовский. - Значительная тюрьма, на всю округу!
- На пересыльном тракте стоим! - с гордостью за родную вотчину потупил глаза господин Новицкий.
От неумолчных разговоров сих патриотов, от пыли улиц и дикой тряски шарабана у Кричевского тотчас разболелась голова; не лучше выглядел и Шевырев. Константин Афанасьевич попытался было просить, чтобы отвезли их на телеграф: не терпелось ему отбить Верочке телеграмму, дать адрес и спросить, как здоровье Настеньки. Но оказалось, что уже давно ждут их к обеду у полицмейстера, где будут и сам градоначальник, и помощник прокурора Раевский.
- Суд ведь скоро! - закатил глаза Львовский. - Мы, как представители земства, весьма заинтересованы, чтобы раз и навсегда вывести с наших земель ужасные обычаи эти! Я ведь, можно сказать, с первых дней в деле состою! План местности, где все свершилось, мною в бытность мою уездным землемером снятый, в материалах следствия фигурирует! Сам я дважды на суде свидетелем выступал! И в третий раз готов, для установления правосудия!
- И я также имел честь! - снова встрял Аристарх Генрихович, налегая острым плечом на слишком пронырливого коллегу.
- А я еще господину Шмелеву, новому приставу, чучело медведя ссудил на время! - не сдавался Кронид Васильевич, с пыхтением оттесняя Новицкого в угол шарабана и верноподданно заглядывая Кричевскому в глаза. - Оно у меня для поддержания чубуков и тростей в прихожей стоит, а тут очень способствовало постижению истины-с! Если потребуется, вы, господин сыщик, не стесняйтесь, только мигните! Мигом доставим! С егерями пошлем! Тут до Малмыжа сотня верст - рукой подать!
- Для чего же это мне медвежье чучело может пригодиться? - изумился Кричевский, несмотря на ломоту в висках и нарастающую боль в раздражаемом тряской колене. - Я прежде, поверьте, в делах следствия без подобных вещей обходился как-то!
Новицкий со Львовским переглянулись и снисходительно засмеялись оба.
- Сразу видно, что вы человек издалека, - добродушно пояснил Кронид Васильевич. - Тут специфика! Знание быта и обрядов вотяцких! Для них медведь - священное животное, магической силой обладающее! Тотем! Перед медведем нельзя солгать, не то он придет и раздерет обманщика на части! Дикари-с! А я, кстати, Казанский университет окончил с отличием!
- Ну и что? - не понял Константин Афанасьевич. - Следствие-то тут при чем?
- А при том, милейший, - с некоторой обидой и разочарованием в дедуктивных способностях столичного сыщика сказал господин Львовский, - что пристав Шмелев с вотяков на допросах клятву требовал перед чучелом медведя моего, чтобы говорили только правду!
- Так он их к присяге на чучеле приводил, что ли? - изумился Кричевский. - О, Господи! Следствие вам, безусловно, благодарно, господин Львовский, только сделайте милость, не сболтните об этом адвокату подсудимых! Он со дня на день сюда приедет! Не то на смех поднимет он всю прокуратуру казанскую, да и приставу Шмелеву не поздоровится!
- Об этом и так все знают! - с гордостью объявил Львовский.
- Я должен был догадаться! - вздохнул полковник, понимая, что худшие опасения господина начальника Департамента полиции начинают уже сбываться. - Ты хоть не пиши этого! - жалобно попросил он навострившего походное вечное перо Петьку.
- Не препятствуй свободе прессы! - позабыв всю прежнюю дружбу, высвободил рукав иуда Шевырев. - Скажите, любезный Кронид Васильевич, а насколько помогло следствию продвинуться в деле установления истины столь необычная метода ваша? Вотяки-то сознались в жертвоприношении?
- Нет, разумеется, да только кто их слушать будет?! - махнул рукою Львовский, и господин Новицкий тотчас поддержал его.
- У нас и так всем известно, что приносят они человеческие жертвы! И экспертизою этнографической на прошлом суде сей факт установлен был!
- Будьте, пожалуйста, осторожны в употреблении слова "факт", - сухо попросил его Кричевский. - Вам лично, и вам, господин Львовский, известны ли другие факты принесения вотяками человеческих жертв?
- А как же! - обрадовано вскричал Кронид Васильевич и суетливо задвигал коротенькими ножками своими по дырявому полу шарабана, приходя в крайнее возбуждение. - Не далее как два дни тому, едучи сюда на суд, остановился я на мельнице по дороге, чайку попить. Естественно, как полагается земскому начальнику, стал расспрашивать мельника про жизнь его и дела. А он, проникшись ко мне доверием, и узнав, по какой важной надобности я еду, рассказал мне факт, как лет десять тому назад на дороге неподалеку, в Яринском уезде, нашли тело купца с отрезанной головой! Полиция порешила, что ограбили, но мельник мне сказал, что ему доподлинно известно, что это вотяки купца "замолили"!
- Простите - что сделали? - переспросил Кричевский.
На лице бывшего землемера отразилась крайняя степень разочарования.
- "Замолить" - это у вотяков значит принести человека в жертву! - пренебрежительно пояснил он. - Как же вы собираетесь следствию помочь, ежели самых простых вещей не знаете?!
- Это все, что стало вам известно? - сухо спросил полковник. - А вы, милейший Аристарх Генрихович, тоже какой-то факт имеете сообщить?
- Всенепременно! - провозгласил мамадышский земский начальник, и так ухватил Константина Афанасьевича длинными цепкими пальцами за больное колено, что бедный сыщик света белого не взвидел. - У нас в Мамадыше фактов поболее, чем у Кронида Васильевича, сыщется! Я еще от деда своего, диаконом служившего, слышал эти ужасные истории! Однажды дед был по делам церковным в вотяцком селе. Случилось ему, проходя по улице вечером, услыхать за глухим высоким забором гул множества голосов. Заглянул он в щель в заборе, а там!.. Посреди двора стоит стол, накрытый белой скатертью! За столом сидят старейшие вотяки, все седые, в белых одеждах, и вострят огромные ножи! Во главе стола, также в белой одежде, сидит связанный по ногам и рукам необыкновенно бледный брюнет, волосок к волоску! От ужаса у дедушки моего дух захватило и голос пропал! Хотел он крикнуть - а не может! Смекнул он тогда, что это колдовство, и поскорее бросился прочь! А как выбрался за околицу - уж стемнело, и вдруг послышался среди мрака нечеловеческий ужасный вопль! Вот-вот, господин сыщик! Даже вас проняло! Вон слезы у вас на глазах!
- Н-ничего!.. - простонал Кричевский, вырвав, наконец, разбитое колено свое из цепких пальцев невольного мучителя. - Отчего же дед ваш не сообщил об этом властям?!
- Так я же вам сказываю, что у него от испуга язык отняло! - охотно пояснил Новицкий, а Кронид Васильевич с досадою на недалекость приезжего сыщика почмокал языком. - А в другой раз, сказывал мне дед, повстречал он в глухом лесу конных вотяков, которые везли сидевшую на коне связанную жертву. Бледна она была, как мел, а держали коня под уздцы два седых высоких старца в белых одеждах! От страха дед мой запрятался в кусты малины, хоть был всегда неробкого десятка. И только отъехали вотяки вглубь леса, как раздался вопль страшный и жалобный, хуже прежнего!
- Вот! - сказал с укоризною в адрес приезжих господин Львовский. - Мы здесь, господа, в подобных условиях который год живем! Какие вам еще доказательства нужны?!
- Ну, да… разумеется! - покивал головою Константин Афанасьевич, опасливо прикрывая рукою колено, в которое то и дело покушался снова вцепиться господин Новицкий. - Как говорится, "а судьи кто?!" Кучер! Вези, милейший, к дому полицмейстера вашего, да поскорее! А то уж и так всю душу вытряс!
III
Кричевский пробудился поутру, одетый, лежа поверх нераскрытой постели в казенной квартире при городской управе. Голова у него была тяжелой, но ясной. Он помнил отчетливо, что, несмотря на обилие тостов и неумеренность возлияний местными наливками, отказался он наотрез ехать вечером к некоей Прасковьюшке, а потребовал грозно, чтобы отвели его на квартиру, ему предназначенную. Куда подевался Петька Шевырев, он припомнить никак не мог, но надеялся, что пьяненького веселого журналиста, перецеловавшего многократно всю уездную бюрократию, не принесли в жертву вотяцким богам, а тоже где-то уложили спать, хотя бы и у той самой Прасковьюшки.
Саквояж полковника был на месте, неведомым путем попав на квартиру вслед хозяину. Константин Афанасьевич, проверив целость содержимого, достал со дна медальон свой и с нежностью некоторое время разглядывал фотографию Верочки, весьма гордясь собой, довольный тем, что устоял перед провинциальными соблазнами. Глянув на часы, припомнил он, что назначил сегодня в полдень служебное совещание всем лицам следствия, и заторопился бриться.
Когда поспешно вышел он на крыльцо, навстречу ему поднялся со ступенек рослый молодцеватый человек в форме полицейского пристава, еще сравнительно молодой для столь ответственной должности, с лицом румяным, добрым и открытым.
- Здравия желаю, ваше высокоблагородие, Константин Афанасьевич! - сияя широкою белозубою улыбкою, сказал он. - Хорошо ли почивать изволили?