– Ага, мне ясно, – тряхнул чубом Меллер. – Вы за свободный подход к воспитанию, без активного вмешательства государства. Однако растолкуйте, как же при этом воспитывать детей в духе коммунизма? Это, скажу я вам, работа кропотливая, и без системности здесь не обойдешься!
Змей пожал плечами и вновь взялся за эклеры. Так и не дождавшись ответа, Наум собрался с мыслями и вернулся к разговору:
– Следующий вопрос, самый щекотливый. О преступности, – он робко взглянул на Змея. – Можно?
Мишка одобрительно моргнул глазами и потянулся к чайнику.
– Не секрет, что беспризорники совершают много мелких преступлений: воруют, мошенничают, обирают домашних детей. Понятно, что это – способ существования, однако есть еще один момент – контакты со взрослыми преступниками. Что скажете, Михаил?
– Тут задачка посложнее будет, – нахмурился Змей. – Урки – они все разные. Законный варнак – тот со шкетами и не свяжется, а какой-нибудь Филипп паршивый, тот, глядишь, тузом корячится . Мне не по нутру, когда мальцов заставляют на дядю гондобить. Бывает, подобьют братву на дело, те носятся как угорелые, а при расходе получают грош на нос да перехонку в придачу.
Меллер далеко не все понял из тирады Змея, но предпочел не спрашивать перевода и только уточнил:
– Выходит, обманывают вас воры?
– Случается, – поморщился Змей. – Шкетня – она ведь безмозглая, потому как неопытная и малолетняя, а воры – они хитрые.
– А налетчики? – вставил Андрей.
– Ну, налетчики – люди важные. Мы в их делах – не поддужники, а коли попросят чего, так и отблагодарят по совести.
– И все же, как можно удержать беспризорных от соблазна стать настоящими преступниками? – спросил Меллер.
– Сдержать нелегко, – вздохнул Змей. – Иной гад так пацанам баки забьет, горы золотые наобещает, что держись! Наврут дурачку: "Будешь нам другом, никто тебя ввек не тронет – ни шпана, ни легавые. На дело стоящее ходить будешь, пенезы лопатой грести". Ага. Шкет бестолковый уши-то распустит по ветру, рот раззявит и давай за ворами хвостом болтаться. Туда его, осла, пошлют, сюда; он и бегает, как карусель, служит. Потом ему сунут в руку перышко или, того хлеще, шпалер, и – давай, мол, потрох, режь, пали! А в кого палить, что за фигура, дурак и сам не знает. Наутро хвата , глядишь, уже вяжут легавые, пытают, за что, мол, человека в могилевскую-то отправил? А он и сам не знает, потому как авторитет ему, фраеру занюханному, приказал. Дальше ясно: допр , следствие, и – заиграли трубы – приговор!
Не гулять мне, как бывало,
По широким по полям,
Моя молодость пропала
По острогам и тюрьмам!
– Интересно, а что вы, Миша, о себе скажете? – спросил Меллер.
– А то и скажу, что я хожу особняком , мне воры – не указ. Да, воровал, да, мухлевал, волынки устраивал, но делал все сам – сам же и ответ держал. А коли брал в долю поддужников, так не обижал.
– Расскажи-ка об этом поподробнее.
– Так секретов нету, натурально. Объегориваю в стирке сынков нэпманских; достаю-меняю вещички всякие; продаю торговые места папиросникам, ирисочникам да фаускерам .
– Это как?
– А очень просто. Коробейники сопливые, считай, по всему городу торгуют, а охранять их некому.
– Охранять?
– Натурально! Бегает пацан домашний с лотком по панели, ириски толкает, патенту у него нет, того и гляди – минтон схватит. А попался – беда: родичам – штраф, товар изымут. Моя братва следит за приближением пиратов и дает коробейнику сигнал.
К тому же мы отгоняем от деляги шакалов разных, скряг подлых, выкупаем "своих" торговцев от воров. А в городе, скажу я вам, полным-полно хламидников , тех, что не гнушаются, сволочи, обирать мальцов. Мы им копеечку сунем, они и рады. Отдельная команда у меня собирает бутылки, другая – утиль. Однако ж главное – со старьевщика пенезы получить. Иной гад, бывает, схватит палку и прогонит братву; со мной же считаются, я и ответить могу!
Наум слушал Змея, открыв рот. Мишка закончил, съел последний эклер и нетерпеливо заерзал на стуле.
– Да-да, Миша, мы заканчиваем, – заторопился Наум. – Последний вопрос: что могли бы сделать для беспризорных взрослые?
– Так все одно ж не сделаете, – скривился Змей.
– Ну, попытаемся, обещаю.
– Ой, сомневаюсь.
– А все-таки?
Мишка задумался.
– Главное – нас не трогать, – нарушил молчание Змей. – И потом: разрешите вольной братве ходить на стадион и детские площадки, а то нас дворники гоняют. Еще – бани. Не везде шпану пускают – боятся, что мы им вшей натащим. Сейчас-то хорошо – лето, а вот в мороз – худо… Во, вспомнил! Пропечатали бы в своей газете, что отправлять за побег из детдома в колонию – натуральное ссучество! Надо это отменить. Летом сбежать из детдома – святое дело: братва едет на юг отъедаться, море поглядеть, горы. Все одно к холодам многие возвращаются… А больше ничего и не надо.
Меллер взглянул на часы:
– От души благодарю вас, Миша, за разговор.
В вашем лице я встретил человека определенно положительного.
– Спасибочки, гражданин Наум, – ответствовал Змей. – Конечно, если бы не товарищ Андрей, которого я уважаю, ни за что не пришел бы; а так – за мной небольшой должок остался.
Мишка подмигнул Рябинину и поднялся:
– Пойду я, счастливо вам оставаться.
* * *
Проводив Змея, друзья вернулись в комнату.
– Ну, как тебе король беспризорников? – спросил Андрей.
– Занятная фигура, – усмехнулся Меллер. – Бузотер он, видно, знатный, но беседа вышла на славу, я на многое стал смотреть по-другому. Знаешь, какая мысль пришла мне в голову? Я где-то читал, что в одной губернии организовали трудовые колонии беспризорных. Нет-нет, это не исправительные заведения, скорее наоборот. Понимаешь, берут в аренду старый помещичий дом в деревне, привозят туда беспризорных. Там они живут, здание ремонтируют, разводят скот для пропитания, ухаживают за садом. Дети приучаются к труду, сами зарабатывают кусок хлеба, и – самое важное – они оторваны от городской беспризорной среды.
– Очень любопытный опыт, – согласился Андрей.
– Надо бы сходить в губкомол, помозговать с ребятами, – решил Меллер. – А уж потом двинем в печать большую статью о проблемах беспризорности и путях ее искоренения. Правильно?
– Ага.
– Послушай-ка, а что тебя так сблизило со Змеем? Он ведь прямо-таки уважает тебя! Для такого индивидуалиста, как Мишка, это выглядит определенно странным.
– Змей мало видел людской теплоты, я же отнесся к нему дружески, по-человечески, предложил участие. Несмотря на его показную заносчивость, он добрый парень. Только вот воздействовать на него лучше осторожно, с оглядкой.
– А ты прямо-таки педагог! – улыбнулся Меллер.
– Я же восемь лет командовал бойцами, хочешь или нет – приходилось быть и педагогом.
Андрей посмотрел на часы:
– У-у, как быстро летит время! Ты ужинал?
– Еще нет.
– И я. Сегодня такой трудный денек выдался, что сил нет готовить еду. Давай отужинаем в трактире?
– Идет. А что, у вас на "Ленинце" опять "внеурочные"?
– Да не совсем. После работы было общее собрание коллектива. Создали мы на заводе производственное совещание.
– Что ж это за зверь такой?
– Производственное совещание есть выборный орган, он состоит из представителей всех цехов и служб, дирекции, завкома, партячейки. Орган призван заниматься внедрением новых видов продукции, реконструкцией производства, обучением молодежи, социальными вопросами. Задумка хорошая: производственное совещание объединяет усилия администрации, завкома и парторганизации, устраняя тем самым их противоборство и потуги на лидерство. Идея родилась еще зимой, в высших партийных кругах. На последнем же съезде лишний раз подчеркнули необходимость создания производственных совещаний.
– Ну и как прошло?
– Суматошно. Директор предложил выбрать по два делегата от каждого цеха, партячейки и завкома, плюс – представители службы главного инженера. Битый час судили да рядили. Особенно волновались литейщики и рабочие механического. У нас было потише. Выбрали Дегтярева с заготовительного участка и меня.
– Тебя?
– Ага. Сам не ожидал. Причем единогласно. Только комсомольцы из бюро были против. Выступил Крылов, сказал, будто Рябинин "якшается" с нэпманами, а Самыгин заметил, что я работаю на заводе недавно и потому плохо знаю проблемы производства. На них тут же накинулись Ковальчук с завкомовскими стариками, да и Трофимов поддержал мою кандидатуру.
– А что ваш Крылов имел в виду, когда говорил о нэпманах? – недоуменно пожал плечами Меллер.
– Очевидно, намекал на моего фронтового друга Старицкого. Он ведь заведует пекарней.
– Ах да-да, ты говорил.
– Так вот, вчера вечером после пикника Георгий пригласил меня на ужин в "Ампир"…
– Ну-у, тогда представляю, что произошло! Тебя видел какой-нибудь комсомольский патруль?
– Вот именно. Сидим мы, закусываем, слушаем дамский оркестр, а они идут мимо, заглянули в зал. Среди патрульных был и наш Крылов.
– И все же это не повод для отвода кандидатуры, определенно! – решительно взмахнул рукой Наум.
– Я тоже так думаю… А вот Самыгин меня просто озадачил! У нас с Сашей были очень ровные отношения. После собрания он бросил мне, что объяснит попытку отвода при отдельном разговоре. Что он там еще выдумал – не знаю.
– Плюнь, Андрюша, все это – глупые козни, – заявил Меллер. – Идем-ка ужинать.
Глава VIII
Андрей уже собирался домой, когда в его кабинет заглянул Самыгин.
– Задержись, товарищ Рябинин, разговор есть, – комсомольский секретарь плотно притворил за собой дверь.
– Рабочий день закончен, а о комсомольских или общественных мероприятиях, по-моему, не сообщалось, – сухо ответил Андрей.
– Я зашел объяснить причину моего поведения на вчерашнем собрании.
– К чему объяснения? И так все ясно: вы с Крыловым составили небольшой заговор, чтобы завалить мою кандидатуру. Только непонятно, почему бюро ячейки путает мой моральный облик с деловыми качествами. Производственное совещание – не идеологический отдел, и в его обязанности не входит задача вникать, где и с кем я ужинаю в выходные дни.
– Не обращай внимания на Крылова. Он чересчур зарапортовался, – поморщился Самыгин и подвинул себе стул. – Садись, разговор будет долгим.
К отводу Крылова я не имею ни малейшего отношения, поверь. Я выступал против тебя совсем по иному поводу.
– Неужто? – усмехнулся Андрей.
– Даю слово комсомольца. А сделал я это из соображений здоровой рациональности. Видишь ли, Андрей Николаевич, в воскресенье я имел разговор с товарищем Гриневым, членом коллегии ГПУ и главным помощником самого товарища Черногорова…
Андрей почувствовал легкий холодок в груди: "Ну, началось. Папочка приступил к активным боевым действиям!"
– …Так вот, коллегия ГПУ считает, что тебе необходимо поработать на органы. У чекистов сложилось положительное мнение о тебе, особо отмечаются заслуги в гражданской войне, многолетний фронтовой опыт. Сегодня страна переживает сложный исторический момент – началось восстановление хозяйства, мы уже стали жить лучше, но все еще копошатся по темным углам буржуазные недобитки, в городах орудуют уголовные элементы. В ГПУ не хватает грамотных, опытных кадров…
– Прекрати агитацию, Саша, – оборвал Самыгина Андрей. – Мы с тобой не на кружке политграмоты. Говори по существу, чего хочет Черногоров. Чтобы я перешел в ГПУ?
– Да.
– И именно поэтому, зная о том, что я, как комсомолец, не должен отказаться от столь лестного предложения, ты пытался дать мне отвод?
– Так точно.
– Логично: зачем избирать человека в состав производственного совещания, ежели завтра он окажется на другой работе?
– Я рад, что ты все правильно понял, – облегченно вздохнул Самыгин.
– Оставим в покое Гринева, скажи мне вот о чем: ты действительно считаешь, что служба в ГПУ более необходима стране, нежели работа на заводе?
– Безусловно, – уверенно отчеканил секретарь. – Наша страна окружена кольцом буржуазных враждебных государств, поэтому служба в органах безопасности крайне важна. Это – почетный долг каждого коммунара!
– А как же подъем народного хозяйства? Что, ежели все грамотные да опытные кадры перейдут в ГПУ? Кто будет работать на заводах и фабриках? Лабутные да престарелые Петровичи?
– Не перегибай, товарищ Рябинин! – шутливо погрозил пальцем Самыгин. – Ты занимаешься гнилой демагогией, лживую софистику разводишь. Я говорю тебе не о всеобщем переходе специалистов в ГПУ, а о переводе в чекисты лишь тех, в ком органы наиболее остро нуждаются. К тому же еще неизвестно, как ты там приживешься. Быть может, эта работа действительно не для тебя. Один мой приятель отслужил в органах три года и вернулся на фабрику. Всякое бывает, но отвергать предложение чекистов нельзя, товарищ Рябинин, это несознательно и недостойно комсомольца. Вникаешь?
– Вникаю. Однако служить в ГПУ не хочу. Не по нутру мне это.
Лицо Самыгина побагровело, брови нервно изогнулись.
– А мне, думаешь, по нутру ходить в освобожденных секретарях, быть кабинетным писакой и белоручкой? Да я кондовый пролетарий, грамотный слесарь! Я же не кричу об этом на каждом углу. Направил меня комсомол на идеологический фронт – я и служу. Потому что так надо!
Он с минуту помолчал.
– Извини, Андрей Николаевич, – уставшим голосом проговорил Самыгин, – нервы сдают. А по секрету добавлю, лично от себя: подумай еще и о том, что отказываться от предложения Черногорова небезопасно. Для карьеры, вообще… Так что – думай сам.
Самыгин поднялся и пошел к двери.
– Благодарю за откровенный разговор, Саша, – сказал Андрей. – Я еще хотел кое-что уточнить о завтрашней акции.
– О ликвидации монастыря? – обернулся секретарь.
– Да. Что мы все-таки будем делать?
– Что делать? Возьмем ломики, кирки да лопаты, начнем разбирать стены, монастырские здания. Тебе, может, это и в новинку, а мы, городская комса, уже третий монастырь рушим. Кирпич пойдет на нужды народа, ценности – в казну. Подладишься, дело нехитрое, хотя и ответственное. – Самыгин помахал рукой: – Бывай, Рябинин, свидимся!