- Ну и дотошный же ты человек! - раздраженно произнес самоуверенный сотник. - Похоронная команда трупы уже собрала. Я лично за этим наблюдал. Голова, кстати, тоже отыскалась, и ее приставили на место. Так что, как говорят французы, полный ажур, отпоют и похоронят как полагается. - И офицер мерзко рассмеялся, рассчитывая, что станичники поймут его "шутку", но те угрюмо молчали, кто-то даже перекрестился, словно отгоняя беса.
Цинизм сотника задел и Асанова - его невероятная догадка получала все больше доказательств, она в буквальном смысле обрела плоть и кровь. Дрожащим от волнения голосом поручик спросил циника:
- Послушайте, сотник, если вы, как вы выразились, "лично наблюдали" за сбором тел усопших, то должны были обратить внимание - среди них находился один в форме вольноопределяющегося.
- Допустим, что я видел такого, - ответствовал сотник, принял независимую позу, скрестив на груди руки, и обратился к казакам: - Запомните, молодцы, этого пехотного, хм, офицера! Я сегодня своими глазами видел, как этот, с позволения сказать, поручик постыдно бежал от ничтожных япошек, после того как ничего не осталось от его роты. Непростительная для воина слабость воли и духа - позор! Перед вами пример труса, которого пуля, в виде исключения, пощадила.
Русский дворянин Владимир Аскольдович Асанов, никогда не праздновавший труса, был ранен вторично - теперь уже в самое сердце. Усилием воли он сделал шаг к сотнику и бросил ему в лицо:
- Вы не просто лжец, вы законченный подлец!
На мгновенье воцарилась тишина, нарушенная звонкой пощечиной.
Сотник, не ожидавший, что дело примет такой оборот, грязно ругаясь, схватил поручика за горло и, возможно, задушил бы, не вмешайся в дело станичники, молча разнявшие дерущихся офицеров.
Казаки держали своего командира за руки, а тот, вырываясь, кричал истошным голосом:
- Да я вас за это, станичники, мать вашу… Я вас в бараний рог…
Владимира Аскольдовича же обжег презрительным взглядом гордеца-ницшеанца:
- А вы, поручик, потрудитесь набраться смелости и примите мой вызов! Завтра оговорим условия поединка: пуля рассудит, кто из нас истинный подлец, а кто - бессмертный лев.
Дворянин Асанов не верил своим ушам, и хотя он с резким кивком ответил: "Честь имею!" - мозг с трудом воспринимал происходящее, а голова опять поплыла: "Этот гонор, безумный горящий взгляд, это презрение к смерти… Фантом, наваждение или на самом деле… Какова дерзость: конечно, офицерский кодекс обязывает, но ведь, с другой стороны, выходит - казак, простолюдин, почти мужик, вызвал меня на дуэль! А если не совсем казак… Неужели он?!"
Урядник Лохов довел ослабевшего Асанова до лазарета, сказав напоследок:
- Зря вы это, ваше благородие. Не видно, што ль, по нему - дрянь человек, зря связывались. А дерьмо - оно и взаправду не тонет. Вы уж нас, казаков, звиняйте, что так вышло.
Той ночью поручик долго не мог заснуть - чудовищные догадки терзали его, а когда он проваливался в забытье - его мучили кошмары: то за ним, воинственно размахивая самурайским мечом и вопя "Тэнно банзай! Бог умер!", гонялся на поджарой лошадке вольноопределяющийся Смирнов в форме японского офицера, то вдруг всадник превращался в казачьего сотника, с лицом, впрочем, все того же Смирнова, на сей раз украшенным рогами и козлиной бороденкой, - взмыленная лошадь попирала копытами трупы солдат асановской роты, а сотник с шашкой наголо, как испорченная граммофонная пластинка, повторял одну и ту же фразу: "Расступись, земля сырая, дай мне, молодцу, покой!"
Проснулся Асанов лишь к обеденному часу. Голова шла кругом, болела не только раненая нога - страшно ныло все тело, ломило кости. Сердце бедного поручика колотилось, мысли неслись в беспорядке: "Оборотень, бес… Свят, свят, свят еси, Господи… Этого не может быть… исполнь небо и земля славы Твоея… А я ведь обещал крест тому, кто поведет в атаку… слово офицера - закон… Свят, свят, свят еси. Господи… надо подать прошение о посмертном награждении Смирнова… как можно наградить Георгиевским крестом оборотня… Свят, свят, свят… рота погибла, а мне теперь наверняка дадут орден Святого Георгия… Свят, свят, свят еси, Господи… какой стыд и ужас!"
Противоречивый поток сознания поручика был нарушен внезапным появлением урядника Лохова, гаркнувшего с порога:
- Так что, вашбродь, считаю-с долгом доложить! Пошли наши станишники на речку эту, как ее, шут знает как зовется, пошли вот, значить, скупаться - купальня там, на речке-то, ну и нырнул первым сотник наш, обидел што вас вчерась… Ну и нырнул, значить, разбежамшись, а тут как рванет, из воды хвонтан выше собору, што у нас в станице, круги по воде долго шли, и ухи нам позакладывало. Таков взрыв - ужасть! Так что, бають, мина туда приплыла навроде али другой какой снаряд. А откудова там ей взяться - на што япошкам речку ту минировать? Я вот што смекаю, вашбродь, Господь-то - Он все видит! Трупа-то, тела мертвого то ись, не нашли! Всю воду баграми исколобродили - ни хрена, извиняюсь. Был герой, да весь вышел!
Асанову опять стало нехорошо, но теперь он знал - и это пройдет, и рана вскоре затянется. Владимир Аскольдович приподнялся на койке, слабой еще рукой похлопал урядника по плечу, облегченно вздохнул:
- Молись, братец, за убиенного раба Божия Петра!
- Так точно, вашбродь! - козырнул казак и, развернувшись по уставу, мигом выскочил из палатки.
Лохов решил, что поручик повредился в уме - сотника звали Егором.
Закончив чтение, старик, со значением оглядев слушателей, назидательно произнес:
- Sic! А ведь уже совсем поздно, дети мои, - двенадцатый час.
Он удовлетворенно наблюдал за впечатлением, которое произвела новелла на Думанского и Молли. Однако все возможные оценки своего творения решительно пресек:
- Что уж теперь-то рассуждать об этом… Еже писах - писах.
Думанский спохватился:
- Конечно, конечно! Я заслушался и чуть не забыл о вашем отъезде. Не волнуйтесь, подвезу вас, как и обещал. Пойду распоряжусь, чтобы шофер был готов.
На улице правовед опустил в ближайший почтовый ящик письмо жандармскому ротмистру и поспешил вернуться назад.
Вместе с Молли они помогли инвалиду дойти до кабинета, тот не позволил им дотронуться до саквояжа, уже собранного в дорогу, сам бережно уложил в него рукопись.
- Ну теперь и я готов. Совершенно готов!
Думанский и Молли недоуменно переглянулись: произнесено это было с таким облегчением, будто старик все время своего пребывания в доме племянницы только и ждал момента отъезда. Дальше инвалид вел себя тоже по меньшей мере странно: поцеловав Машеньку в лоб, как полагается, благословил ее на прощание, но тут же заговорил о "скором свидании", которое их ожидает.
- Храни вас Бог, дядюшка! - сказала Молли, глядя при этом почему-то на Викентия Алексеевича.
II
Поддерживаемый с одной стороны Думанским, правой рукой опираясь на трость - его подарок, инвалид спустился вниз. Увидев новенькое авто у подъезда, язвительно произнес:
- Вот он - плод развращенного ума! Полюбуйтесь на него! Не чаял я на закате дней своих прокатиться на моторе. Но все же новые впечатления. А сколько же в нем лошадиных сил?
Викентий Алексеевич пожал плечами:
- Я в этом абсолютно ничего не смыслю. Достижениями "технического прогресса" пользуюсь только для удобства, но, вообще-то, не очень им доверяю: на извозчике как-то привычнее, уютнее, что ли.
Он помог старику устроиться на заднем сиденье, бережно укутал пледом его больные ноги.
- Да вы не беспокойтесь так, молодой человек, как-нибудь довезете старую развалину, - мрачно иронизировал дядюшка. - Я ведь люблю выходить заранее, как говорится, с запасом: до моего поезда еще чуть не три часа, так что времени у нас предостаточно.
Думанский отдал распоряжение шоферу: ехать как можно тише, чтобы не беспокоить инвалида быстрой ездой.
Когда отъехали, Думанский задал вопрос, весь вечер не выходивший у него из головы:
- Позвольте все же полюбопытствовать: то, что мы сегодня слышали, эта новелла, - она о вас? Мне кажется, что Асанов - это вы.
Старик сочинитель лукаво улыбнулся:
- Хотите сказать, что некоторую разницу в возрасте между мной и моим героем вы не заметили? Возможно, это был бы деликатный комплимент, будь на моем месте дама, а так… Между прочим, война-то еще идет, а я уж далеко не молод. Ха-ха-ха! Да ведь некий "подлинный", конкретный прототип героя - пустяк, батенька! Важно не быть лишним человеком в этой жизни. Есть такие лишние люди - живая бутафория бытия. Каждого из них в отдельности могло бы и не быть. Они снуют туда-сюда все больше на заднем плане, хотя частенько выбиваются и на передний, конечно не меняя при этом своей сути. Вы, милейший, возможно, и не представляете, как много их вокруг.
- Отчего же. Я над этим задумывался и во многом согласен с вами, - отвечал Думанский. - Только уж вы мне тогда втолкуйте - как определить, лишний вы, то есть я… Словом, лишний человек или нет?
Старик отвечал, продолжая с хитринкой посматривать на собеседника:
- Ничего не нужно определять - нужно взять и изменить… Дом, к примеру, поменять. Обычно мы подбираем и обустраиваем жилище по себе. Я вам больше скажу - и дом выбирает жильца по себе: почувствует не своего и прогонит. Бывают и исключения: если личность не боится себя ломать, даже желает измениться, то и дом себе выберет в соответствии с намерениями. Отшельник - шалаш, а не эрмитаж с разными там удобствами-излишествами. Понимаете? Конечно, это не означает, что во дворце жить просто: представьте себя наедине с огромным пространством. Множество дверей, анфилады зал, высокие своды, множество художественных вещей, непомерно огромные зеркала - и ваши маленькие отражения в них. Голова не кружится? Посему правитель должен быть в своем роде великаном. Высоким и твердым во всех смыслах. Сильнее дома. Вы понимаете, да? И относиться к нему должен всегда как к временному пристанищу. Вот в Японии есть традиция - старший сын дарит отцу гроб на день рождения. Кстати, у нас в нашем просторечии гроб до сих пор называют "домовина". Разве не мудро? Старик должен признать своим новым домом гроб, а отцовский дом признает сына своим хозяином. Тогда человек победил, посмел и сумел себя изменить. Возьмем вашего подзащитного Гуляева, к примеру…
Думанский насторожился.
- Гуляев - кармическая личность. Ведь настоящий авантюрист. Подлинный гений авантюризма! Я читал тогда, во время процесса, вашу речь в газетах - согласен, недругов у него предостаточно. Но ему же все нипочем! А впрочем, одному Богу ведомо, как дальше сложится: гении ведь не умирают.
"Кажется, старик слишком вжился в свои "писания". О чем это он?" - подумал Викентий Алексеевич, но решил не перечить престарелому философу: пусть себе резонерствует.
- …Конечно, любая личность способна и даже обязана сама себя сформировать, но есть вещи, которые даны нам изначально: год и место рождения, так называемые природные данные… Надо развивать эти задатки и, таким образом, изменяться, оставаясь в главном неизменным. Хотя это, разумеется, вечный философский спор, онтология… В красивом городе живете, - заметил вдруг инвалид, смотря по сторонам, - но красота - одна из самых коварных вещей на этом свете.
Впрочем, позволив себе подобное отступление от темы, он тут же к ней и вернулся:
- Хотите, я приведу конкретный пример, во что способна превратить себя персона, не желающая долго и тягостно мучиться над развитием "природных данных"? Вот человек вырезает линии таланта и жизни на своей руке, создает из себя личность и уже не может умереть… Был один архитектор… Даже не был, а и сейчас жив. Личность всем известная. Человек, я бы сказал, завистливый. Таланта, или как вы, Викентий Алексеевич, изволили выразиться, "природных данных", у него не было, но дар, так сказать, изобразительства ему хотелось получить во что бы то ни стало - не долго думая, он взял бритву и в два счета, без колебаний и сантиментов выправил линию таланта по своему произволению.
- То есть как? Прямо взял и разрезал себе ладонь?! - ужаснулся Думанский.
- Не просто разрезал, а лезвием "нарисовал" на длани другой узор. Художником, правда, так и не стал, зато приобрел способности мошенника.
- Но разве хитростью создают проекты зданий, рисуют, чертят? - не мог взять в толк добропорядочный адвокат. - О, сколько бы тогда было художников на свете!
- Их и так больше, чем вы предполагаете, - тех, кто выдает себя за художников, - грустно заметил старик. - Вот и этот Р. тоже сам не рисовал и не чертил - за него все делали другие… Взгляните-ка, кстати, как раз один из его опусов! - Инвалид тростью указал на какое-то здание, стоявшее по Гороховой перед мостом через Фонтанку. - Обратите внимание, какой занятный доходный дом, а внутри - и вовсе уникальный.
Викентий Алексеевич был заинтригован: впереди высился особняк с образцово-строгим классическим фасадом, конечно, архитектурный памятник, но вполне типичный для Петербурга, а что же внутри?
- И это "строил" Р.?! Да неужели? Так вы говорите - доходный дом? Для доходного все же довольно камерное строение… Я ведь как раз собираюсь снять квартиру, одну даже присмотрел, но не окончательно - еще не дал согласия. А отсюда как раз моя контора недалеко - было бы очень удобно, мог бы и пешком иногда прогуляться. Заманчиво! Хотелось бы зайти внутрь, приглядеться, может быть, полюбопытствуем, раз мы уже здесь?
- Ну что вы, любезный Викентий Алексеевич, времени-то уж скоро полночь, все спят давно.
- А зачем кого-то будить? Совсем не обязательно. Разговор с дворником иногда может дать самую исчерпывающую информацию. Дворник уж точно не спит. По крайней мере, спрошу, есть ли свободные квартиры, какие там удобства и что это может стоить. Мы ведь не опаздываем пока?
- Об этом не беспокойтесь - я еще не забыл, что уезжаю. Если уж такая надобность, можно, пожалуй, и зайти. - Неожиданно старик сам попросил шофера остановиться около здания. - Помогите-ка тогда мне выбраться, батюшка!
Оказавшись на мостовой, инвалид стал оглядываться по сторонам:
- Ночь сегодня просто редкостная: снег, луна, фонари и ни души. Есть в этом что-то жутковатое, не правда ли? Мистика ночи меня всегда привлекала, возбуждала… Смотрите-ка - ворота настежь! Но, впрочем, глупости все это, фантазмы - просто нервишки у меня совсем никуда стали. Вход в дом, помнится, где-то во дворе, а я тут не бывал давненько - боюсь, сразу и не найду. Сделайте одолжение, идите впереди: вы на свежий глаз скорее меня сориентируетесь! Ну как вам здесь - нравится? Что скажете об архитектуре?
- Издали показалось любопытно, а вблизи ничего особенного не нахожу - окна явно узковаты, должно быть, даже днем света недостаточно, и вообще не очень-то приятное здание. И дворника отчего-то не видно… Хотя, честно говоря, в чем-то вы правы - есть в этом стиле нечто интригующее.
- Да уж… Должен признаться, стиль модерн люблю и дышу им как воздухом швейцарских Альп! - дядюшка-графоман снова пустился в разглагольствования. - Но, несмотря на свою изысканную прелесть, причудливость и манерную утонченность, он таит в себе известную опасность для неподготовленных нервов. За примером далеко ходить не надо. Р. сам не избежал его коварного прикровенного воздействия. Погрузившись в новомодный модерн с головой, некоторое время спустя он начал ощущать сильнейшее, просто маниакальное желание свести счеты с жизнью. Причем желание, совершенно ни на чем не основанное! Дела архитектора шли прекрасно, в женщинах, готовых одарить его своей любовью, недостатка не было.
- Может быть, безответная любовь? - осторожно предположил адвокат. - На вершине славы подобное переживается особенно болезненно.
- Полноте! - небрежно перебил его инвалид. - На такие пустяки он бы не стал тратить драгоценное время и силы своей души. Так на чем я остановился? Ах, да: мысли о самоубийстве преследовали его днем и ночью. Он даже видел себя во сне то лежащим в мраморной ванне с перерезанными венами, подобно римскому патрицию, то восседающим на троне с кубком цикуты. А однажды, бесцельно вертя в руках чулок одной из своих пассий, он с ужасом обнаружил, что почти завязал на нем смертельный узел… И все же Р., представьте, изыскал способ избавиться от наваждения.
- Подумать только! Изыскал! Каким же образом? - спросил Думанский, которому этот рассказ в сочетании с видом безлюдной улицы и заброшенного дома уже порядком действовал на нервы.
- А вы не иронизируйте. Одновременно и простым, и сложным - все зависит от того, как посмотреть, - загадочно ответствовал дядюшка. - Я уже говорил, что он разрезал себе ладонь, заодно кардинально изменив линию жизни. После же, когда его стали одолевать мысли о самоубийстве, по совету одного английского месмериста он заказал у одного немца - замечательного скульптора-декоратора - куклу, представляющую собой точную копию его самого. Особенно хорошо удалось лицо: в белой керамике была "вылеплена" даже тонкая ироничная усмешка Р. Куклу архитектор нарядил в свой костюм и повесил в мастерской. Нет, не на стене, в качестве украшения, а на потолочном крюке, как если бы повесился он сам. С того дня мысли о том, как приятно было бы свести счеты с жизнью, оставили его навсегда.
- Вы, кажется, сказали: разрезал ладонь? Не иначе он общался с самим Иерофантом из вашей новеллы… Да-а-с… Представляю себе, что сказал немец, узнав, какое употребление нашли для изготовленной им куклы! - саркастически заметил адвокат.
- Нет, любезнейший, не представляете, - спокойно возразил старик-рассказчик. - Он ничего не узнал: сразу же после того как Р. забрал свой заказ, немец выбросился из окна своей комнаты, с пятого этажа. При этом, вопреки обычной пунктуальности, свойственной германской нации, он не оставил ни завещания, ни даже ценных бумаг… И знаете, Викентий Алексеевич, для нас самое пикантное обстоятельство состоит в том, что дело происходило именно здесь - в доме, у ворот которого мы стоим.
- Не ожидал! По-моему, это замечательно! У нас есть возможность прямо сейчас осмотреть место, где произошло это мистически инспирированное преступление! - воскликнул Думанский, чувствуя, как в нем просыпается некий иррациональный азарт, способный подвигнуть как на взятие в одиночку вражеской батареи, так и на глупую детскую шалость, вроде чайного ситечка, подложенного в бальные туфельки кузины.