Нина Михайловна, Михеич и Костик заглянули внутрь… В горшке среди продуктов жизнедеятельности детского организма виднелся клочок чего-то белого и чего-то разноцветного.
– Вот что значит ценная вещь, ее даже желудочный сок не берет, вот вам нетленность произведения.
Максим сунул горшок в руки Сивухина:
– Вы так хотели ее найти, она ваша. Пойдем Фил, нас ждут великие дела. Извините девушка, приятно было познакомиться. – обратился он к матери Федора, держащегося за подол ее халата.
Максим погладил по голове карапуза:
– Прощай, юный пожиратель марок, расти большой и не ешь больше конвертов.
Максим и Филимон вышли на улицу. Макс не мог смотреть на несчастное лицо приятеля, он пытался его как-то развеселить, подбодрить, но ни чего не получалось. Филимон Аркадьевич понуро брел вслед за Максом бормоча:
– Я понимаю японцев. Харакири. Только харакири.
Максим испугался, ему только не хватало попыток суицида.
– Ты чего сдурел, из-за какой-то мелочи жизни лишаться. Да мы с тобой, да мы… Мы с тобой сейчас снимем номер в гостинице, погудим, девчонок пригласим, расслабимся. Сауна там. Тут говорят река замечательная, рыбалка сказочная. Иностранцы за валюту рыбачить приезжают… Чего ты. Да приди в себя! Ты же мужик, не распускай нюни…
Максим поймал такси и просил довезти до ближайшей приличной гостиницы. Таковая, к изумлению Макса, нашлась. И телефон, и душ и телевизор – все работало. Белье было чистым, а персонал вежливым и предупредительным. Только вот Филимон Аркадьевич ничего этого не замечал. Максим начина серьезно беспокоиться за его состояние, так и сума сойти не долго. Максим понимал, что к жизни Филимона сейчас может вернуть только другое не менее сильное потрясение. Но такого, к несчастью не ожидалось.
Шли третьи сутки добровольного затворничества Филимона Аркадьевича, Макс как заботливая сиделка кормил и поил его с ложечки, укладывал спать и водил в туалет. Лоховский вообще перестал реагировать на происходящее, он сидел в кресле как большая поломанная кукла. Спустя три дня после обморока, случившегося с ним у горшка Федора, Лоховский перестал говорить. Максим приводил к нему психиатра, каких-то бабок, безрезультатно. Филимон Аркадьевич просто не смог пережить потрясения. Крах мечты переживать всегда очень трудно. Лоховский почти ничего не ел, никуда не выходил из номера и чах на глазах.
– Все, Фил, ты как хочешь, а я иду за билетами и сегодня же мы едем домой в Кукуевск. Что ты на это скажешь? Ты хотел бы умереть, да? У тебя нет больше сил жить?
Максим разозлился, он поднес здоровенную фигу к носу Лоховского:
– Фиг тебе, умереть. Я тебе друг или кто?
Разговор прервался трелью телефонного звонка, звонок был долгий, междугородний. Максим поднял трубку, поговорил и вернулся в комнату совершенно другим человеком. Он кинулся к Филимону и начал его трясти изо всех сил, пытаясь доораться до его затуманенного сознания:
– Фил, Фил, мы выиграли! Мы все-таки добились своего!!! Мне сейчас, только что, Софочка звонила. Ну та, которая позор семьи, помнишь?
Филимон едва кивнул головой.
– Нет, ты мне словами скажи, помнишь?
Филимон снова кивнул головой.
– Не хочешь? Ну ладно. Фил, куда ты дел тот журнал, которым в нас Сивухин запульнул? Ну там на киностудии. Ты вроде его с собой взял.
Лицо Филимона исказилось как от зубной боли, он с немым укором посмотрел на друга, опять о больном?
– Мне хочется на него взглянуть, дай пожалуйста, как можно спокойнее сказал Максим.
Лоховский нагнулся и вытащил из-под кровати потрепанный чемоданчик, верного спутника его немногочисленных командировок и поездок на отдых. Он неторопливо открыл чемодан и вытащил чуть пожелтевший журнал. На обложке была помещена фотография товарища Папанина и Маманина в обнимку с каким-то бородатым мужиком.
Внизу мелкими буквами стояла подпись русские полярники и известный исследователь Антарктиды шведский ученый Шнадсонс-Шмудсен, на Северном Полюсе.
Максим едва сдерживая возбуждения, взял из рук друга журнал. Он дрожащими пальцами начал перелистывать страницы пока не добрался до нужно ему статьи. Филимон глянул через плечо, чем так заинтересовался друг. Статья называлась "Пламенные объятия на самой ледяной земле". она сопровождалась большим количеством фотографий.
Лицо Максима побледнело, он крепко держа журнал в руках, подошел к столу налил из графина воды в граненый стакан. Выпил. Хотел было снова налить, но потом махнул рукой и начал жадно пить из графина. Утолив жажду, он повернулся к Лоховскому, повалил его на кровать и начал трясти:
– Фил, мы с тобой миллионеры. Мы богаты! Фил… ты слышишь меня – кричал он тряся приятеля.
– Задушишь, – произнес Лоховский пытаясь высвободиться из объятий друга.
– Заговорил?! Ура! Скажи, скажи еще что-нибудь, пожалуйста, – все еще не веря просил Максим.
– Оставь меня в покое, дай мне умереть. – устало произнес Филимон.
– Дурак, придурок, трижды придурок, у нас с тобой теперь куча денег! – потрясая журналом кричал на него Макс.
– Мне только что звонила Соня. Вот этот самый журнал разыскивается по всему миру. Вот читай: "Шнадсон, Шнадсон."
В мире не сохранилось ни одной фотографии этого самого Шнадсона, миллиардера, ученого, основателя фонда и т. д. и т. п. Во время второй мировой войны весь архив был уничтожен. Рукописи были спасены, а фото нет. Это единственное изображение этого самого Шнадсена. Мы можем получить за него бешеную кучу зеленых. Захотим выставим на аукционе, захотим так продадим. Этот самый Шнадсон основатель какого-то популярного учения. В Америке среди его приверженцев самые богатые люди… Они нам за этот журнал все отдадут…
Филимон не верил своим ушам, он просто отказывался поверить в удачу.
– Ты шутишь? Да, ты меня разыгрываешь. Если бы это было правдой мы бы об этом давно знали…
– Это правда, просто Софочка, совершенно случайно, на эту информацию в Интернете напоролась. Она узнал об этом совсем недавно и срочно позвонила мне. Я ей сообщил в какой мы гостинице остановились… Ну и… Теперь я построю свой Детский Городок… И… Ой, сколько я всего теперь сделаю…… Я попросил Соню приехать, нам теперь очень понадобиться помощь специалиста. Она все-таки во всех этих делах понимает… Ты не против?
– Я? Погоди, я ничего не могу сообразить, у меня сейчас голова от всего этого лопнет. Я не верю. Макс, скажи это правда? Может ты меня разыгрываешь? Ты скажи, не бойся, я все равно больше молчать не буду. Максим, пожалуйста… Макс, я тебя так уважаю, если бы не ты… Ты… Я… тебе только все время мешал, только ныл… Я преклоняюсь перед тобой… Хочешь я перед тобой на колени стану…
Лоховский то плакал, то смеялся, то верил, то не верил. Максим кинулся поднимать друга с пола:
– Ты что, сдурел? Причем тут я. Ты этот журнал сохранил, понимаешь? Ты мне про марку рассказал, если бы не ты ничего этого не было бы. Это я тебя благодарить должен… Хочешь я перед тобой на колени стану… Да я тебя как брата люблю…
Лоховский кинулся поднимать друга с пола, они обнялись и рухнули на ковер.
Привлеченная шумом в номер заглянула горничная. Она увидела как на полу обнимаются и целуются, два здоровых мужика, объясняясь в любви друг другу.
– Тьфу, педики. Развелось как голубей. Нет бы женщине одиночество скрасить, а они…
С шумом горничная хлопнула дверь, это привело в чувство приятелей. Они сели уставились друг на друга и захохотали как ненормальные.
– Приводим себя в порядок и на вокзал, Соню встречать. – произнес Максим, помогая подняться с пола другу. – У меня к тебе только одна просьба… не ляпни при ней ничего про… ну сам понимаешь… про других.
– А что у вас это серьезно? – проговорил Филимон.
– Не знаю, но она мне нравиться.
– Ну если нравиться, тогда конечно это серьезно… – сдерживая улыбку ответил Филимон Аркадьевич.
* * *
Вернувшись их Хенровска, Костик ушел в крутой запой. Вначале он пил на с какими-то друзьями. Потом занимал у Козябкина, после стрельнул у Зиночки и Маши. Крах мечты он переживал очень болезненно. Такого пинка от судьбы Константин не ожидал. Удача соблазнила и пропала, сверкнув как на на ночном небе падающая звезда. Оставалось только одно, испытанное и проверенное годами средство – пить. Денег в долг больше никто не давал, пить не приглашали. Из ценного в квартире оставался старенький телевизор, который Константин периодически закладывал и выкупал обратно. Сегодня снова настала его очередь. Костик допивая остатки чего-то мутного, отдающего дешевым самогоном, размышлял: кому бы всучить телевизор подороже, так чтобы деньги сразу… Он включил ящик и уставился на экран, посмотреть так сказать напоследок…
– А теперь сообщение нашего специального корреспондента из Вашингтона. Он присутствует на весьма необычном приеме. Сегодня наши соотечественники получат чек на весьма кругленькую сумму.
На экране появился лощеный молодой человек в смокинге.
– Мы ведем свой репортаж из Центра имени Шнадсона-Шмудсена. Шнадсон-Шмудсена известный исследователь Антарктиды, миллиардер, учредитель ряда фондов и центров, а так же популярного в Европе и Америке учения о здоровом образе жизни и здоровом бизнесе "reasonable cold" – разумный холод. "Ризкулд", это образ жизни, образ общения, который выбирают многие известные политики, бизнесмены, Голливудские звезды. До недавнего времени многочисленные сторонники этого движения не знали как выглядит в лицо их идейный вождь. Дело в том, что во время второй мировой войны музей-архив, где хранились подлинные рукописи и фотографии этого выдающегося человека были уничтожены во время пожара. В мире почти не осталось изображения господина Шнадсона-Шмудсена.
Ходили легенды, что в России сохранились экземпляры одного журнала "Будни Механизатора", где полярник был снят с нашими выдающимися исследователями. И вот сегодня эта легенда нашла свое подтверждение. Это номер с фотографиями Шнадсона-Шмудсена был сегодня продан двумя русскими коллекционерами Центру "Ризкулд" имени Шнадсона-Шмудсена в Вашингтоне.
Оператор крупным планом показал двух мужчин в смокингах, которым пожимает руки какой-то солидный мужик. Мужчины повернулись в сторону оператора и улыбнулись.
Сивухин уставился на экран, по самому краю бежала надпись: "Русские коллекционеры из города Кукуевска Филимон Аркадьевич Лоховский и Максим Леонидович Брюсвилов".
Костик прибавил звук, ущипнул себя за ягодицу, стукнул пару раз по лбу, в надежде, что наваждение рассеется. Ни чего подобного не произошло. С экрана телевизора все так же победно улыбались две знакомо-ненавистные рожи. Костик отчетливо увидел сцену, разыгравшуюся тогда, в павильоне киностудии. Он, сидя под самым потолком в люльке оператора с ехидным смехом, сбрасывает вниз журнал с фотографиями бородатых мужиков. Лоховский стоя на коленях, перелистывает журнал…
В этот момент, там в Вашингтоне, крупным планом перед камерой показывали журнал. С теми самыми бородатыми мужиками. Тот самый, который он вот этими своими руками бросил Фильке Лоховскому. Не может быть! Двести тысяч долларов! Своими собственными, вот этими рученьками, на блюдечке с голубой каемочкой. Бросить свою мечту… У-у-у-у-у-у!!!
Сивухин снова взглянул на экран. Филимон в своем смокинге похожий на пингвина-переростка, подмигнул ему и показал язык. Затем Лоховский приблизился к краю экрана, высунул голову в комнату и обратился к Костику:
– Ну что придурок, хочешь я тебе с Канар открыточку пришлю. Там говорят красиво… А хочешь я где-нибудь на Карибах куплю себе кусочек суши и назову твоим именем… Б-ееее! – вдруг заблеял Филимон и исчез с экрана…
Такого испытания Сивухин не выдержал он схватил то, что находилось под рукой, этим оказалась табуретка, и запульнул в телевизор. Экран разбился, но телевизор работать продолжал. Мерзкий голос Филимона и его приятеля фальшиво распевали что-то на мотив: "Тринадцать человек на сундук мертвеца…" Костик прислушался:
– Двенадцать номеров и ни фига… на одного дурака. Йох-хо-хо и чек, которого хватит на наш век!
– А -а-а-а-а – закричал несчастный Сивухин и пошел на таран телевизора. Он низко опустил голову, как бык на красный плащ тореадора и кинулся на то, что осталось от говорящего ящика.
– Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! – неистово кричал он топча ногами остатки корпуса.
Но Филимон с Максимом оказались гораздо живучее их голоса все еще звучали в комнате. Тогда Костик решил заживо зажарить этих уродов. Он начал стаскивать в центр комнаты стулья, старые газеты, оторвал дверцу шкафа… Дрова для аутодафе были готовы, оставалось только поднести спичку. В этот момент его взгляд упал на какой-то журнал без обложки.
– Вот он! Дураки, журнал-то у меня, я за него деньги получу… Но я все равно вас сожгу… Никому не позволю отнять свой журнал…
Всклокоченный с безумными глазами, невнятно бормоча что-то про сундук мертвеца и чек он побрел на кухню. Соседи обедали. Они с удивлением уставились на Константина.
Зинка-разведенка спросила:
– Костик, ты что перестановку делаешь? Гремишь, гремишь…
Сивухин глядя в пустой угол кухни произнес вслух:
– Пусть Лоховский заткнется и не корчит мне рожи. Сейчас я возьму спички и сожгу его!
Соседи переглянулись.
– Белая горячка. – констатировал с видом специалиста рабочий человек Козябкин, – у нас, на в цеху, у одного тоже так было. Ничего вылечат.
Зинка сорвалась с места и кинулась в комнату Сивухина. Увиденное потрясло ее. Она вернулась на кухню и срывающимся голосом доложила:
– Он это, и в правду, костер разводить собрался. Да он всех нас тут заживо сожжет. Чего стоишь? – обратилась она к Козябкину, – бегом вызывай скорую. Может он буйный. Маша, незаметно убери ножи, от греха подальше.
При имени Марии Сивухин вздрогнул и нехорошо так улыбнулся:
– А вот и Маша радость наша. Пока ты тут дома сидишь, нравственность блюешь…
– Блюдешь, – механически поправила его Маша.
– Блюешь, – снова повторил Сивухин, – твой лох на Канарах баб щупает. Тебе привет передавал. Я сам, только что по телевизору видел…
Маша побледнела, Зинка молча покрутила пальцем у виска, а Козябкин сказал:
– Писец котенку, все – крышу сорвало, полностью. Скоро к нему зеленые человечки являться начнут… Пошел вызывать скорую.
Зинка в это время пыталась отнять у Костика спички:
– Сивухин, а Сивухин. Я борщу украинского сварила с пампушками, как ты любишь. Давай налью?
Сивухин продолжая крепко держать коробок со спичками согласно кивнул. Зиночка быстро налила ему борща, отрезала толстый ломоть хлеба, протянула ложку и луковицу. Сивухин положил коробок рядом с собой, и принялся есть, крепко держа журнал под мышкой.
– Ничего, вот сожгу Лоховского, его чек мне достанется. Я тебе тогда Зинаида денег дам, ты добрая, ты заслужила…
Зиночка воспользовавшись потерей бдительности, незаметно стянула спички.
Скорая приехала быстро, врач втянув носом амбре трехдневного пьянства, исходящее от Сивухина понимающе мотнул головой:
– Ну это пациент Клиники Фрейдюнгова! Давай ребята, сейчас ему укольчик вкатим и повезем.
Сивухин не сопротивлялся, он покорно дал себя уколоть, взять за руки и свести к машине.
Соседи, собравшиеся у окна, проводили его отъезд. Маша без стеснения рыдала, Зина, пытавшаяся ее успокоить, смахивала предательские слезинки. Козябкин вздыхал, что с его стороны уже было проявлением уныния.
Всю дорогу до больницы Сивухин был спокоен, только тихо бормотал, что-то про судьбу, невезение и мечту.
– О, это наш пациент! Старый знакомый – поприветствовал коллег-медиков, главврач психушки. Он у нас не так давно был, потом что-то не понравилось… Здравствуйте, здравствуйте, голубчик. Вы меня помните?
Сивухина оформили и проводили в палату. Как это ни странно, палата оказалась той же самой, в которой Костик жил в свой первый визит в психушку. И соседи были теми же, только Костик их не узнавал. Он замкнулся и ушел в себя, держа в руке фантик от шоколадки "Баунти", подобранный во дворе.
На все попытки вырвать из его рук потрепанный журнал и грязный фантик Сивухин оказывал сопротивление, будто речь шла о жизни и смерти. Соседям по палате он говорил, что это очень ценный журнал, который стоит очень много денег. Обертку от "Баунти" он представлял как чек, полученный от вашингтонских товарищей.
Назначенное лечение пошло на пользу. Костик уже не хотел поджигать Филимона и Максима, но с журналом не расставался. Только время от времени он слышал издевающиеся голоса бывших конкурентов и тогда обращался к дюжему санитару за помощью, в борьбе со злобными типами.
– Ну этот у нас надолго, – говорил при обходах главврач. Да собственного говоря, Сивухину теперь некуда было торопиться. В его иллюзорном мире было все то, чего он так долго желал: журнал и чек.