* * *
Освеженные купанием, друзья расположились загорать. Резников хлопотал у костра, обещая вскорости попотчевать компанию "настоящей дичью". Вихров и Сиротин раскинули на песке походную скатерть, выставили из корзин нехитрые закуски и пиво.
Говорили о последних новостях.
– Слышали о скандале на съезде партии? – заговорщицки спросил Вихров.
– А что стряслось? – насторожился Сиротин. – Я читал газеты – вроде бы все в порядке.
– Да не совсем. В строгой секретности по делегациям было зачитано письмо Ленина к съезду.
– Верно, ходят какие-то слухи о таинственном завещании Ильича, – кивнула Левенгауп. – Расскажи, Саша.
– Имени моего источника я, по понятным причинам, не сообщу, – сразу оговорился Вихров. – Однако сведениям доверять можно – товарищ самолично присутствовал на съезде. Оказывается, незадолго до смерти Ленин продиктовал "Письмо к съезду" – своеобразное политическое завещание.
В нем – рекомендации по расширению состава ЦК и мнение о лидерах партии. Тут-то и скрывается самое интересное и таинственное. Людям, которых чтит и славит вся страна, Владимир Ильич дает отнюдь не лестные характеристики! По его словам, Троцкий – чрезмерно самоуверенный и увлеченный администрированием человек, Зиновьев и Каменев непредсказуемы и готовы к предательству; Бухарин вообще никогда не понимал диалектики, и его взгляды схоластичны; на Пятакова нельзя положиться в серьезном политическом деле…
– А Сталин? – нетерпеливо прервала Вихрова Светлана. – Ведь он – Генсек.
– Сталина, по словам Ильича, вообще стоит отстранить от должности, потому как он груб, что для Генерального секретаря недопустимо. Ленин видит опасность раскола партии в противоборстве Сталина и Троцкого, именно потому предлагает ввести в ЦК сотню рабочих. Вот такая, братцы, загадка для умов!
– Но… как же так, – растерянно пробормотал Меллер. – Ленин критикует соратников… а на кого же страна останется?.. Совершенно непостижимо!
– Более того, – пожал плечами Сиротин. – Странно, как он столько лет работал с неучами, самоуверенными и грубыми людьми? Или это только сейчас выяснилось?
– Нет-нет, ребята, тут что-то не так! – решительно тряхнула волосами Светлана. – Ильич – пламенный революционер и сильный политик. Это "Письмо" – большая политическая хитрость.
– Какая же? – сощурился Вихров.
– Пока не могу понять, – развела руками Светлана.
– А вот и давайте подумаем, – Резников заинтересовался разговором и подошел к компании.
– Разрешите мне начать, – подала голос Решетилова. – Первый вывод из услышанного: по мнению Ленина, среди его соратников нет достойного занять место вождя партии. Так? А раз таковых не имеется, значит, – коллегиальное руководство, что и записано в Уставе РКП(б). Введение сотни рабочих в ЦК – лишь подтверждение моих соображений. Без этой свежей пролетарской струи Центральный Комитет рискует превратиться в поле битвы. Мало ли мы уже повидали "оппозиций" и дискуссий? Что скажете?
– А может быть, Ленин заведомо очернил ряд членов Политбюро для того, чтобы незаметно выдвинуть некую "серую лошадку", более способную и преданную делу революции, – предположил Сиротин.
– А кого, Глеб? – спросила Левенгауп.
– Ну, кто там остается? – задумался Сиротин. – Рыков! Он – Предсовнаркома, официально – глава правительства…
– Рыков? – рассмеялся Вихров. – Да он последнее время больше думает о выпивке, чем о политике! Послушай любого москвича.
– А кто же еще? – размышлял Глеб.
– Томский! – выпалил Меллер. – Он – последний из членов Политбюро, профсоюзный вожак.
– Вряд ли, – наморщила нос Светлана. – Томский запутался во фракционности, публичных покаяниях и перебежках туда-сюда.
Она посмотрела на доселе молчавших Андрея и Лену Журавскую:
– А вы как считаете, тихони?
– Мне сложно говорить о том, что задумал вождь, – покраснела Лена. – Наверное, Наталья права: Ильич хотел усилить ЦК за счет рабочих, сделать высокий партийный орган более демократичным.
Журавская стрельнула глазами в сторону Андрея.
– У меня отдельное мнение, – рисуя пальцем на песке закорючки, проговорил Рябинин. – Ленин критикует соратников за определенные недостатки в деловом плане, и только одного – в личном. Вам это не кажется странным? Троцкий увлечен администрированием, Зиновьев и Каменев непредсказуемы, Бухарин – схоласт… А Сталин – всего лишь груб! Грубость, конечно, вредит делу, но не так, как непонимание диалектики или политическая ненадежность. Все мы очень мало знаем о Сталине, а то, что нам известно, – лишь хорошее. Он бывал в ссылках, оборонял Царицын, сейчас руководит всем партийным аппаратом. На фоне записного интригана Троцкого, "неустойчивых" Зиновьева и Каменева Сталин даже с его "грубостью" выглядит предпочтительнее. Ежели принимать версию Глеба о "серой лошадке", то эта "лошадка" – как раз товарищ Сталин. А там – кто разберет.
– Послушайте умного человека! – Решетилова легонько хлопнула по плечу Андрея. – Мнение интересное.
– Можно мне сказать? – подскочил на месте Меллер. – Вы вот толкуете о "серых лошадках", а мне подобное представляется совершенным бредом! Почему партией должны руководить какие-то "лошадки"? У нас есть блестящие вожди! Взять хотя бы товарища Троцкого. Да, он выступал против Ленина, был в оппозициях. А сколько он сделал для Красной армии? К тому же никто из вас не сможет отрицать его роли в Октябрьской революции. Лев Давидович – правая рука Ильича, а его метания – поиск лучшего пути строительства коммунизма. Ошибается только тот, кто ничего не делает, определенно!
– Отчего же его Ленин так подвздел-то, а? – усмехнулся Вихров.
– Ну-у… Ильич был болен, ни для кого не секрет. Хвати меня такой удар – тоже в чем хочешь засомневаюсь!
– Прости, Наум, но сказанное тобой – бестолковая чушь, – резко бросила Светлана. – Ленин – прежде всего политический деятель, он никогда бы не стал посылать съезду записок, навеянных болезненным недугом. Вспомните, вождь по болезни не присутствовал на многих партийных мероприятиях, но иногда выступал, к примеру, на четвертом Конгрессе Коминтерна, в ноябре двадцать второго – тогда его речь и мысли были ясны и вразумительны.
– Меня еще настораживает, что "Письмо" постарались сохранить в тайне от общества, – заметил Вихров.
– И правильно, – кивнула Светлана. – Для того, чтобы у таких, как наш Наум, не возникало дурных иллюзий об умственной несостоятельности вождя.
– Да не говорил я, что товарищ Ленин глуп! – возмутился Меллер.
– Успокойтесь, Наум, – мягко проговорила Решетилова. – Света лишь хотела сказать, что широкие массы могут не понять глубинного смысла ленинского послания.
– Его даже мы не можем до конца понять, – хохотнул Резников.
– Само собой, – согласился Сиротин. – Мы знаем содержание "Письма" со слов Вихрова, а он, в свою очередь, – от кого-то еще.
– Источник верный, – обиделся Вихров. -
И суть я вам передал слово в слово.
– Что бы там ни было, а Ильич не мог пожелать стране зла, – резюмировал Меллер. – Надо ввести в ЦК сто рабочих – значит, тому и быть; плохи его соратники – так пусть исправляются.
– Вот и весь спор, – развела руками Светлана и потянула носом. – Костик, цыплята подгорают!
Резников встрепенулся и побежал к костру.
– Послушать бы людей компетентных, – задумчиво проговорил Меллер. – Интересно, что говорят о ленинском "Письме" в губернских партийных кругах?
– А ты зайди к Луцкому да спроси, – усмехнулся Сиротин.
– Сведения рано или поздно просочатся, – махнула рукой Светлана. – Вот приедет Полли, мы ее и попытаем.
– К слову, когда Полюшка вернется? – обратилась к Андрею Решетилова.
– Обещала через неделю, – ответил Рябинин.
– Как она там? – поинтересовалась Светлана.
– Гуляет, отдыхает.
– Хорошо сейчас в Питере – белые ночи… Романтика! – мечтательно проговорил Вихров.
– Эй, ленивцы! – крикнул от костра Резников. – Подите, купнитесь и – прошу отобедать, цыплятки уже готовы!
* * *
Вечером, освеженный душем, напившись чаю, Рябинин полеживал на диване и курил папиросу. Он вспоминал поездку за город – веселое купание, разговоры о загадочном завещании Ленина, игру в мяч и песни под гитару. "Наталья действительно чудно играет и поет, – думал Андрей. – Голос у нее низкий, грудной и чуть хрипловатый, но проникновенный и неплохо поставленный. И руки очень красивые, пальцы тонкие, длинные, того и гляди, сломаются о струны… Неплохо отдохнули… А без Полины скучно, будто не видел ее вечность".
Он вспомнил их прощание на вокзале в Ленинграде. Паровоз уже разводил пары, пассажиры вошли в вагоны, и проводник несколько раз напоминал Андрею об отправлении, а они стояли на перроне, глядя друг другу в глаза. "Пора!" – первой решилась Полина и крепко поцеловала его в губы, не так, мимоходом, в угоду правилам и порядку, а страстно, горячо. Казалось, он до сих пор чувствовал тот поцелуй, вкус губ Полины и запах только ее "Коти".
Андрей вдруг понял, что стал по-другому относиться к Полине. Она уже не представлялась недосягаемым, воздушным созданием, которым он мог лишь робко любоваться. Теперь Андрей ощущал ее своей, родной и безмерно близкой, неразделимой с ним самим. Он впервые почувствовал любовь женщины. Было уже нелепо упрекать себя в порочности сладострастных мыслей и несовместимости их с этим прелестным существом. Там, на вокзале, Андрей осознал, что Полину влечет к нему так же, как и его к ней.
Он стал размышлять о том, что бы сделать для Полины приятное. "Подарить ей цветы? Украшение на память?.. Впрочем, это обычный знак внимания, само собой разумеющийся атрибут. Полина любит смысл и романтику…"
Его мысли прервал стук в дверь.
– Да-да, входите! – Андрей вскочил с дивана.
В комнату неторопливо вошел Георгий.
– Отдыхаешь? – широко улыбнувшись, справился он. – О-о, знатно, брат, тебя солнышком прихватило, прямо-таки бронзовый Персей!
Старицкий остановился перед другом и театрально развел руки в стороны:
– Не хочешь спросить, отчего я таким пижоном вырядился?
Рябинин оглядел новенький бежевый костюм, жесткий накрахмаленный воротничок и блестящие штиблеты:
– У тебя праздник или просто удачно справил дела?
– К черту дела! А праздник – у нас с тобой. Собирайтесь, monsenior, едем, шикарно отпразднуем нашу встречу. Повезу тебя в "Ампир":
Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым!
– Э-э, дружок, да ты, я вижу, настроен романтически! – рассмеялся Андрей.
– Точнее – ностальгически. А как иначе, если видишь тебя? Ну, подымайся, доставай лучшее из твоего гардероба. Я познакомлю тебя с самой превосходной кухней в городе; нас будет веселить довольно пикантный дамский оркестр, короче – все заботы в сторону, сегодня предадимся безудержному кутежу.
Глава VII
Во время обеденного перерыва Рябинину позвонили с проходной и сообщили, что его ожидают.
За воротами завода лениво прогуливался Змей.
– Товарищу начальнику – пламенный привет! – кивнул он и пожал ладонь Андрея.
– Вижу, уличный телеграф работает четко, – улыбнулся Рябинин.
– А как же! Мои пацаны шустрят быстрее твоего Морзе, натурально, – фыркнул Мишка. – Че искали-то?
– Поговорить надо.
– Ну, так говори! – Змей засунул руки в карманы и приготовился слушать.
– Один хороший человек желал бы расспросить тебя о беспризорной жизни. Ему хочется написать на эту тему статью. Как известно, ты – первый человек среди "Вольной братии", кому как не тебе лучше других знать улицу.
Змей топтался на месте, легонько разбрасывая носком ботинка дорожную пыль.
– Встреча ни к чему тебя не обяжет, – уговаривал Андрей. – В обмен на разговор предлагаем тебе чай с бутербродами! Пойми, многие люди ничего доподлинно не знают о трудностях беспризорников, считают вас бродягами и ворами, отбросами общества. А мой приятель донесет до граждан правду.
– Коли писака этот не легаш, можно и поболтать, – Змей пожал плечами. – Я готов хоть сейчас, делать все одно нечего.
– Ну, до семи, положим, я занят: у нас на заводе после работы общее собрание намечается, а вот вечерком – пожалуй. Предлагаю встретиться в половине восьмого на улице Воровского, у дома номер девятнадцать. Знаешь, где это?
– Найдем, – махнул рукой Змей. – Там рядом – керосиновая лавка, так, что ли?
– Верно. Жду тебя у парадного. Договорились?
– Лады.
* * *
Меллер начал готовиться к встрече с королем беспризорников загодя. Он навел порядок в комнате, запасся пирожными и колбасой, вскипятил чайник. Перебрав свой небогатый гардероб, Наум решил одеться для рандеву в старенькую демократичную блузу, освежив ее шейным бантом черного цвета.
Ровно в половине восьмого в дверь позвонили. Меллер глянул в осколок зеркала, придал лицу серьезное выражение и побежал встречать гостей.
Андрей пропустил своего юного спутника вперед, представил Наума и Мишку друг другу. Меллер с нескрываемым интересом рассматривал знаменитого беспризорника. Он представлял Змея несколько иным – угрюмым и замкнутым подростком, влияние которого опиралось лишь на грубую силу и лихость. А перед ним стоял весьма симпатичный паренек, в живых глазах которого светился ум и практическая сметка.
– Однако ж, прошу к столу! – опомнился наконец Меллер.
Он усадил гостей, налил чаю, подвинул поближе к Змею тарелку с бутербродами.
Нисколько не стесняясь, Мишка быстренько опорожнил блюдо, проглотил чай и вопросительно посмотрел на Андрея. Переполненный радушием Меллер предложил Змею эклеры и приступил к делу:
– Видите ли, Миша, с недавних пор я служу в редакции газеты "Юный коммунар". Наше издание занимается проблемами детей, в том числе и беспризорных. Посему у меня есть к вам ряд вопросов.
– Валяйте, – Змей развалился на стуле и достал из-за уха папироску. – Гарочку засмолить разрешите?
– Определенно, – поспешно откликнулся Меллер и продолжал: – Самый важный вопрос: почему вы противитесь политике партии в борьбе с беспризорщиной, не идете в детдома и школы?
Змей смерил Наума оценивающим взглядом и выпустил в потолок тонкую струйку дыма:
– Никакой "политике" мы не противимся, тут вы либо врете, гражданин, либо вам просто невдомек. На политику нам начхать, а не идем мы в детдома потому, что не хотим. Непонятно? Не хотим, и все тут! Че там, в детдоме, повидлом, что ли, намазано? Сами ж сказали – борьба! Мы для вас – лашлы, натурально…
– Лаш… что-что? – нахмурился Меллер.
– Враги! Потому и травите нас, как хорьков, минтонами погаными, жить покойно не даете. Птаху бестолковую и ту посади в клетку – враз подохнет, а мы – люди, хоть и маленькие.
– Минуточку, Миша, – остановил Змея Меллер. – Разве в детских домах беспризорным не создают нормальных человеческих условий? Там – врачи, регулярное питание, уход. Неужто прозябание в подвалах лучше? Ко всему прочему, в детдомах учат грамоте, затем вы можете поступить в фабзавуч, получить профессию, быть полезными обществу.
Змей недоверчиво покачал головой:
– Насчет жрачки – не согласен. В детдомах и колониях харч хуже, чем на кичмане , натурально. А учиться нам и вовсе ни к чему. На бирже вон сколько взрослых мастеровых болтается, работы ищут. Ну, получу я профессию, и что? Выделят на бирже протекцию в восемь целковиков – и гуляй, зубами щелкай, снова иди воровать.
– Это совершенное заблуждение! – запальчиво вскричал Меллер. – Безработица – явление временное. Вы, Михаил, должны проявить сознательность и понять, что коммунизм без трудностей и жертв не строится.
– Змей никому ничего не должен, – отрезал Мишка. – Спросите любого. И сознательности вашей у меня нет, потому как я отсталый.
– Не горячитесь, прошу вас, – примирительно улыбнулся Меллер.
– Подожди-ка, Наум, – вступил в разговор Андрей. – Ты кипятишься не меньше Михаила. Позволь, я попытаюсь объяснить его позицию. Миша в беспризорной среде – авторитетнейшая личность, на улице его индивидуальные способности развиваются без стороннего воздействия и ограничений (а он, скажу тебе честно, – человек очень интересный и оригинальный). Михаил опасается, что в детдоме он потеряется, станет похожим на других. Прав я, а, товарищ Змей?
– Прав, натурально! – подтвердил Мишка.
– Минуточку-минуточку, – Меллер постучал себя пальцем по лбу. – Значит, Михаил считает, будто в детдоме слишком формально и обобщенно подходят к воспитанию?
– А че, не так, что ли? – хмыкнул Змей. – Утром – учеба, потом – кружки дурацкие, сборы пионерские… Знаю, бывали мы там.
– А как же вы хотели? – удивленно поднял брови Меллер.
– Черт его знает, – просто ответил Змей. – Я не губком, чтоб все знать. А только до революции ребятня делала кто что хотел: одни играли, другие дрались, я вот с отцом модели кораблей старинных сооружал.