* * *
Через несколько дней мы тронулись в путь. Имение Олениных располагалось неподалеку от Петербурга. Только вот Миру предварительно понадобилось переодеть, для этого я вместе с Луневым съездил в Новую деревню, где остановились цыгане. Мне хотелось, чтобы в Отрадном все выглядело как можно более правдоподобным. Миру мы тоже взяли с собой, да она и не возражала. Ей хотелось проводить со мной по возможности больше времени.
Седовласые цыганки запели сладкими голосами:
"К нам приехали родные, наши гости дорогие…" – Лунев щедро разбрасывался ассигнациями. Его в таборе знали, похоже, он нередко проводил здесь знойные ночи.
Мне невольно вспомнились отзывы о глубоком, красивом теноре Левицкого. Надо же, выискался упырь!
"Ай да конавела претро дело…" – Молодая черноволосая цыганка собирала серебро, звенящее на подносе. Моя Мира внимательно прислушивалась и приглядывалась к тому, что происходило вокруг. Некоторые цыганки бросали на нее ревнивые взгляды пронзительных черных глаз. Мне показалось, что она превосходила их красотой – такая же черноглазая, с живым блеском в глазах, стройная, с удивительно прекрасными чертами лица, смуглой бархатной кожей, узкими запястьями и длинными пальцами, которыми только совсем надавно научилась перебирать звенящие струны гитары.
– Помочь надо, гости дорогие? – спросила молодая цыганка с золотыми кольцами, которые раскачивались в ушах. – Поможем, – весело пообещала она, придирчиво оглядев индианку с головы и до пят.
– Наша она, – вынесли вердикт старые цыганки, будто достоверно знали, из какой страны моя Мира, чувствовали ее жаркую кровь и, возможно, даже ее способность к предвидению. Моя индианка не хуже любой из этих цыганок с низкими голосами и черными как вороново крыло волосами могла предсказать прошлое, настоящее и будущее любого из нас.
– Зов предков, – прошептал мне Лунев на ухо.
– Наверное, – пожал я плечами.
Молодая цыганка увела Миру в шатер. Я было ринулся за ней, но доктор остановил меня.
– Они ей ничего плохого не сделают, – заявил он уверенно, – а ты только помешаешь, если пойдешь!
Я послушался и остался ждать. Теперь я, кажется, начинал понимать индианку, которая каждую секунду своей жизни проживала в страхе за меня.
Наконец, Мира вышла из шатра в длинной юбке с оборками, в узкой блузке, плотно облегающей высокую грудь, звеня кольцами серег, с густыми монистами из серебряных монет на груди, вперемешку со стеклянными бусинами.
Черные волосы моей индианки были распущены, их едва прикрывал газовый шарф, смоляной завиток на виске притягивал взгляд будто магнитом, рукава разрезные, на плечах – цветастая шаль.
– Мира, – прошептал я завороженно. – Милая моя Мира!
Даже пристрастный Лунев соглашается:
– Хороша! Ох, как хороша! – Алешка даже хлопнул меня по плечу.
Индианка интуитивно почувствовала, что что-то во мне изменилось по отношению к ней. Ее черные глаза лучились от счастья. И счастье это было такое томительное и глубокое, что все мы понимали, что вечно оно продолжаться не может. Но от этой мысли никому грустно не было, мы пили шампанское, которое цыганки подносили нам, громко смеялись, подпевали сладкоголосому хору и собирались в путь – выручать Елену Оленину.
* * *
Ночью мы беспрепятственно миновали усадебные ворота и устремились к родовому гнезду семейства Олениных. Здесь-то когда-то и зародилась легенда о вампире, преследующем несчастных женщин, которые должны были пострадать за свою прародительницу, отвергнувшую когда-то чью-то любовь, пылкую и страдальческую, повлекшую за собой самоубийство – смертный грех, самый страшный… Самоубийц не хоронят на освященной земле, вот и бродят их души по свету в поисках утешения или… отмщения!
"Рок" – такая надпись все время появлялась на стене у Элен, будто бы сделанная не чем-нибудь, не какими-то там чернилами, а – человеческой кровью!
Я вышел из дормеза, который порядком поистрепался в дороге. Следом за мной из дорожной кареты выбралась Мира, одетая цыганкой, Кинрю, вооруженный своим кольцом со спицей и пистолетами, и доктор Лунев со своим чемоданчиком.
Мы направились по аллее к усадьбе.
– Какой великолепный дом, – восхищенно шепнула Мира.
– Да, – я кивнул. – Настоящий дворец!
Видела бы она еще хоромы мальтийского бальи Елагина!
– Интересно, что нам сейчас пропоет Наталья Михайловна, – усмехнулся японец, который так и не изменил своего нелестного мнения касательно овдовевшей графини.
– Думаю, что будет скандал, – отозвался я. В этот самый момент мы услышали выстрел. Чья-то тень в мужском костюме промелькнула за белевшей в лунном свете скульптурой льва.
– Кто там? – крикнул я. – Что происходит? – Первой моей мыслью было, что стреляли в Елену Оленину.
– Кажется, сбежал кто-то, – дрогнувшим голосом шепнула мне Мира. Она прижалась ко мне всем телом, как бы ища защиты.
В эту секунду я увидел Елену, которая словно приведение вышла из уединенного садового грота на усадебную дорогу. В одной ее руке дрожала на ветру сальная свеча, другой графиня сжимала мушкетон – кавалерийское ружье с коротким стволом. На лице графини застыло выражение смертельного ужаса. Я изумился: как она вообще смогла выстрелить из него!
Мне показалось, что эту сцену я уже видел однажды, словно причудливая память вернула меня в картину из прошлого. Мне вспомнилось, как мы с графом Олениным поджидали вампира Алекса в том деревянном флигеле, который чуть позже сгорел жарким пламенем, и в поджоге его обвинили несчастную графиню Элен. Теперь я был уже практически на все сто процентов уверен, что Елена не поджигала его…
– Что с вами, графиня?! – воскликнул я. – Да бросьте же вы это ружье! – видно было, каких усилий ей стоило удерживать оружие в ослабевших руках. На лбу у нее застыли капельки холодного пота.
– Яков Андреевич? – прошептала Элен. – Как вы здесь оказались? Не может быть! Там… – пролепетала она, ткнула пальцем куда-то вдаль и как подкошенная рухнула на траву. Я проследил за ее жестом, он как раз указывал в сторону белевшей скульптуры. Но фигура мужчины исчезла, растворилась во тьме. Так что страхи Элен оказались весьма осязаемыми.
Мира, повинуясь голосу сострадания, бросилась к ней. Лунев было поспешил в ту же сторону, но в этот момент где-то залаяла усадебная собака, и несколько мужиков с факелами выбежали из маленького деревянного домика, который был скрыт в лесочке. Поэтому-то мы его, ошеломленные увиденным, сначала и не заметили.
– Вот не было печали, – заметил я. Мне вовсе не улыбалось сражаться с разъяренной толпой. Тем более что у меня еще не стерся из памяти недавний инцидент, случившийся со мной на Фонтанке в трактире Гоша. Благо рана оказалась не очень серьезная…
– Стреляли! – крикнул кто-то в толпе. – Сюда! На барышню напали! На Елену Александровну? Нет, кажись, на Марию! А может, и на обеих сразу… На помощь звали!
Я заметил, что мужики были вооружены дубьем, вилами и граблями. Это мне понравилось еще меньше. Но я утешал себя тем, что в этот раз со мной мой ангел-хранитель. Кинрю обвел толпу пристальным взглядом холодных глаз.
– Что-то мало эти ребята смахивают на нечисть, – пробормотал он себе под нос, судя по всему, просчитывая в мыслях ситуацию. Ибо одной из главных своих добродетелей мой Золотой дракон считал невозмутимость. Его и впрямь мало что могло вывести из себя. Разве что мой уход из дома неизвестно куда в неурочное время…
– Мы из с Санкт-Петербурга с визитом к Олениным, – я попытался объясниться. Однако мои слова успеха не возымели. Скорее, наоборот, крестьян они только раззадорили.
– Разбойники! Лихоимцы! Грабители! – крикнул какой-то особо рьяный крестьянин в не подпоясанной белой рубахе и первым ринулся в бой. Да и остальные от него не отставали. Лунев подхватил ружье, брошенное Элен, и в отчаянии решил уже было отстреливаться, словно на поле брани, как Кинрю издал какой-то одному ему ведомый боевой клич и ринулся в драку, вооруженный только своим редкостными боевыми умениями.
У самого рьяного крестьянина он выбил из рук дубье. Одной ладонью ударил ему под дых, а потом ногой в лаковом сапоге зарядил в поджарый живот.
Мужик охнул от неожиданности, застонал, обхватил руками худое брюхо и навзничь свалился наземь.
– Наших бьют! – заорал один из нападавших и получил точный удар в лоб от моего Золотого дракона. Мужик захрипел и свалился вслед за своим товарищем. Я даже не успел проследить, как Кинрю оказался на этом месте – такими стремительными были его движения. Иногда мне казалось, что японец умеет летать.
Дворовые мужики стали медленно отступать. Один правда бросил со всей силы в японца вилами, но мой самурай ловко увернулся и метнул в него колечко со спицей, пригвоздившей ладонь мужика к соседнему дереву.
Алеша Лунев все-таки выстрелил, но, правда, в воздух.
– Господи Иисусе Христе, – простонал пригвожденный. Тогда только Кинрю обвел мужиков тяжелым взглядом из-под низко наплывших над восточными глазами коричневатых век, как бы спрашивая: ну, кто на новенького?!
Желающих, однако, среди оленинских дворовых мужиков так и не оказалось. Тогда Кинрю вернул себе свое кольцо со спицей, обтерев кровь с нее об чью-то рубаху.
Мира тем временем расшнуровала лиф пеньюра графини, чтобы той стало легче дышать. Она поразилась мраморной белизне ее кожи, которая казалась в лунном свете голубоватой из-за того, что просвечивали синеватые жилки.
Элен открыла голубые глаза. Они казались мутными, как у младенца.
– Кто вы? – тихим голосом спросила она. – У меня снова галлюцинации? – похоже, Мари окончательно удалось убедить сестру в том, что он безнадежно больна. – Откуда цыганам взяться в нашем имении? – Она бросила на Миру недоуменный взгляд из-под черных ресниц.
Мира не ожидала сейчас вопроса из уст Элен и несколько растерялась.
– Я-я… – индианка пыталась сообразить что-то на ходу.
– Саша отстала от табора, – ответил я, – и мы взяли ее с собой. Я назвал первое имя, которое пришло мне на ум.
– А-а, – понимающе проговорила Элен и попыталась подняться. Но выглядела она хуже некуда, казалось, что с того момента, как мы встречались с ней в Петербурге, миновало несколько лет. Сил ей, разумеется, не хватило, и она вновь упала на руки к Мире. Лечение, проводимое местным доктором, явно не шло ей на пользу.
– Что они с ней сделали? – ужаснулась моя индианка. – Эта женщина словно восстала из гроба.
– Запугали какой-то нечистью, – коротко бросил я. В этот момент я заметил, как из барской усадьбы с фонарями в руках выбежали еще несколько фигур. Как мне удалось разглядеть, это были сам граф Оленин Владимир Александрович, который нес в руках пистолет с вырезанным ложем, и его приемная матушка Наталья Михайловна, всю дорогу путавшаяся в длинных полах капота. На голове у нее был ночной кружевной чепец, завязанный под подбородком лиловыми лентами. За ними шла графиня Мария Александровна в каком-то светлом платье, подвязанным под грудью кашмирским шарфом, в сопровождении своего жениха в мундире. Я почти не удивился тому, что увидел его. Надо было предполагать, что в полку он выспросит отпуск. Ведь здесь решалось дело о наследстве его невесты… К тому же, когда процессия с фонарями чуть поравнялась с нами, мне удалось разглядеть еще одну фигуру. Это был молодой человек лет двадцати пяти, в штатском костюме и с докторским саквояжем, которого я не знал.
Мы с Луневым переглянулись. Мира поймала наш взгляд и тоже обратила внимание на этого странного доктора, лечению которого, судя по всему, и подвергалась Елена Александровна. Моя индианка невольно вздрогнула. Видно, представила, каково это – оказаться в руках такого вот эскулапа… Она механически перевела взгляд на измученную Элен, которая, казалось, была больна каким-то страшным, смертельно опасным заболеванием. Она сильно похудела, сильнее осунулась с лица и выглядела изможденной, словно чахоточная нищенка из благотворительной больницы. На шее у нее по-прежнему висел осиновый крестик, вызывавший во мне какое-то щемящее чувство жалости.
– Господин Кольцов?.. – Наталья Михайловна непроизвольным движением холеной руки с узловатыми пальцами схватилась за сердце. В этот момент в моей голове впервые появилась мысль, что совесть у вдовы нечиста. При виде меня и Лунева на ее моложавом лице отразилось такое явное разочарование, что скрыть его было бы попросту невозможно. – Я же… – графиня поморщилась, – то есть Владимир Александрович дал вам ясно понять, что ваше присутствие здесь неуместно! Вы только травмируете Элен! – визгливо вскричала она. – Боже мой! У нее ружье! – Наталья Михайловна только что заметила мушкетон, брошенный на траву Луневым. – Она стреляла! – ужаснулась графиня. – Это переходит какие-либо границы!
Я решил, что графиня могла покрывать свою дочь, задумавшую злодейство.
– Яков Андреевич, я же говорил вам, – неловко начал Оленин. – Мы не семейном совете сочли, что…
– Я помню, – в ответ отозвался я. – Но мы приехали навестить больную, – пытался я оправдываться. – И доктор Лунев проделал весь этот длинный путь, чувствуя себя ответственным за судьбу своей пациентки! – Из головы у меня не выходили слова Ивана Сергеевича Кутузова. Графиня Оленина не могла пойти на открытый скандал. К тому же вряд ли она желала привлечь к своему семейству еще больше внимания…
– Она не ваша пациентка, доктор Лунев, – поджала тонкие обескровленные от волнения губы Наталья Михайловна. – У нее новый врач, – выдавила она из себя.
– Ну, разумеется, – горько усмехнулся Алешка.
Овдовевшая графиня предпочла проигнорировать его усмешку, дабы не нарваться на какие-либо нелицеприятные заключения. Она не могла не видеть, что сотворили с ее хорошенькой падчерицей за такой предельно короткий срок.
– Но вы же не отправите нас в обратный путь этой же ночью, – проговорил я невесело. – Мне думается, что в обществе ваш поступок покажется, мягко говоря, странным.
Наталья Михайловна сглотнула ком в горле.
– Пройдемте в дом, – неохотно проговорила она, – и там все обсудим. – Ее глазки неприятно забегали. – Что с Элен? – графиня, наконец, поинтересовалась приемной дочерью. – Мне кажется, что ее недуг прогрессирует, – скривилась она.
– Я как раз собираюсь ее осмотреть, – ответил молодой эскулап. Он склонился над девушкой. Мне с трудом удалось удержаться от того, чтобы не остановить его. Я невольно сравнивал его со змеей, которая готова была вот-вот ужалить свою беззащитную жертву.
– Что с ней, Дмитрий Степанович? – осведомилась Мари. – Снова один из этих ее жутких припадков? – предположила она. – Надо же, как вы нас всех удивили, Яков Андреевич!
"Так, значит, Дмитрий Степанович", – отметил я мысленно.
– По-видимому, – да, – отозвался доктор. – Кажется, Элен в очередной раз вышла поохотиться на упыря, на этот раз прихватив с собой ружье из отцовского кабинета, – констатировал он не без иронии.
– С каждым разом это становится все опаснее, – проговорила Мария Александровна, опираясь о руку своего жениха.
– Да, – согласилась Наталья Михайловна. – Надо скорее решать вопрос об опеке! А это кто еще? – Она брезгливо кивнула в сторону Миры. – Что за девица? – Черные соболиные брови вдовы сошлись у прямой переносицы. – Цыганка, что ли? Своих нам вампиров мало? Где вы нашли эту особу?
– Это Саша, она отстала от табора, – вновь пустился я в объяснения. – На обратной дороге мы отвезем ее в Петербург, – пообещал я Наталье Михайловне. – А пока, дорогая графиня, вы бы не могли позволить ей разместиться в девичьей? Она прекрасно поет!
Я заметил, какой масляный взгляд бросил на Миру Константин Кузнецов. Мне так и захотелось съездить ему по физиономии. Вот если бы только не Элен…
– Ну, хорошо, – сквозь зубы проговорила графиня. – Если только вы не задержитесь здесь более нескольких дней, – Наталья Михайловна уже не пыталась скрывать своей неприязни. Она туже завязала под подбородком лиловые ленты ночного чепца.
Лунев взял на руки бедняжку Элен, которая все еще была в беспамятстве от пережитых волнений.
– Я ее донесу, – произнес он безапеляционным тоном. – Да она холодна, как смерть! Бедняжка!
– Вампиры, чего ж вы хотите? – развела руками Мари. Мне оставалось только дивиться ее ледяному самообладанию.
По парковой аллее мы направились к великолепному двухэтажному усадебному дому с колоннами. За нами побрели и присмиревшие мужики, сообразившие, наконец, что натворили что-то не то и приняли нас совсем не за тех, кем мы на самом деле являлись. Однако ни граф, ни графиня не обратили на их оплошность никакого внимания.
– Осторожнее, – проговорил Кузнецов, – здесь совсем неподалеку пруд. Главное не сбиться с аллеи. А-то и выкупаться недолго в такую-то непогоду! – Да уж, ветер и впрямь дул все сильнее.
Мы миновали несколько деревянных построек и вышли в парк, изобилующий клумбами, беседками, всякого рода галереями и гротами. Часть дворни осталась в парковом домике, а часть направилась с нами к усадьбе.
– Красота-то какая, – прошептала мне на ухо Мира. Я впервые взял ее с собой в усадебное имение.
Наталья Михайловна обернулась и смерила нас презрительным взглядом, вообразив, что цыганка Саша – моя любовница. Впрочем, она была недалека от истины, если не учитывать некоторых обстоятельств, которые, слава Богу, в голову ей взбрести никак не могли!
Сережки индианки в ушах на ветру звенели, позванивали так же ее мониста, казалось, что все происходит будто в каком-то сне…
Наконец мы поднялись на крыльцо, которое вело в небольшую прихожую, предварявшую целую анфиладу комнат и центральную лестницу. Кинрю и Мира с искренним любопытством осматривались по сторонам. Прихожая была заставлена кадками с померанцами, лаврами и лимонами.
– Целая роща! – подивился Кинрю.
На первом этаже в основном располагались помещения для прислуги. Направо была маленькая комнатка, где жили лакеи, из нее попахивало ваксой, клопами и прогорклым салом. Однако казалось, что никто из обитателей Отрадного этого не замечал. В ней скрылись те мужики, что миновали вместе с нами усадебную аллею. Чуть дальше по темному коридорчику как раз располагались двери девичьей.
– Тебе сюда! – едва кивнула моей Мире графиня.
Индианка понимающе улыбнулась мне одними только глазами, игриво повела плечиками и шагнула за кисейную занавеску. Она окончательно вошла в роль и мне даже показалось, что игра ей понравилась. Мы же направились к лестнице, которая была убрана богатым ковром.
– Яков Андреевич, – проговорил граф Владимир, – я вас размещу в комнатах для гостей. Вы не возражаете?
– Как вам будет угодно, – смиренно в ответ отозвался я.
Мы вошли в большую гостиную. Лунев положил Элен, которая все еще не пришла в себя, на низкую оттоманку, подложив ей бархатные подушки под голову. Местный эскулап присел рядом и картинно начал считать ей пульс, изредка поглядывая на часы на цепочке.
Мраморная гостиная с многочисленными зеркалами в золоченых простенках была обставлена мебелью красного дерева. Из светильников, убранных хрусталем, лился неяркий, интимный свет.
От обилия свечей здесь было очень жарко, но я думал, что это только пойдет на пользу окоченевшей Элен Олениной.