Однако куда было деваться сейчас? Пробиравший до костей холод был вполне реальным, на сновидение никак не походил. В тупом отчаянии адвокат все же умудрился незамеченным вернуться обратно - к роковому дому на Гороховой, туда, где прошедшим вечером его охватил невообразимый страх. Исподлобья оглядел двор. Взгляд бессмысленно блуждал по стенам, не пытаясь вырваться за пределы каменного мешка, в высоту, где, зажатый со всех сторон карнизами, виднелся маленький кусочек неба, впрочем столь же безотрадно серого, как и стены. Случайно в поле зрения Думанского оказалось окно третьего этажа, излучавшее свет! Думанский поднялся смрадной, закопченной лестницей наверх к будто ободранной каким-то зубастым чудовищем двери.
После его настойчивого стука - Викентий Алексеевич так боялся лишиться последней надежды! - одна створка приоткрылась на цепочку, и в образовавшейся щели показалась старуха в очках, с потрескивающей лучиной в руке.
"Наверное, это и есть Никаноровна. Сущее привидение. Еще эта нелепая лучина! Откуда? Что за достоевщина!" - волновался адвокат.
Высунув нос, старушенция все это время смотрела на гостя с подозрительным любопытством, будто видела Кесарева впервые. Наконец тоном требовательным, готовая, видимо, к любому, пусть даже абсолютно нелепому, ответу, вопросила:
- А ты кто будешь?
- Кесарев, - тихо, боясь признать эту ужасающую реальность, все же произнес Викентий и тут же, переведя взгляд со старушки на свою телесную оболочку, с горькой иронией повторил: - Кесарев Андрей, кто же еще? Неужто не узнаете?
Упрямая Никаноровна продолжала делать вид, что не верит:
- Погодь. Я сейчас посмотрю, у меня это… записано там… - И она закрыла дверь.
Через несколько минут Никаноровна вернулась и, невзирая на полумрак, спокойно открыла, сняв очки, теперь она держала их вместо лучины в руке.
- А… Это ты? Я-то всегда в очках хуже вижу. Узнала теперь: никакой ты не Кесарев! Знаю я тебя, варнака! Каторга по тебе плачет.
Тут же опешивший Думанский почувствовал сильный удар в плечо и услышал старухин истошный вопль:
- Голодная я! Ждала тебя целый день! Есть хочу, дай денег, падло!
Думанский не мог опомниться от подобной выходки, а Никаноровна как ни в чем не бывало прошла в комнату и, усевшись на стул, начала раскачиваться, задумчиво глядя в пол. Викентий Алексеевич молча последовал за ней и тоже уставился в одну точку, уже понимая, что обречен провести ночь наедине с сумасшедшей: во всем доме, кроме нее, по-видимому, никого не было. Присев на краешек кресла, он принялся исподволь осматривать комнату и краем глаза саму старуху. На груди у Никаноровны болталась на засаленной бечевке драгоценная серьга - сапфир в россыпи мелких бриллиантиков - точь-в-точь как та, с места убийства "Сатина"! Викентий почувствовал, вдруг, что ему не хватает воздуха. Ноги подкосились и он чуть не рухнул в прихожую, однако старуха с неожиданной ловкостью подхватила его:
- Ты чего это? Перебрал, наверное, вчера. Бывает! Давай-ка, присаживайся!
- Да я и так уже сижу, - стараясь сдержать дрожь в голосе, произнес Думанский, завороженно разглядывавший драгоценность. - А… А… А откуда у вас это украшение?
- Ахти, живой какой! Сидит он, понимаешь, - посодют еще, успеется! Ходишь туда-сюда с тайными поползновениями, а я тут беспросветно прозябаю. И вообще, малахольный ты чегой-то… Какое украшение? Эта вот сережка, что ли? - Никаноровна повертела ее, оглаживая пальцами и озадаченно разглядывая. - Видать, у тебя точно сотрясение мозгов, поди ушиб-контузия? Ты же мне сам их подарил!
- Может быть… Очень может быть… Только я в самом деле ничего не помню - меня в полиции избили. Саданули по голове, да так, что я все мигом забыл. Вот уж точно, как отшибло.
- Ишь ты, сердяга! А я правду говорю - цацки эти ты подарил, давно уже. Одну-то я потеряла месяца три назад - не уберегла! Ты уж не серчай…
Старуха помолчала. Потом, достав откуда-то зубочистку, поковыряла в зубах. Поморгав, прищурилась, посмотрела на Викентия Алексеевича:
- Андрей! Или нет, погоди… Васенька, почему тебя так долго не было? А я ведь все ждала, ждала… Я так переживала, что переживание закончилось алкогольным отравлением. А этот пакостник - твой братан, когда вы второго дня в картишки резались… Если бы ты только знал, как он, змей, мать свою обидел, матушку то ись вашу единокровную…
Она всхлипнула и, скорчив затем ужасную мину, невообразимо изменив голос и выпучив воспаленные белки, передразнила:
- "Если ты проиграешь, в качестве утешительного приза - Никаноровна".
Старуха подошла к столу, налила водки из орленой бутылки в граненый стакан, другой рукой взяла графин, стоявший рядом. Отхлебнув из стакана, она немедленно припала прямо к горлышку графина, жадно глотнула и тут же поперхнулась. Страшно покраснев, хватая ртом воздух, Никаноровна часто замахала руками, метнулась к роялю, схватила еще один графин - в комнате их была целая "коллекция".
- В последнее время - ух-х! - стала забывать… - мучительно выдавила из себя старуха. - У меня… у меня ж по всем графам и графиням спиритус розлит медицинский, рабалаторный - неразбавленный сиречь!
Она принялась беспокойно копаться в мешке, громоздившемся посредине комнаты. Достав оттуда исписанный замусоленный листок бумаги, стала внимательно изучать его содержание, а затем порвала, спрятала клочки в мешок и погрозила гостю пальцем:
- Смотри, Вась, в мешок не лазь! Не суй свой нос куда не надо. А то ходят всякие, а потом провизия пропадает. Куда ж это годится? У меня тут такая история однажды приключилась - повадился злыдень какой-то спиртуоз мой выпивать. И все мои продукты тоже съедал, а я потом по неделям голодала, - она подозрительно, с горькой укоризной посмотрела на "Кесарева-Челбогашева". - Все выдует и сожрет, ну чисто прорва какая! Взяла я да и насыпала в графины мышьяк. Так отравилось восемь человек - насмерть! Вот они меня таперича и разыскивают - посадить хочут. За убивство, ясное дело, осудют и повесят, и никто не вступится за бедную Никаноровну, голодную и холодную! Вестимо - курица не птица… Ты уж точно не вступишься, изменщик коварный!
- Отчего же! Разве Закон Империи не защищает женщину? - в Думанском заговорил правовед. - За непреднамеренное убийство вас никто не осудит. Если вы не стали бы утверждать, что действовали с намерением лишить жизни этих восьмерых, то у вас нет никаких оснований опасаться за собственную свободу, а тем более за жизнь. Закон же не обязывает вас давать показания против себя самой, не так ли? Целиком положитесь на Закон, сударыня!
Никаноровна повертела у виска крючковатым подагрическим пальчиком:
- Ты че эт, Вась? Спятил? "Положитесь на Закон, сударыня"! Мадам я те, што ль, какая? Вот говоришь складно, вроде как по писаному, аж на "вы" величаешь, а вдуматься, так фуфло натуральное выходит, свинячья петрушка! За восьмерых, слышь ты, меня оправдают! А за Сатина тогда, может, и вовсе Владимира дадут? С мечами аль без?
- Да кто вы такая, в конце концов? - Думанский набрался храбрости и пошел ва-банк.
Она захохотала раскатистым хохотом, вскочила, в эйфорическом возбуждении закружилась по комнате.
- Кто мы в конце? Читай, сердешный, на лице!!! Ах, если бы ты знал, как я смеялась раньше - голосок у меня был точно колокольчик! Вот послушай! - И Никаноровна по-старушечьи захихикала. - Подводчица я. Усек? Обеспечиваю специальные фатеры - вычисляю и нанимаю, стряпаю подложные ксивы, сиречь пачпорты, барахлишко сплавляю награбленное. Я ж экспроприатор и пьяница. А еще я ясновидящая и могу рассказать прошлое, все как было и как оно есть!
- Ну, тогда скажите, кто по-вашему я.
- Чтобы твое прошлое рассказать, и без моих исключительных способностей обойтись можно! Шнифер ты первостатейный, Васятка. Ловко работаешь: до сих пор ни разу не попадался, а дальше - кто ж знает, как карта лягет? Вот братишка твой - тот горлопан и бунтарь, все по тюрьмам, да по острогам - покидало его с кичи на кичу.
- А Сатин тогда кто? - насторожился перелицованный адвокат.
- Сатин-то? Хе-хе! Сатин… а он, думаешь, сам помнит, как его зовут? Кем он только не был… Хрен его разберет? Ведет себя как гайменник, а на киче никогда не чалился - склизкой, уходил, видать. Вот, нашел тебе этого Кесарева, ты его убил (такой грех на душу взял!), ходишь теперь с евонным паспортом, да всплыло, что был он бандит похлеще тебя. Связались с этой дурой Нинкой Екимовой, оторвой, - она ж убиенного тобой Кесарева полюбовница была! Порешила с ним в Новгороде купчину-бедолагу. Так что, когда вы подельника-то ее прикокнули, она ни словечка не заявила. Вам бы сразу бы про Кесарева этого получше разведать, да только вы знай мотаетесь с одного города в другой - чирьи у вас, что ли, на мягком месте? Задним умом кумекаете… Тьфу! Да ты ж ведь сам-то не лучше Сатина, клюквенник несчастный, церквы святыя грабишь, позор с тобой за одним столом сидеть! - Никаноровна с досады плюнула в его сторону. - Ведь он тебя чуть не из помойки вытащил! Как Митька, ч…тово отродье, с Нерчинской каторги бежал и к тебе по-родственному прибился, впору вам тогда было на паперть идти, милостыню просить. Ну да ничего, не зря ты когда-то с медвежатниками якшался, ремесло у их перенял, дело свое знаешь. Ежели б ты еще у Сатина поучился штукам разным, цены б тебе и вовсе не было как деловому человеку!
- Мне у него учиться?! Он ведь… А чем это он умнее меня?
- Чем? Да ты по сравнению с ним - сявка, пацан на стреме! Хоть бей меня, тебя с ним и сравнивать нельзя! Он вообще не нам чета: вон как в законах поднаторел - намастрячился, смог аж в адвокатскую контору устроиться! Екимову горничной к Гуляеву определил, тебя, неуча, - к Савелову в банк. Да он так пришить может, что ни один прозектор-патологоанатом смертельную причину не выпотрошит. - Никаноровна понизила голос до шепота, выпучила глаза и склонилась к уху Викентия: - Я даже побаиваюсь, как бы он меня жизни драгоценной не лишил, душегуб! А какую историю со страховками придумал! Находит, вишь, себе двойника - сиротинушку себе в прислужники берет. Жизнь свою застрахует, да так хитро подстроит, падло, что премию страховую, какую за него должен прислужник получить, сам получает. Он, вишь, слугу-то ентого убьет, изуродует по чем зря в свое удовольствие, а убиенному свои документы-то и подкинет, так что выходит по документам ентим, будто бы его убили, а сам он живет по пачпорту прислужника, упокой, Господи, душу его болезную! Сколько уж убивец окаянный этих страховок за себя выцыганил! Натурально - гений душегубов! Эх, сколько было у него этих Сатиных да Панченко - он и имя то свое, отцом с матерью даденное, наверняка позабыл давно… А уродует ведь не в простоте - точно художник какой, разными способами, непременно, чтоб до неузнаваемости! Рисует всякие заковыристые знаки и символы - все под ритуальное убийство подгоняет, тем и дурит полицию, от себя отвлекает… Так что страшно мне, милок.
- Он уже уехал, и бояться вам нечего.
"Вот тебе и Сатин! А ведь я его всем тонкостям юриспруденции обучил - фактически я соучастник его дел… Знал бы я, что такого "ассистента" на своей груди пригрел, сам бы его своими руками… Да уж! В тихом омуте ч…ти водятся", - ужаснулся адвокат.
- Только зачем мы убили Савелова?
- Видали? Он еще меня спрашивает! Это тебе лучше знать, склероз ходячий. Убить-то ты его убил, а долговые расписки, что тебе заказали, чего ж не забрал-то? Как будешь с заказчиками рассчитываться за свой аванс? Ась? Во-от! Говорила я тебе, сердешный! Надо было Сатина во всем слушаться.
- Что ж его слушаться, если ему нельзя доверять?
- А кто ж вас, болванов, еще научит? Вот это голова! Мозг! Хомо сапус, как ученые люди говорят! Тихой сапой получил доступ на форт в Кронштадте и там из этой - как ее? - таксо… тоски… тьфу ты! токсикологической банки набрал пробирки с холерой, чумой, сибирской язвой! Вона как, понял? Пробирки он с собой во Францию увезет, там найдет кого-нибудь подходящего… так и достанет тебе с Митькой чистенькие французские документики, и мне тоже пачпорт обещал, только он мне не нужон. Мне во Франции делать нечего. Я, вишь ты, давненько в Японию хочу, только вот бы мне язык ихний подучить, а тогда и уеду. Гейша, пожалуй, там стану: красивая, говорят, жизнь у гейшей - церемонии всяки, стихи, романсы-финансы, ну и это… Сам понимаешь, кобель этакий… Хи-хи-хи!
Думанский не мог надивиться на колоритнейшую особу, прозванную Никаноровной:
- Станете непременно - какие могут быть сомнения? При ваших-то данных! Только… А как же вы узнали обо всех подробностях сатинских проделок?
- Я узнала об этом тайным мистическим образом, который тебе с твоими мозговыми трамвами нипочем недоступен. - Никаноровна помолчала, плеснула себе пятьдесят грамм из графинчика. - А все равно, будь он хоть семи пядей во лбу - ненавижу я его. - Она погрозила в пустое пространство кулаком. - Сам себе на уме, еще подведет нас всех под монастырь, и баста! Нет в нем истовости, правды нетути! Злой он, Сатин, нравный. Похож на политического, не замечал? А я чую! Что угодно, но не блатной, нет. Да ты не дергайся, никто тебя здесь не найдет: у меня как в пучине мирового окияна, во впадине Мариянской. Не слыхал небось про такую? Чухлома!
- А вы не подскажете, кто такой Спичка и где мне его найти?
- А-а-а… Спичка-то? Актер-минер, р-революционер-боевик со стажем. Работал в Михайловском театре сухвлером, пока не выгнали за его подрывные реплики. Давно по нем казенная петля плачет, а он все в бой рвется - не угомонится никак.
- Слушайте, а может быть, вы тогда знаете и кто такой Яхонт?
- Ну ты совсем уж, Васюган! Пропил, видать, мозги-то. Это же твой самый что ни на есть непосредственный начальник, социалист-террорист, страшный человек! Вот найдет он тебя - кишки выпустит за все ваши проделки! Он одержим желанием маниакальной ненависти к строю государства при полном безразличии к человеческой жизни. Вот он каков!
Бойкая старушенция подлетела к роялю и завращалась на табурете, а когда тот остановился, решительно взмахнув руками, точно желая проткнуть пальцами клавиши, вдруг ударила по ним так, что Викентий едва не упал со стула. Звуковой шквал по мощи равнялся разве что одуряющему отсутствию в нем ритма, гармонии и какой-либо мелодии вообще. У Викентия волосы на голове встали дыбом. "Апофеоз безумия!" Мучительно морщась, он вытер рукой пот со лба и кашлянул, но Никаноровна, охваченная "вдохновением" и ничего не слыша, кроме своей "музыки", возопила:
- Спой же! Спой что-нибудь! Не хочешь? Ну и ч…т с тобой! Попомни мое слово, я еще открою в Петербурге модный гадательный салон, - орала она сквозь свою какофонию, - использую все тайные силы, все достижения каббалы, хиромантии, магии и оккультизма и стану… сивиллою! Ага! Я ведь знаю заговоры жрецов Вавилона, древних авгуров, друидов и волхвов. Волхвы, сердешный, вестимо не боятся могучих владык!
"Вот тебе и полуграмотная старуха-"подводчица"! Прямо ребус какой-то во плоти - и откуда такая взялась? Слышал бы покойный Федор Михайлович, что она вещает. Может, она меня действительно насквозь видит?! Не дай Бог, еще выдаст своей шайке…"
Викентий подошел к окну и глянул вниз - ночная пустота заброшенного двора-колодца, затягивающая в бездну небытия воронка душного каменного мешка! Викентий Алексеевич тут же отшатнулся, чувствуя, что уже может - может! - прыгнуть.
"Нет, нет! Этим ничего не изменишь - только хуже себе сделаешь. За такой грех не то что мельничный жернов на шею на том свете - даже ведь не похоронят по-христиански… Впрочем, это опять о теле… - в очередной раз Думанский содрогнулся от своих мыслей. - Господи, удержи от искушения мою грешную душу, ведь ей же тогда муки вечные!" Его качнуло, он наткнулся спиной на мешок Никаноровны, схватил в яростном отчаянии (с виду куль тянул пудов на пять!). Однако Думанский приподнял его с удивительной легкостью и выбросил в открытое окно. В доме даже стекла зазвенели - куль тяжко ударился о землю, как раз соответственно своим размерам - и немедленно раздался вопль Никаноровны:
- Ах ты, разбойник! Разоритель! Что учинил, а?! Уничтожил! Убил без ножа! Мои запасы!
Викентий Алексеевич пожалел пострадавшую старушенцию:
- Сколько стоил ваш мешок, матушка?
Никаноровна насторожилась, приутихла:
- А вы что, матерьяльный ущерб желаете возместить, батюшка? - Впрочем после некоторой паузы неуверенно, но дерзко добавила: - За все про все двадцать. Двадцать целковых гони, фраер!
"Фраер", не задумываясь, вытащил из кармана новенький четвертной билет, который Никаноровна тут же выхватила у него и принялась так и сяк вертеть в руках, с пристрастием изучая при свете керосиновой лампы.
Наконец, оглядевшись по сторонам, хозяйка малины спрятала деньги в какую-то прореху своей многослойной хламиды и обрадовано заявила:
- Ну, раз ты со мной по справедливости и с походом, то ладно уж. Митрию, брательнику твоему, я не скажу, что ты мешок с продуктами, который он мне подарил, выбросил.
Помяв в руках купюру, продолжала:
- Ну, уважил, голубь, можешь взять свои вещи. Я ж старая волчица, понятия знаю: со мной по закону, и я без мошенства. Забирай, Василий, не тушуйся!
Она отперла кладовку в стенном проеме, вытащив оттуда целый ворох каких-то подозрительных предметов, вывалила их на пол перед Думанским.
- Э-э-эх! Не слы-ы-шна шуму городско-ова за не-ев-скай башней тишина, и на-а штыке у чисаво-ова гари-ит палночная лу-на… Пора мне спать ложиться, уже третий час. - Она взглянула на настенные часы, напрочь лишенные стрелок. - Сегодня я на твоей кровати посплю. У меня-то клопы-кровососы хищныя весь тюфяк изгрызли, а твой одер исторический: я считала - пятьдесят шесть человек за последние три года на нем померло. Только уж в опочивальню-то я тебя все равно не пущу и не проси, баловник, - спи где хочешь.
При последних словах "подводчица", осклабившись во весь беззубый рот, игриво погрозила гостю сухим пальчиком.
Разозленный Думанский стал было дергать дверь на себя, но жилистая старуха упиралась с такой силой, что он скорее оторвал бы дверную ручку, чем проник в "спальню". В конце концов Викентий сообразил: "Да что это я, совсем уж не в своем уме? Разве мне хочется спать в одной комнате, на одной кровати с этой омерзительной бабой?! Гадость какая!"
Он обреченно поплелся назад в "гостиную" и принялся разбирать кучу барахла из кладовки, оберегаемого Никаноровной в "его" отсутствие. "Барахлом" оказались набор отмычек и фомок, всевозможные вариации дверных ключей, газовый аппарат для резки металла, герметичная цинковая коробка, в ячейки которой ровными рядами были уложены баночки с ядами, два академических медицинских учебника - по анатомии и токсикологии, альбом в коленкоре с французскими порнографическими открытками, куда были также вложены несколько художественных фотографий из ателье: почти юные, безусые Кесарев с Челбогашевым, старший брат с какой-то женщиной, он же один в тройке при бабочке с надписью на обороте: "Дорогому братцу Васе от Димитрия". Здесь же Викентий Алексеевич нашел книгу "Знаки и символы" на французском языке с вырванными страницами.