* * *
Трактир "Чёрный ворон" во времена царя-батюшки ничем особенным не отличался. Трактир был двухэтажный; его первый этаж предназначался для всех. Здесь располагались кухня и буфет, за которым хозяин, чернобородый мужик лет пятидесяти, с недоверием поглядывал вокруг. Здесь на первом этаже располагалась небольшая площадка-сцена и, конечно же, столики, за которыми восседала самая разношёрстная публика. Сновали половые в белых, не совсем чистых фартуках. Всюду витал табачный дым; пахло кислым и жареным. Разговорный гул не смолкал ни на минуту.
Второй этаж располагался на антресолях и был не для всех. Вход сюда по лестнице заканчивался плотной дверью, которую всегда можно было закрыть изнутри. На втором этаже лучше дышалось, не так громко слышна была музыка, а несколько столиков за счёт перегородок стояло изолированно друг от друга, но так, что всё происходившее на первом этаже, включая сцену, было хорошо видно через редкие деревянные перила. И ещё: в глубине этажа были отдельные нумера, в которых до революции веселились с женщинами купцы и чиновники средней руки. Более почтенная публика развлекалась в других местах. Ныне, в 1919 году, второй этаж "Чёрного ворона" принадлежал только блатным: ворам, бандитам, мошенникам, шулерам всех мастей и прочей уголовной нечисти. Но в этот вечер на втором этаже было всего три человека: Янька Кошельков, его ближайший телохранитель Юсуф - восточный человек, который без промаха стрелял и бросал ножи, и ещё один подельник, некто Сёма Кислый. Кислый из окна следил за улицей и подъездами к трактиру. Несколько часов назад Юсуф и Кислый незаметно присутствовали в лавке Вербицкого, наблюдая за разговором Балезина с Кошельковым, готовые стрелять в любой момент.
Яков Кошельков восседал за столом, на котором красовались две бутылки мадеры ещё дореволюционного разлива и закуски, достаточно солидные для нынешнего голодного времени. Рядом примостился Юсуф. Янька спокойно курил, поглядывая через перила на входную дверь трактира. Но это спокойствие было мнимым. Он усиленно соображал. Что-то в этой истории с французом его всё время настораживало. Уж слишком всё гладко получается. А может, Хорёк ссучился и мусора привёл? Или чекиста? Не похоже… И всё-таки, что-то в нём не то… За свои двадцать восемь Янька-Кошелёк разного люда повидал, в том числе и иностранцев. А этот вот… как его… Дюваль ни на кого не похож. Когда Хорёк с французом ушли, он из предосторожности решил не рисковать: оставил записку, а сам тайным ходом вместе с Юсуфом и Кислым вышел из этого нагромождения лавок. Здесь, в "Чёрном вороне", спокойнее. Если что, можно свалить тоже через потайной ход. Но француз, француз… Если он сейчас появится, то, похоже, настоящий. Тогда можно дальше с ним корешить, толкнуть ему что-нибудь за валюту.
В это время от окошка отскочил Кислый.
- Едут!
Янька бросился к окну. Со второго этажа хорошо было видно, как у входа в трактир притормозила повозка, из которой вылезли Балезин, Архангельский и Вербицкий.
- А это что за фрайер, вон тот, лысый? - насторожился Кислый; выражение его лица говорило о том, что он пытается вспомнить, где его видел.
- Оценщик француза, - успокоил его Кошельков и сам вроде бы тоже успокоился. Отлегло.
- Юсуф, за ширму! Кислый, за дверь! - скомандовал он. - Если шухер - сами знаете, что делать.
Первая, закрытая на засов дверь вела с антресолей вниз; вторая тоже вела вниз, но на кухню. Там, естественно, был выход во двор и ещё один выход прямо на соседнюю улицу, о котором знал только Кошельков.
* * *
Когда они вошли в трактир и стали подниматься по лестнице, Балезин весь внутренне напрягся. Зрение у него было отличное, и, несмотря на задымление от табачных выхлопов, он хорошо видел Кошелькова за перилами антресолей. Янька здесь! А раз так, он, если что-то заподозрит, выстрелит первым. Значит… значит, жизнь Алексея Балезина оборвётся на двадцать пятом году в этом вонючем трактире. И Ольги больше он уже никогда не увидит.
Стучали ноги о скрипучие ступени, а мысли возникали разные: вернись, ещё не поздно. Можно не рисковать - сесть за свободный столик и ждать. Повод можно найти. А Отман с Ершовым должны подойти с минуты на минуту. Но нет, русский офицер пасовать перед бандитами не должен! Рискнём!
Дверной засов Кошельков открыл сам. Лицо его не выражало ни радости, ни удивления.
- Прошу к столу.
Извиниться за перемену мест он не пожелал. Более того, стоило им всем четверым сесть за стол, как Янька, почувствовав себя хозяином положения, перешёл к делу:
- Деньги при вас? - глянул он в упор на Алексея.
- При мне. А холсты?
В ответ Янька достал небольшой тубус и вынул из него то, что собирался продать. Довольный своей откровенностью, он переспросил:
- Так с вами деньги или нет? Я не вижу ни портфеля, ни саквояжа.
В ответ Балезин ехидно улыбнулся:
- А вы уверены, что кроме нас четверых, так сказать, два на два, здесь никого нет? По-моему, там, - он кивнул в сторону ширмы, - кто-то ещё.
Подобного вопроса Кошельков не ожидал и на секунду растерялся. Но тут же понял, что проиграл и что ему придётся отступить.
- Выйди, Юсуф, - скомандовал он. - Побудь за дверью.
Из-за ширмы вышел крепкого сложения, наголо бритый мужчина неопределённого возраста. Пришедших он удостоил звериным взглядом. Но команде хозяина подчинился. Алексей вспомнил детство, рынок в их небольшом городке. Там среди прочих торговал кавказец, очень похожий на Юсуфа. А они, мальчишки, забегая туда, неизменно подкрадывались к его лотку, на котором красовались разные фрукты и орехи, и норовили что-нибудь стянуть. Хозяин, понимая, что оплаты за съеденный товар не будет, выскакивал и вслед улепётывающим пацанам свирепо орал: "Ухады! Зарэжу!"
Теперь уже Балезин в упор смотрел на Кошелькова.
- Учитывая, что у этого господина, - кивнул он вслед Юсуфу, - на поясе под рубахой наган, возникает вопрос: для кого он предназначен?
Выпустив струю дыма и прищурившись, Кошельков ответил вопросом на вопрос:
- У вас удивительная проницательность, Дюваль. Скажите честно, где вы служили или служите?
- Скажу, но в другой раз. Потому что на мой вопрос вы так и не ответили.
Янька продолжал курить, попыхивая ароматной папиросой.
- Дюваль, мы с вами не дети. Сделка у нас серьёзная. Как тут без охраны…
В это время на первом этаже заиграла музыка. Полный, чем-то похожий на Вербицкого мужичок пел хрипловатым голосом:
Заходят мальчики, все в пиджаках,
Нага-наганчики у них в руках.
Как бы в унисон блатной мелодии, Кошельков осторожно сказал: - Вот видите, Дюваль, даже в песне без наганчика нельзя. Сознайтесь, у вас он тоже где-нибудь поблизости лежит?
- Как, впрочем, и у вас, Кульков. Ведь вы всё время держите правую руку в кармане пиджака. Судя по всему, у вас там тоже наганчик? Что касается меня, то ходить с деньгами по нынешней Москве без оружия по меньшей мере опрометчиво.
- Кстати, о деньгах. Я вам холсты предъявил, но вы мне валюту так и не показали.
Алексей поднялся и распахнул френч. Его талию опоясывал специально изготовленный пояс (изобретение Отмана), в кармашки которого были вложены небольшие пачки долларов и франков. Взяв одну из них, он протянул Кошелькову:
- Можете полюбопытствовать. Настоящие. И, что важно, - добавил он то ли в шутку, то ли всерьёз, - если вздумаете в меня стрелять, можете пробить купюры.
Снизу по-прежнему гремело:
Манишка белая- сплошной крахмал,
А жизнь голодная - пустой карман.
Кошельков молчал, жадно глядя на пачку франков в руке Балезина. Тот положил их на место, застегнул френч; сел на стул, который специально слегка сдвинул в сторону. Теперь он мог одновременно наблюдать и за входом в трактир, и за дверью, ведущей вниз на кухню, за которую был выставлен Юсуф.
Мы молодчики, да мы налётчики,
Кошелёчки-кошельки, кошелёчики!
Пение на первом этаже завершилось под восторженные крики посетителей трактира. Вербицкий посмотрел на Кошелькова и едва заметно кивнул в сторону сцены, как бы говоря: про тебя поют. Но встретив в ответ суровый взгляд, мигом притих.
Страсти слегка улеглись, и Архангельский принялся анализировать картины. Кошельков и Вербицкий следили за ним. Алексей же непрерывно и незаметно водил взглядом то на вход в трактир, то на дверь. Ну где же Отман с Ершовым? Неужели его записка не дошла до цели?
Борис Михайлович, как и Алексей, прекрасно понимал, что надо тянуть время. Он медленно водил лупой по рассматриваемым холстам, иногда утвердительно кивал, иногда что-то шептал, беззвучно разговаривая с самим собой, пожимал плечами.
- Долго ещё там? - недовольно спросил Кошельков. - Потерпите. Скоро только кошки родятся, - парировал Архангельский.
Алексей пытался внутренне собраться, успокоиться, но не получалось. Он поймал себя на мысли, что, работая нелегалом в Риге и Варшаве, даже в самых сложных ситуациях чувствовал себя уверенней. Но почему, почему у него нервы зашалили именно сейчас? И вдруг он понял: причиной тому Сергей Генрихович. Если операция сорвётся, то ему, как и Ершову, не миновать трибунала. Это значит, что Ольга, не так давно лишившаяся мужа, потеряет ещё и отца - единственного ей близкого человека. Этого она не перенесёт.
Ситуация усугубилась тем, что в трактир вошли трое жиганов и вольготно уселись за свободный столик. Перед ними, как перед хорошими знакомыми, суетился половой. Один из парней слегка помахал в сторону антресолей, на что Кошельков - и от Алексея это не ускользнуло - так же едва заметно махнул в ответ. Теперь они с Архангельским остались вдвоём против нескольких бандитов. Но где же, где же наши?
- Всё, кончаем! - грозным тоном выговорил Кошельков.
И в это время на пороге трактира показался бородатый человек в парусиновой толстовке. Это был Отман.
Балезин понял: пора действовать! Правая рука Кошелькова была по-прежнему в кармане пиджака, он мог выстрелить в любой момент. И Алексей принял единственно правильное решение.
- Ладно, согласен. Беру, - он назвал цену.
Архангельский поднял голову, оторвавшись от просмотра холста, и понимающе глянул на Алексея - это был условный сигнал. На устах же Яньки появилось подобие улыбки. Торговаться он не собирался, он хотел поскорее все закончить.
- Как говорят у вас в России: по рукам! - Балезин привстал и протянул правую руку. Кошельков, ничего не подозревая, на радостях попытался сделать то же самое. В следующую секунду на него глядело дуло браунинга.
- Руки на стол! Сидеть - не двигаться!
Ещё через секунду сверкнул револьвер в руке Архангельского. Вербицкий со страху поднял бы руки вверх и без команды. Кошельков же, опустившись в кресло, с интересом взирал на Балезина.
- Поздравляю. Кажется, большевики научились работать, - глухо выдавил он и сразу как-то сник; а может, специально задумал таким казаться.
- Я не большевик.
- А кто же?
Скрипнула ведущая на кухню дверь и резко открылась. Наблюдавший за дверью Балезин это предвидел, поэтому выстрелил первым; потом ещё. Тело Юсуфа качнулось и звучно шлёпнулось на деревянный пол.
- Кто я? - переспросил Алексей. - Я русский офицер. Честь имею!
Нельзя сказать, что звуки выстрелов переполошили весь трактир. Здесь частенько постреливали, и многие из посетителей к этому привыкли. Но результат всё-таки был: враз смолкла музыка, какая-то женщина истошно заорала. И тут же на пороге трактира по явились Ершов, Курбатов, чернокудрый связник Балезина и ещё двое в кожанках. Поняв, в чём дело, они сразу же бросились по лестнице на антресоли.
Кошельков, положив руки на стол, сидел не двигаясь. "Неужели этот человек - главный бандит Москвы - мог убить Ленина?" - подумал Алексей, не спуская с него глаз. В дверь уже стучали, но засов был надёжный.
- Открывайте! Чека! - орал Ершов.
И в это время произошло то, чего никто не ожидал. Алексей собрался уже было встать и открыть дверь, благо Архангельский держал Кошелькова с Вербицким под прицелом, как вдруг в других дверях появился половой. Он переступил через лежащего Юсуфа и, держа в руках поднос, приближался к ним. На подносе красовался чайник, всё остальное было прикрыто салфеткой.
- Чаю заказывали?
Балезин с Архангельским опешили: какой, к чёрту, чай, здесь стреляют! Алексей окинул взглядом того, кто появился: низкорослый, хилый, редкие зубы, шрам на левой щеке - да это же тот парень с Хитровки, что просил у него закурить! И Архангельский, похоже, узнал в нём кого-то.
Половой приближался к ним, его правая рука была под салфеткой. Зачем он там её держал, Балезин и Архангельский не сразу поняли. Но было поздно: из-под белоснежной салфетки раздались два выстрела.
Кошельков вскочил:
- Ай да Малыш! Молодчага!
Из усталого и апатичного он мигом превратился в того самого Яньку-Кошелька, при упоминании которого многих жителей Москвы бросало в дрожь. Сейчас он готов был биться за свою жизнь. Он схватил Малыша за плечо:
- Ноги рисуем!
Но тот вырвался, подбежал к лежащему на полу Архангельскому и дважды выстрелил ему в голову:
- У, падла лысая! Он мне в Екатеринославе покоя не давал!
В дверь уже били прикладами. Кошельков выхватил маузер и открыл огонь по чекистам. Напоследок свирепо глянул на Вербицкого:
- Так это ты, Хорёк, мусоров привёз? Снюхался, сука!
Насмерть перепуганный Вербицкий прохрипел:
- Да что ты, Янь, ей-богу не…
Хрип прервал выстрел. Толстяк схватился за живот, упал и заголосил. Но Кошельков, Малыш и вновь появившийся Кислый уже неслись по лестнице вниз. Выскочив на кухню, они в перестрелке убили одного из засевших там чекистов. Тайным ходом выскочили на улицу, минуя двор. Но там их тоже ждали.
- Вон туда! - крикнул Малыш и указал на заброшенный дом.
* * *
Перестрелка длилась недолго. В ударной группе Ершова кроме него, Курбатова и Отмана осталось всего три человека. Другие двое были убиты в трактире, один ранен. Дом удалось окружить, но штурм его привёл бы к новым потерям. И ждать подмоги не представлялось возможным. Тогда было решено открыть огонь на поражение. Кислый был убит сразу. Кошельков отчаянно отстреливался, перебегая от одного окна к другому.
На минуту стрельба затихла. И вдруг по улице громогласно пронеслось:
- Кошельков! Узнаёшь меня? Это я, Отман! Выходи, дом окружён!
В ответ Янька дважды выстрелил. Потом на секунду высунулся в полтуловища, пытаясь разглядеть своего заклятого врага. И получил выстрел в грудь - это стрелял один из чекистов.
Воцарилась тишина. Так прошла минута, пять, десять. Вдруг внутри дома прогремел выстрел.
Прошло ещё несколько тягостных минут. Сергей Генрихович первым вышел из укрытия и быстрым шагом пошёл в сторону дома. - Куда вы? Убьют! - прокричал ему вслед Курбатов.
Отман остановился, повернулся:
- Не убьют. Их уже нет в живых.
И действительно, когда они вошли в пустой дом, то увидели Кислого и Кошелькова мёртвыми. Первый лежал, раскинув руки; пуля угодила ему прямо в лоб. Кошельков сидел на полу, прижавшись спиной к стене; вся его грудь была в крови. Если бы он последним выстрелом не добил себя, то умирал бы в страшных муках.
- А где третий? - вдруг воскликнул Ершов.
- Точно, их же было трое! - добавил Курбатов.
Оба, как по команде, посмотрели на Отмана. Тот молчал, сказать ему было нечего.
Дом тщательно обыскали, осмотрели и чердак, и подвал. И во дворе всё обшарили - ничего. Малыш как в воду канул.
В карманах Кошелькова обнаружили документы двух ранее убитых им чекистов, принадлежавший Ленину браунинг, а также записную книжку-дневник, куда он заносил свои потаённые мысли. Среди прочих записей были вздохи по своей возлюбленной Анне Савельевой, которая, кстати говоря, и навела чекистов на его след. Но была и такая запись: "… боже, как я себя плохо чувствую и физически, и нравственно. О, как мне сейчас всё ненавистно. Мне неизвестно счастье людей. За мной охотятся, как за зверем…" И ещё: в дневнике была запись, которая всех потрясла. Кошельков жалел, что в Рождественскую ночь не убил Ленина.
Так двадцать первого июня тысяча девятьсот девятнадцатого года перестал существовать король блатного мира Москвы Яков Кошельков, который шестого января того же года своим выстрелом мог изменить ход мировой истории.
* * *
Палата была настолько маленькой, что в ней едва помещалась кровать. Ещё была тумбочка в углу и один табурет. Строго говоря, это была не палата, а комнатушка, примыкавшая к хозяйственному помещению. Больницы в Москве были переполнены, одних тифозных больных было чуть не с половину, поэтому Ершов лично настоял перед дирекцией, чтобы для Балезина освободили пусть маленькое, но отдельное помещение. Он же и первым его навестил.
Рана Алексея оказалась не слишком тяжёлой. Пулю из груди извлекли и вскоре разрешили вставать. Но вставать он не торопился, лежал, закинув руки за голову, и думал о своём. Таким его сразу после утреннего обхода врача и застал вошедший в палату Фёдор Ершов.
- Лежи, лежи, - попытался успокоить он присевшего на край кровати Алексея. Сам сел на табурет. - Ох, и задал же ты нам перцу… Тебе же было сказано, в лавку не соваться.
- Тогда бы Кошельков ушёл.
- Да верно всё, Лёха, верно, - Фёдор, когда говорил эмоционально, всегда жестикулировал рукой. - Молодец! Но дать бы тебе при этом суток пять ареста…
- Я трое уже здесь отсидел, вернее, отлежал.