– По-моему, он пустышка. К сожалению, такие работники есть в дипломатической службе любой страны. На папках с их делом стоит пометка "Невыездной". Жаль, но ничего не поделаешь. Такое уж у вас правительство. Вы постоянно умудряетесь выбирать туда очень странных людей. Все они надутые дилетанты и к тому же законченные злодеи. Вы так не считаете? Страна пребывает в полном развале, а вы даже не думаете от них избавляться.
– Вы так хорошо знаете нашу политическую ситуацию?
Он улыбнулся:
– Поверьте мне. Лично я вообще считаю, что каждые двадцать пять лет нужно устраивать революцию и начинать все с чистого листа. Мао был прав, хотя сейчас немодно его поддерживать.
– Насколько я знаю, у вас в правительстве тоже все время одни и те же люди, – заметила Флавия, смутно осознавая, что в словах Фостиропулоса может скрываться некий подтекст. – Как бы вы ни пытались от них избавиться.
– Верно. Но там не все такие. И их сразу видно. Стиль управления остается одинаковым. Взять хотя бы дело, которым занимаюсь я.
– Шпионаж.
– Торговлю, Флавия, торговлю. Вы не возражаете, если я буду называть вас по имени?
– Нисколько.
– Георгос. В старые добрые времена мы все так боялись шпионов, коммунистов… Мы знали, что мы делаем и для чего – стоим на страже границ Европы. А потом – пуф! – и все изменилось. Начали происходить очень странные вещи.
– Например?
– Люди перестали ориентироваться в обстановке. Старые представления оказались негодны, и они начали исповедовать еще более старые. Традиционный враг исчез, и им пришлось сосредоточиться на враге, еще более традиционном. Вы понимаете меня?
– Абсолютно.
– В самом деле? Вы меня удивляете.
– Продолжайте.
– Старый Харанис. Странный человек. Что вам известно о нем?
– Немногое. Я слышала, что он коллекционирует произведения искусства и держит несколько галерей, хотя я предполагала, что он давно избавился от них. Мне как-то жаловался на это один из знакомых аукционистов. Это ведь он заявлял, будто у него столько картин, что он уже не знает, куда их девать?
Фостиропулос улыбнулся:
– Да, это он. Почувствовав приближение старости, Харанис вдруг стал необыкновенно набожным. Он перестал собирать полотна старых мастеров и, наоборот, начал жертвовать отдельные работы храмам. Так, он отдал несколько икон, но потом бросил и это занятие.
– В таком случае даже вы должны признать, что его имя всплыло не случайно.
– Возможно. Он особенный человек. Самое странное в нем то, что он ярый демократ.
– А почему вас это удивляет?
– Потому, что в шестидесятые он был против "черных полковников" – единственный из сотни богатых людей, на которых держится Греция. Отчасти, наверное, потому, что приход "черных полковников" отрицательно сказался на его бизнесе, но в основном потому, что в душе он безнадежный романтик. Греция – колыбель демократии. Харанис был яростным противником коммунизма, но также не поддерживал и этих головорезов-националистов.
– Словом, он чист, как первый снег.
– Говорят, он долго увлекался коллекционированием и собрал потрясающую коллекцию. Сейчас национальный музей пытается уговорить его завещать ее государству. Но дело это непростое: бизнесмен всегда остается бизнесменом. Взамен Харанис требует освободить его от налогов, отдать выгодные контракты и концессии. Боюсь, в конце концов правительство откажется от этой идеи – слишком накладно. К тому же, как я слышал, директор музея сомневается в некоторых его приобретениях.
– О-о, вот как?
– Он считает сомнительным их происхождение. Никто не знает, где он их купил и откуда они вообще появились. Хотя в принципе это не так уж важно.
– Вы уверены?
– Он уже лет пять ничего не покупает и отказывается даже слышать об этом.
– Какая жалость.
– Он полюбил уединение. Но естественно, как человек, страдающий манией величия, он купил целый монастырь и оборудовал свою келью спутниковой связью. Теперь говорит, что его сердце на месте, если оно вообще у него есть.
– И где он уединяется?
– Монастырь расположен у подножия горы Атос. Он живет там почти все время. Даже одеваться стал в средневековом стиле. Народ болтает, будто он замаливает старые грехи. Ну, если так, ему предстоит большая работа.
– Значит, мы можем его простить? Вы это пытаетесь мне втолковать? Я не услышала от вас ничего нового. Тогда зачем эта встреча?
– Ради эгоистического удовольствия видеть вас, прекрасная синьорина. А также для того, чтобы посоветовать вам, выражаясь современным компьютерным языком, детализировать поиск.
– Наверное, я очень бестолкова…
– Нет-нет, ничего подобного. Вы искали человека по фамилии Харанис.
– О, поняла. Отец, сын, дочь, кузина?
– С детьми у него были проблемы, хотя мне трудно представить его в качестве любящего отца. Он осыпал бы своих отпрысков материальными благами, но при этом поставил бы им такую планку требований, которой они вряд ли смогли бы соответствовать. Он ужасно самолюбив и не переносит поражений. Однажды он играл с четырехлетним сыном в настольный теннис и разгромил его с огромным удовольствием, словно профессионального партнера. Правда, молва добавляет – у него были на то личные причины.
– Что еще говорит людская молва?
– Она говорит, что за девять месяцев до рождения Микиса его мать изменила мужу. В тот момент у Хараниса был страстный роман с другой женщиной, и жена решила отплатить ему той же монетой. Харанис встал перед дилеммой: признать, что жена ему неверна, – позор для мужчины. Подавить свою гордость и принять в гнездо кукушонка – альтернатива не лучше.
– Но он все же выбрал второе?
– Да, хотя довольно скоро развелся с женой. Но и после развода он продолжал выделять деньги на воспитание сына. Микис вырос крайне испорченным человеком. Будучи совершенно аморальным типом, он решил заняться политической деятельностью.
– Подался на политическую арену? – спросила Флавия. – Это не самое плохое поприще для безнравственного человека.
Георгос скривился:
– К несчастью, вы ошибаетесь. Он связался с самым радикальным крылом правых националистов – в сравнении с ними ревнители бывшей военной хунты кажутся беззубыми либералами. Он обещает навести в стране порядок, установить жесткую дисциплину и выдворить иностранцев. А по-моему, он просто хочет доказать свое превосходство отцу.
– У нас националисты тоже набирают силу. А какие лозунги они выдвигают в Греции?
– Да все то же самое. Долой славян, долой арабов, долой иммигрантов. Призывают установить в стране жесткую дисциплину и вернуть людям понятие истинного патриотизма и порядка. В общем, обычный компот, но Микис пытается увязать его с нашим великим историческим прошлым.
– С периодом расцвета Афин?
– Боюсь, что нет, – сказал Фостиропулос, отсыпав в ладонь орехов из чашки и закидывая их в рот.
– Подождите, не говорите. Александр Великий. Он хочет завоевать Персию.
– Слишком амбициозно даже для такого экстремала, как молодой Харанис, – засмеялся грек. Одним глотком он допил шампанское и снова наполнил бокал. – Нет, он обращается к временам христианской империи – к Византии. Он бредит переименованием Стамбула. Если Ленинграду вернули название "Санкт-Петербург", то почему бы и Стамбулу не стать вновь Константинополем?
Фостиропулос собрался отсыпать еще орехов, потом передумал и опрокинул в огромную ладонь всю чашку. Переправив орехи в рот, он принялся шумно жевать, с улыбкой глядя на Флавию.
– У него далеко идущие планы, – сказала итальянка, отводя взгляд.
– Как я уже сказал вам, сейчас в мире на первый план снова выходят старые ценности. И вы напрасно не придаете этому значения – история, религия и мечты о славе по-прежнему занимают умы многих людей.
– Вы пытались каким-то образом нейтрализовать молодого Хараниса?
– Официально нет. Тем более что он по-прежнему находится под защитой своего отца, задевать которого весьма нежелательно. А неофициально я скажу вам вот что: несколько месяцев назад в Фессалониках сожгли пятерых мусульман, и мы уверены в причастности к этому преступлению команды Микиса Хараниса. Его партия немногочисленна, они пока не имеют власти, но с каждым годом их полку прибывает. И это сильно нас беспокоит.
– Вам известно местонахождение Микиса Хараниса?
Фостиропулос покачал головой:
– Знаю точно, что в Греции его сейчас нет. Три недели назад он слетал на три дня в Лондон, потом вернулся в Афины и исчез из поля зрения.
– Опять отправился в Лондон?
Фостиропулос кивнул.
– Вас это интересует? Почему?
– Мне пришла в голову одна мысль. Вы не могли бы оказать мне услугу?
– Конечно.
– Не могли бы вы выяснить, какие именно картины из коллекции Хараниса вызвали подозрение у директора национального музея?
– С удовольствием, – улыбнулся грек и посмотрел на часы. – Что-нибудь еще?
– Мне бы пригодилась фотография молодого Хараниса – только хорошего качества. Не такая расплывчатая, как у нас.
Георгос улыбнулся и достал из кармана конверт.
– Нет ничего проще.
Флавия открыла конверт.
– Если встретите его, дайте нам знать, – попросил грек. – Нас он тоже в некотором роде интересует.
– Обязательно.
– Ну, мне пора. Счастлив был встретиться с вами еще раз, синьорина.
Он ушел. Флавия посмотрела на недопитую бутылку шампанского и, подумав: "Какого черта!" – вылила остатки в свой бокал.
Глава 14
На следующее утро ободренный похвалами и изъявлениями благодарности, которыми осыпала его за завтраком Флавия (она решила набраться опыта в управлении людьми, потренировавшись на самом легком объекте), Аргайл приступил к разбору бумаг, имея более ясное представление о том, в каком направлении ему нужно двигаться.
До этого он знал об иконе только то, что она очень старая и что ее привезли с Востока. Теперь, после разговора Флавии с Фостиропулосом, он понял, что ему следует обратить внимание на византийские иконы. В старинных манускриптах ему периодически встречались упоминания о странствующих ученых и изгнанниках, и Аргайл решил сосредоточиться на них, уделив особое внимание середине пятнадцатого века. Этот период он выбрал потому, что в это время в Европе разразилась эпидемия чумы, от которой, по преданию, защитила город чудотворная икона.
Константинополь пал под натиском Оттоманской империи, и многие пытались спастись от захватчиков бегством. Люди забирали с собой только самое ценное. Некоторым беглецам папа назначил пособие; других взяли под свое покровительство западные монархи – они чувствовали за собой вину, поскольку не оказали Византии своевременной помощи. Кое-кто из бежавших лелеял надежду организовать поход на неверных. Большинство, однако, понимало, что крестовый поход не имеет смысла – турки буквально смели с лица земли Римскую империю, просуществовавшую до них две тысячи лет. Смирившись с неизбежным, беглецы пытались пристроиться учителями или прибивались к монастырям. Единственное, что утешало их в изгнании, – это то, что они оказали туркам отчаянное сопротивление и их император, Константин, жил и умер как истинный император Великого Рима: он лично возглавил войско и был изрублен неприятелем в куски. Его тело даже не смогли опознать.
Это были горькие, но захватывающие страницы истории. Аргайлу до дрожи хотелось выяснить все до мельчайших подробностей. Несколько изгнанников пришли в монастырь Сан-Джованни. Аргайл готов был побиться об заклад, что один из них принес с собой икону. Но что из того? Убегая от захватчиков, люди прихватили с собой немало добра – некоторые до неприличия много, вместо того чтобы взять на борт корабля соотечественников. Что значила эта икона среди сотен других картин? И как она связана с падением Второго Рима и с теми, кто жаждал возрождения Третьего?
За ночь толпа перед церковью увеличилась. На ступеньках церкви появились свежие букеты цветов; вся дверь, насколько хватало человеческого роста, была увешана листочками с просьбами верующих. Спальные мешки свидетельствовали о серьезности намерений собравшихся. Аргайла удивило количество молодых людей: вчера у церкви собрались в основном пожилые женщины. Он полагал, что их привели сюда сентиментальные воспоминания о прошлом, икона была частичкой того города, в котором они родились и выросли. Но сегодня среди них появилось человек десять – пятнадцать совсем молодых людей. Аргайл пригляделся к ним внимательнее: несколько человек показались ему студентами, изучающими богословие; еще несколько ребят и девушек, похоже, разъезжали по Европе в поисках приключений и, заинтересовавшись происходящим, решили сделать привал.
У Джонатана сложилось впечатление, что почти все собравшиеся просто проходили мимо и сами толком не понимали, почему решили здесь задержаться. Они были спокойны и беспечны, но Джонатан чувствовал себя в их обществе не в своей тарелке. Он заметил одиноко сидевшую синьору Грациани и подошел поздороваться. Она тепло улыбнулась ему, и он поспешил обнадежить ее сообщением, что полиция продолжает поиски "Мадонны". Синьора Грациани сказала, что не видит смысла в этих поисках, но из вежливости поблагодарила.
Не зная, как реагировать на происходящее, Аргайл пошел в монастырь. Там было не лучше. Братья разделились на два лагеря: одни считали, что этот приступ благочестия нужно просто пережить и дождаться, пока он не пройдет сам собой, другие стыдились столь абсурдного проявления сентиментальности и склонялись к тому, чтобы разогнать толпу. Один только отец Поль казался совершенно спокойным.
– Вот настоящая вера, – тихо сказал он, наблюдая за происходящим от ворот монастыря. – Так начинались все великие дела – с чистой веры простых людей. Вы знаете, мне кажется, я здесь единственный, кто верит в то, что все это происходит по воле Божьей. Вы не находите это странным?
– Наверное. Мне трудно судить – я никогда не интересовался никакой религией.
Отец Поль улыбнулся, приняв его слова за шутку, закрыл ворота и проводил Аргайла в архив.
– Я предлагал открыть двери в церковь, чтобы люди могли укрыться там в случае дождя, – сказал он. – Братья отвергли мое предложение – боятся потревожить мистера Менциса. – Отец Поль покачал головой и оставил Аргайла работать.
Следующая стопка документов оказалась такой же толстой и почти такой же трудной для расшифровки. Аргайл работал с таким напряжением, которое неминуемо приводит к жуткой головной боли. В полной тишине он читал, переводил, обдумывал, делал записи и в конце концов достиг определенных успехов.
Он выяснил, что в 1454 году монастырь принял двух новых братьев. Недоброе предчувствие Аргайла оправдалось – их сразу окрестили братом Феликсом и братом Ангелусом, настоящие имена вновь прибывших нигде не упоминались. Брату Феликсу и брату Ангелусу назначили срок послушания, из чего Аргайл сделал вывод, что они прибыли в город на корабле в числе бежавших из Константинополя. Об одном из братьев было сказано, что он вдовец, о другом – лишь то, что он был средних лет.
Итак, двое новых братьев. Новые члены ордена должны были пожертвовать ордену какие-нибудь ценности. Это общее правило. Интересно, сохранились ли где-нибудь сведения об этом факте? Аргайл откинулся на спинку стула и постучал по зубам кончиком карандаша. Потом улыбнулся: словно кроссворд решаешь. Ответ напрашивался сам собой. Он наклонился и вычеркнул имя брата Феликса. Какой смысл о нем думать, если вместе с ним пришел сам ангел в лице брата Ангелуса, а картину, как известно, принес ангел? Аргайлу показалось, что он слышит шум крыльев у себя за спиной.
"Значит, брат Ангелус. Где же ты достал эту изумительную икону? Может быть, ты бежал от врагов по узким улочкам в сторону порта и, увидев горящую церковь, решил вынести оттуда икону? Или она перешла к тебе по наследству и ты переправил ее в Рим заранее, предвидя падение Константинополя? Или просто украл у одного из таких же, как ты, изгнанников, чтобы купить себе место в монастыре, когда путешествие подойдет к концу? Кем ты был, брат Ангелус, – священником, вельможей, простолюдином?"
Хорошие вопросы, но документы, лежавшие перед ним на столе, не давали ответа ни на один из них. Аргайл даже не знал, кто составлял подборку бумаг. Официальные документы, записки, счета, страницы из дневников; самые ранние датировались пятнадцатым веком, самые поздние – веком восемнадцатым. Вся эта коллекция бумаг казалась настолько разнородной, что Аргайл никак не мог понять, по какому признаку их собрали вместе. Однако не так давно кто-то сделал это и, очевидно, вполне осознанно. Возможно, это был отец Чарлз. Почему он спрятал бумаги от посторонних глаз и ничего не рассказал остальным братьям? Аргайл не видел в этом смысла: бумаги не содержали никаких страшных тайн, да что тайн – в них вообще не было ничего интересного.
Джонатан с опаской взглянул наследующую подшивку листков из коричневой бумаги: может, отгадка таится в ней? Эта тетрадка пугала его: семьдесят пять листов на латыни неразборчивым почерком. Даже если упорно сидеть над ней каждый день, все равно на расшифровку уйдет несколько недель. Как же он жалел теперь, что в университете не уделял должного внимания латыни! Но кто мог знать, что она когда-нибудь ему пригодится? Он бегло пролистал страницы, надеясь на чудо: вдруг там найдутся кусочки на итальянском, однако, к ужасу своему, обнаружил целых десять страниц на греческом. Аргайл тихо застонал. Господи, как несправедлива временами жизнь!
Бесполезно. На такие подвиги он не способен. Аргайл еще раз тяжелым взглядом посмотрел на тетрадь и покачал головой. Оставалось только надеяться, что отец Чарлз встретил сегодняшнее утро в просветленном состоянии ума. И захочет ему помочь.
Больница "Джемелли", в которой лечили лучших религиозных деятелей, располагалась в очень старом здании, однако была оборудована самым современным медицинским оборудованием. Тот факт, что сестрами милосердия здесь работали монахини, не означал, что они были менее жестокосердными, чем их коллеги в светских учреждениях. Все они полагают, что пациенты мешают персоналу спокойно работать, а посетители, являясь низшей формой жизни, уже одним своим существованием оскорбляют сотрудников больницы, озабоченных охраной здоровья пациентов.
Добиться встречи с отцом Ксавье оказалось значительно сложнее, чем это представляла себе Флавия: к тому моменту как она преодолела три этажа различных препон, она чувствовала себя так, словно получила сотрясение мозга. Хорошо хоть отец Ксавье пришел в сознание. Миновать последний заслон оказалось проще, но не потому, что сестры милосердия здесь были любезнее, а потому, что на выручку ей поспешил священник, которого отец Жан послал ухаживать за отцом Ксавье. К счастью, он обладал здесь властью куда большей, чем любой полицейский. Монахиня буквально зашипела и чуть ли не выпустила когти, но все же ретировалась.
– Спасибо, – поблагодарила ошеломленная Флавия.
– Они стараются оберегать его от потрясений, – мягко сказал священник. – Вы за сегодняшний день уже третья. Они боятся, как бы визиты не истощили его силы.
– А кто еще приходил?
– Отец Поль – интересовался, как он поправляется. Потом ваш коллега из полиции. Наверное, сестры рассердились из-за того, что вы не согласовали свои действия…