- Я человек не светский и чай пью по-купечески, вернее сказать, по-московски - жизнь моя протекала все больше в Первопрестольной да в имении, с мужиками и бабами, как изволит выражаться моя любезная племянница. Такой уж я человек - люблю народ и скрывать этого, как у вас в Петербурге принято, не намерен! Не осмеивайте природной гордости великоросса - на ней да на Вере Святой Россия стоит, молодой человек!
- Я вовсе не собирался этого оспаривать. Мне, как и вам, неприятны люди, подвергающие сомнению очевидные истины. Я практикующий адвокат. Так вот признаюсь, что, если бы ко мне за помощью обратился кто-нибудь из этих болтунов-социалистов, я отказал бы не раздумывая.
Дядюшка просиял:
- Не сомневался в вашем благородстве, господин адвокат. Машенька, так ты не видела голубей?
Молли укоризненно произнесла:
- Дядюшка!
Старик махнул рукой, вспомнив, что уже спрашивал об этом:
- Ах да! "Уподобьтесь птицам небесным - они не сеют, не собирают в житницы…"
Он поднялся, давая понять, что собирается выходить из-за стола. Викентий Алексеевич хотел было помочь инвалиду добраться до кабинета, но старик замахал руками:
- Не надо, не надо! Сидите! А я уже напился - много ли мне, старику, нужно? Спасибо, детка, за чай - меня ждут неотложные дела! Рад, очень рад очному знакомству, молодой человек! Вы уж меня не забывайте!
- Видишь, какой у меня дядюшка, - сказала Молли не без гордости, когда старик удалился к себе. - Независимый, хоть и странный. С принципами.
- Замечательный старик, - согласился Думанский. - Таких - увы! - все меньше становится… О чем же он пишет? Наверняка что-нибудь нравоучительное, в назидание потомкам.
Молли пожала плечами - выражение лица у нее было растерянное, как у ребенка, не выучившего урок.
- А я, честно говоря, и не знаю. Мне ничего до сих пор не показывал. Он очень ревностно относится к этим своим писаниям…
Однако говорить им сейчас хотелось совсем не о том, и они оба ощутили это по атмосфере в комнате, где опять начал накапливаться как бы грозовой разряд.
От волнения Молли стала часто-часто моргать.
- Но что же с нами будет? Я ведь знаю - у тебя есть семья!
Думанский подошел к ней, взял ее лицо в свои ладони. И форма его ладоней совпала с выпуклостями и впадинками ее лица так, словно некогда они были одним целым.
- Была. Там давно уже нет ничего настоящего - остались только ложь и мучения. Когда-то обманулся… Но теперь все будет иначе - верь мне! Ты спрашиваешь, что ждет нас впереди? Мы станем мужем и женой. Как сказано в Писании: "Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть".
Лицо Молли горело в его ладонях, но взгляда она не опустила, готовая верить каждому сказанному им слову.
Викентий, осмелев, поцеловал ее в губы, подвел к столу, усадил, а сам сел напротив.
- И ты научишь наших детей словам первых молитв…
- Мы станем жить здесь, у меня? - Девушка продолжала моргать.
- Нет! В новой жизни все должно быть по-новому: новые стены, новый очаг. Переберемся куда-нибудь в Литейную часть - там жили мои отец и мать, там прошла моя юность, - на Фурштатскую, к примеру… У нас будет чудесная квартира: библиотека, кабинет - целая анфилада просторных, светлых комнат…
Молли встрепенулась, точно Думанский помог найти ей нужное слово.
- Да-да! Целая анфилада залитых солнцем комнат! Это как моя любовь к тебе - огромное пространство, кажется, больше уже ничего быть не может… И вдруг открывается новая дверь…
Было уже совсем поздно. Викентий начал прощаться. В прихожей он подхватил с пола шубу и, обернувшись к Молли, остановил ее:
- Не провожай меня. Не надо. Мы ведь увидимся завтра - я стану приезжать каждый день, как обещал…
Молли непроизвольно протянула руку, точно пытаясь удержать его, но Думанский уже спускался по лестнице и, спускаясь, полуобернувшись, успел еще раз охватить взглядом всю возлюбленную, застывшую в луче света, льющегося из прихожей.
На улице он сразу же взял извозчика. "В другое время пришлось бы искать, но сегодня у меня день удивительный! Чудесный день! И какая же она все-таки красавица!" Вскочив в сани, Викентий Алексеевич проворно запахнул меховой полог, тронув возницу за плечо, каким-то особенно доверительным, ласковым тоном объяснил, куда ехать.
XIII
В Петербурге готовились к встрече Рождества Христова. Весь город, от камергера Двора Его Императорского Величества до самого скромного мастерового, совершал приятные покупки: подарки, угощения к столу, разнообразную праздничную мишуру. Последние дни Филлипова поста были уже настоящим преддверием торжества: в воздухе чувствовалась особая атмосфера радости. Мужики, съехавшиеся из окрестных губерний на столичные базары, вовсю торговали елками, свининой, целые ряды на многочисленных рынках вдоль Садовой были увешаны розовыми поросятами и жирными гусями, в булочных готовились выпекать всевозможную сдобу, предлагали на заказ пироги: кондитеры встречали праздник во всеоружии - в витринах уже красовались образцы хитроумных тортов, прилавки ломились от шоколада и карамели. К удовольствию сладкоежек всех возрастов, здесь были мармелад и пастила, зефир и орехи, печенье на любой вкус. В винных магазинах ожидало торжественных застолий шампанское лучших французских сортов, искристое "Абрау-Дюрсо" из кавказских погребов и игристое цимлянское с донских просторов. Торговцы колониальными товарами закупали партиями мандарины и ананасы. Много работы было у Городской думы: центральные улицы иллюминировались, готовились места для праздничных гуляний, заливались катки в Юсуповском саду, на Марсовом поле, в Александровском парке у Народного дома. Театры готовили святочные постановки.
По невской глади, накрепко схваченной льдом, между Адмиралтейской и Мытнинской набережными курсировал юркий вагончик на электрической тяге - чудо техники. Он был разукрашен блестящей мишурой, гирляндами искусственных цветов; в вечерние часы светился разноцветными огнями, а впереди, над кабиной вагоновожатого, сияла Вифлеемская звезда. Жители Петербургской стороны могли в считанные минуты достичь "материкового" центра, чтобы поздравить родных и знакомых с великим праздником. В эти дни казалось, что сам механический прогресс нового века хочет польстить чувствам верующих.
Важные пары прогуливались по Гостиному, выбирая самые дорогие подарки. Господа интересовались парфюмерией и галантереей в Пассаже, цветами в магазинах Эйлерса, дамы требовали лучшую продукцию у "Буре". Роскошные экипажи подвозили сильных мира сего к салону Фаберже, откуда те возвращались довольные очередным редкостным приобретением. То и дело лощеный господин с прелестной бонбоньеркой "Жорж Борман" важно проплывал мимо рядового слесаря завода "Речкина", с достоинством несущего простенькую жестянку монпансье "Ландрин", и оба были одинаково довольны: первый - тем, что добавит очередную каплю удовольствия в полную чашу бытия дорогого семейства, второй тоже был счастлив порадовать сластями уставшую от домашних забот жену и детишек мал мала меньше, ждущих обязательного гостинца под Рождество.
В маленьком семействе Савеловых предпраздничными приготовлениями больше всего был занят дядюшка. Он наставлял Машеньку, куда послать прислугу за провизией для разговления, где нанять полотеров и гардинщика для приведения квартиры в самый благопристойный вид и даже - как нарядить рождественскую елку. Когда был жив отец, Христово Рождество справляли пышно, с размахом: приезжали расфранченные гости, слышались поздравления, Молли засыпали дорогими подарками. Так бывало каждый год, почти всю Святочную неделю, но теперь, когда дом остался без хозяина, Молли была в растерянности: кого приглашать, - может, и вовсе не нужно никакого приема? Горничная уловила нерешительность молодой хозяйки и осмелилась полюбопытствовать:
- Барыня, а на сколько персон в Рождество ужин-то готовить?
Молли замялась:
- Не знаю я, Глаша. Никого нарочно не приглашали, а кто помнит, сам придет.
Горничную такой ответ не удовлетворил - она ждала ясных указаний. На выручку растерянной племяннице пришел невозмутимый инвалид:
- Ты, Глафира, займись-ка своим делом - исполняй, купи все, что я приказывал, и не забудь про ягодное суфле, а гостя в святой день младенец Христос по нашим молитвам всегда пошлет!
Глаша загадочно улыбнулась и поспешила за покупками.
Накануне Рождества под руководством неугомонного дядюшки наряжали елку: развешивали стеклярусные бусы, "серебряных" херувимов, расписные шары, заворачивали в фольгу и привязывали к веткам оранжево-желтые мандарины. В сочельник, как положено, строго постились. Старик сам следил за приготовлением сочива и за тем, чтобы никто не притронулся к нему до навечерия праздника. Вечером же дядюшка направился в отдаленную, но любимую им Владимирскую церковь, за ним послушно последовали племянница и горничная. Приход был богатый, служба пышная. Собралось много важных господ в шитых золотом штатских мундирах, об руку с нарядными супругами, были здесь и генералы, и офицеры лейб-гвардии, множество купцов с Ямского рынка. Мещан поскромнее и простолюдинов почти совсем не было: они предпочитали посещать близлежащее небольшое, но уютное подворье Коневского монастыря, где служба шла по строгому уставу и, как говорили, "было больше благодати". В последние годы Молли редко ходила в церковь, даже в большие праздники, а если и бывала, то по настоянию отца. Но эта Рождественская служба впервые за много лет показалась ей торжественной и радостной и совсем не утомила. Она с особенным чувством, вспоминая паломничество в Кронштадт, боясь сфальшивить, вторила хрипловатому дядюшкиному баритону и низкому, с басовитыми нотками, голосу Глаши:
Рождество Твое, Христе Боже наш,
Возсия мирови свет разума:
В нем бо звездам служащий,
Звездою учахуся,
Тебе кланятися. Солнцу правды,
И Тебе ведети с высоты Востока:
Господи, слава Тебе!
На обратном пути незнакомые прохожие то и дело поздравляли: "С Рождеством Христовым!" Попадались компании славильщиков со звездой и вертепом, в основном дети под предводительством уже подгулявших взрослых, старательно выводившие духовные стихи. Певучий колокольный трезвон стоял над Петербургом. Праздничное настроение сократило приличное расстояние и скрасило путь до Английской набережной, причем пожилой инвалид нарочно даже не велел брать извозчика и сам с неподражаемой важностью шествовал впереди, с удовольствием раскланиваясь со встречными, несущими домой благую весть о рождении Богомладенца.
Ночью так и не удалось заснуть - то и дело заявлялись славильщики. Дядюшка приказал без того уставшей Глаше дежурить у дверей с большим графином водки и закуской.
- Сама должна знать! - сказал он. - Никого в эту ночь обидеть нельзя, спеши каждого уважить - не нами заведено, не нам и отменять.
Молли тоже не сомкнула глаз - до самого утра представляла, как придет единственный желанный гость, сомневалась, придет ли, молила праведного батюшку Иоанна не обмануть надежды.
Думанский явился часам к двенадцати. Розы на сей раз выбрал белые, лучшее шампанское, изящный браслет-змейку, духи "Лориган Коти" и огромную куклу - Молли, дядюшке - ореховую трость с серебряным набалдашником, и даже Глашу не забыл - подарил ей коробку шоколадных конфет "Эйнем". Сам Викентий Алексеевич был неотразим - во всем новом, с иголочки, от лучшего портного, и словно светился изнутри.
- Христос рождается, славите! Христос с небес, срящите! - театрально возгласил он с порога, пытаясь изобразить диакона, а потом уже по-свойски, с неподдельной радостью, поздравил: - С праздником, дорогие мои, с Рождеством Христовым!
Расцеловались, как уже совершенно близкие, давным-давно знакомые люди. Все были растроганы: Думанский - тем, что его ждали (до самого последнего момента душу подтачивало болезненное сомнение на этот счет), Молли - красавицей куклой от Дойникова, с фарфоровой головой и изящными, точеными из дерева ручками, чем-то похожей на саму молодую хозяйку и напомнившей ей наивные детские игры; дядюшка любовался дорогой тростью, то и дело поглаживая набалдашник с затейливой гравировкой и предвкушая удовольствие от праздничного обеда. Глаша заранее накрыла стол, не забыв слов старика о госте, которого Бог пошлет.
На белоснежной скатерти, расшитой по краю голубыми цветами, было изобилие всяческих яств - паштеты, ветчина, заливные, мясная кулебяка, соте из рябчиков, пикули, фрукты и пломбир к шампанскому, а в центре стола, на продолговатом блюде, венец всего пиршества - румяный, аппетитный поросенок, со всех сторон обложенный зеленью.
Трижды, как полагается, спели праздничный тропарь и приступили к трапезе. Душой праздника был дядюшка - тосты сыпались из него как из рога изобилия (он объяснял это тем, что в молодости служил на Военно-Грузинской дороге), при этом он еще успевал отвешивать комплименты племяннице, гостю и ловко прислуживавшей Глафире.
- Я поражен, - сказал он между прочим Думанскому, - вы, милейший, выглядите за этим столом так, будто вам свыше предопределено быть главой семейства и хозяином этого дома.
Викентий Алексеевич сконфуженно молчал - он думал о том, что рано или поздно наверняка придется подробнее рассказать Молли о своем неудавшемся браке, о безобразных выходках жены и ее порочных пристрастиях. Девушка с трудом сдерживалась, чтобы не показать, как ей приятны слова дядюшки, а тот, иронически улыбаясь, обратился теперь уже к ней:
- Что ж, Машенька, вот благороднейший человек, готовый, кажется, на все для твоего счастья, да и ты, я вижу, к нему неравнодушна. Я, грешник, не люблю притворяться и лицемерить: что вижу, о том и говорю. Браки совершаются на небесах - спору нет! Но я, если угодно, готов вас благословить, дети мои, и с радостью.
- Да, но… - Викентий Алексеевич хотел было поставить старика в известность, что уже женат и, прежде чем заключить новый брак, понадобится претерпеть массу формальностей, однако тот невозмутимо предупредил все объяснения новоиспеченного жениха:
- Я догадываюсь, что вы хотите сказать. Ошибки молодости - хотя какие ваши годы! - нужно исправлять решительно, одним махом! - И он сделал такое движение ладонью в воздухе, будто отсек голову назойливому бесу.
Молли дипломатично молчала, а инвалид тем временем уже заковылял к киоту за семейной святыней.
Так в самый день Рождества Христова в преддверии нового, 1905 года состоялась неожиданно скорая помолвка адвоката Думанского и mademoiselle Савеловой. Для обоих это радостное событие было безусловно главным рождественским чудом года уходящего.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Реинкарнация
Отправиться в преисподнюю собственным путем - неотъемлемое право каждого.
Р. Фрост
I
Святки выдались необычно холодные для Петербурга: печи и камины в огромной банкирской квартире приходилось протапливать дважды в день. Молли куталась в шерстяную шаль и все равно постоянно зябла, Глаша тихонько посмеивалась над барышней - в Олонецкой губернии, откуда она была родом, такую погоду за мороз не считали, а дядюшка то и дело ворчал:
- Вот у меня в имении так до самого Крещения, и еще считается тепло, зато уж после настоящая стужа хватит - редко кто нос на улицу высунет. Это столичный житель к холодам непривычен: здесь ведь не зима - слякоть и хмарь, инфлюэнца какая-то, словно и не Россия. Правда, в последние годы всюду что-то не то творится - ученые мужи предсказывают какое-то всемирное потепление, изменение климата. Французишки говорят: fin de siecle, все меняется, а я больше нашим прозорливым старцам верю - в Оптиной да в Сарове давно конца света ждут. Все приметы налицо!
- Вам бы, дядюшка, все пугать, - иронизировала Молли. - Общество развивается, появляются новые нравы, вкусы - модой пренебрегать смешно, хотя молитву тоже забывать нельзя, я с вами согласна, но если только и думать об Апокалипсисе - зачем же тогда жить? Вы всё унываете, а может, иногда лучше коньячком себя порадовать?
Дядюшка вздохнул:
- Хватило мне этого зелья в прежние годы. Тебе-то унывать, конечно, не пристало - веруй, надейся и люби, а для меня нынешняя жизнь - сокрушение отчаянное. Прости, Господи!
В один из таких вечеров, когда Молли сидела в гостиной перед пылающим камином, читая любимое с детства "Холодное сердце" Гауфа, явился Викентий Алексеевич. Он был сильно возбужден, напуган. Взгляд его блуждал по комнате.
- Молли, розы погибли? - спросил он испуганно.
Девушка посмотрела на него встревоженно:
- Вчера ходили с дядюшкой на Смоленское… Я отнесла цветы отцу. Себе оставила одну розу - так и стоит, точно вчера с куста срезали, действительно не вянет! Люблю твои розы, я ведь живу ими, когда тебя нет, иногда с ними разговариваю, будто с тобой, но мороз губит все, как бы нам ни хотелось верить в чудесные истории о неувядающих цветах. Знаешь, не дари мне больше столько цветов - достаточно одного. Больно смотреть, как они гибнут. Обещай, что будешь теперь дарить мне только по одной розе! Ты ведь понимаешь меня, правда? Викентий, я должна показать тебе одну вещь, которая не дает мне покоя. К сожалению, после гибели папеньки я была совсем без сил - руки совершенно опустились, я ничего не могла делать. Но когда корреспонденции скопилось слишком много, мне пришлось сделать над собой усилие… Словом, разбирая бумаги, я наткнулась на очень странное письмо - вот оно. Обрати внимание на обратный адрес - Гороховая, пятьдесят шесть. Я сверила номер по "Всему Петербургу", правда, у papa в библиотеке оказался только выпуск трехлетней давности. Именно под этим адресом значился тогда доходный дом князя Мансурова, но он уж год как сгорел! Помнишь, об этом еще писали все газеты? Прошу тебя, прочти прямо сейчас - письмо короткое!