"Боже! Да это ж Челбогашев собственной персоной! - осенило Думанского. - На фотографии в новгородском деле у него усы, борода - ни за что не узнал бы. Вычислили-таки - ай да молодцы! Стоп… Получается, по кесаревским документам давно живет братец этого громилы и по убийству Савелова показания давал именно он, а не… То есть я стал Кесаревым только по паспорту, а по плоти… Вася!!!" Еще мгновение, и адвоката охватил бы приступ безумного смеха, но на его счастье раньше заговорил Алексей Иванович Сатин:
- Не надо было с Яхонтом связываться, а то, что перестрелка была, так теперь эти - из "Святого Георгия" - будут думать, что мы на дно легли.
- Как там у тебя со Свистуновым? - спросил он у Шерри, интригующе подмигивая мнимому Кесареву. - Андрей, представляешь, он ей уже предложил в Париж поехать! Все идет нам на руку. У вас ведь состоится вояж?
- Еще бы! Он просто умоляет меня ехать. Всяческими посулами соблазняет. Я, конечно, сама невинность, для приличия отказываюсь. Провожать себя не разрешаю, подарки не принимаю (уговор же был - помучишь его для верности), только цветы. Ты бы видел, как он по мне сохнет, ухаживает как - прямо первая любовь! Он в Крестовском саду всякий раз, когда я выступаю, сидит в первом ряду, горланит "Браво! Бис!".
Сатин цинично усмехнулся:
- У меня тоже отличные новости. Мне тут одна его бывшая обже рассказала, как он с ней в Вену ездил: написал писем бывшей жене на месяц вперед будто из Москвы, как он там живет-поживает, над новой симфонией чахнет, о ней вздыхает и слезы льет, конверты надписал, а человек его каждые три дня исправно эти письма отправлял. И так он делает в каждую свою поездку. Это нам на руку - искать его долго никто не будет, а когда хватятся, то безусловно станут искать в Москве.
- А коли так, то нечего и тянуть! - Челбогашев хлопнул ладонью по столу. - Теперь, Шерри, все зависит от тебя! На Париж срочно соглашайся. Казимир говорит, что разок видал Свистуна этого, когда был у него с Думанским-то, в июле еще. (Сатин утвердительно кивнул.) Ну вот. Персона его, конечно, известная в разных там кругах, но с виду не того - не слишком выдающаяся. Подойдет. В день отъезда уговоришь заехать к нему на квартиру. Найдешь любой предлог: забыла что-нибудь или "скоротать время" до поезда. Я вас там ждать буду, спрячусь на кухне в рундуке или в кладовке, шнурок захвачу. Сделаю дело, сразу одеваюсь в свистуновскую одежду, беру документы, ухожу, хату поджигаю, труп сгорает. Потом ты опознаешь, что там останется, как своего мужа, то есть меня. Значит, такой вот план. Чего не ясно, сразу спрашивай.
- Да с этим все ясно. Только ко мне, между прочим, полиция уже третий раз приходила по твою душу, хотели даже засаду оставить. Я им сказала, что уже полгода с тобой не живу, сама тебя ищу, чтобы получить разрешение на развод и второй брак, а ты будто уехал куда-то в Курскую губернию. - Шерри с аппетитом поглощала пирожные, продолжая с набитым ртом: - Ладно, хватит мандражировать - отвела ж я их, говорю тебе! Вы лучше еще о моем композиторе послушайте. Он ведь мне не только на содержание к себе идти предложил. Апартаменты, говорит, в Париже сниму на бульварах специально для тебя, какие сама пожелаешь. Щедрый мужчина, неотразимый!
- А жениться на тебе он не обещал? - опять нехорошо засмеялся "Сатин".
Дамочка обиженно надулась:
- Вот-вот, если б вы не придумали его жизни лишить, я бы свое семейное счастье устроила: совсем бы обворожила-охмурила, да замуж бы за него пошла. Говорит, будет ждать и надеяться, даже если не соглашусь с ним ехать. С таким одно удовольствие пожить, понежиться: счета у него в банках, тонкий вкус, романсы мне посвящает, такие комплименты говорит, аж дух захватывает: "бриллиантовая моя, у вас весь ваш репертуар в таком ароматическом миноре, что я блаженствую на небесах"! Не то, что ты, Митька, - грубый мужлан…
Тут она артистично зарыдала.
- Лучше в омут, чем с такими безумцами счастье свое сквозь пальцы пропустить! Хватит мне куклой тряпичной, которую вы друг у друга рвете, туда-сюда болтаться. Жалко, жизни своей молодой: талант и красота ни за что пропадают! Свистунов, тот прямо говорил: мне бы резон к вам в женихи пожаловать, я бы со всей моей охотой. Вот вам, дескать, самое деликатное предложение руки и сердца, над словом моим подумайте, оно твердое. А я и думаю, и вижу - хороший он человек, и это мне сам Бог такой шанс посылает… Ради Христа прошу я вас - отпустите вы меня! - взмолилась она сквозь слезы. - Откажитесь лучше от этой каверзы: кроме зла ничего из нее не выйдет. Или вы уж и не люди совсем? Музыкант по-настоящему меня любит. Тесно ему в Петербурге, лучше, говорит, в Париже жить или в Европе - там нравы свободные. Обещал театр подарить. Роли, говорит, будете сами выбирать, какие только захотите, а денег у него на все хватит… Пропаду я с вами, выйду в тираж…
Челбогашев поднес взбунтовавшейся жене кулак к носу:
- Но, но! Ты не вздумай сейчас всерьез задурить, певичка хренова! Сделаешь дело, и катись куда хочешь, стервоза!
- Да, ты не представляешь, из какого он общества: на скачках завсегдатай, в салонах, в лучших ресторанах - гость дорогой. Это ж фигура! Богема! - Шерри продолжала бунтовать, делая вид, что обиделась.
- Успокойся, детка! - Грозный муж вынужденно изменил тон на мягкий, даже ласковый. - Будешь делать так, как я говорю, получишь за "меня" страховку - поедешь и на скачки, и в рестораны, и куда хочешь. Мне, Шерри, из этой страховки ничего не нужно, ни гроша, только документы. Гадом буду, коль обману - все здесь свидетели!
- План у тебя, Митя, незрелый, - свысока процедил Сатин. - Примитивно, скажу я тебе, - ни то, ни се. Несерьезно. Я бы все сделал по-другому, но сейчас ни о чем думать не могу. Сами теперь выкручивайтесь - незачем было этого полицейского убивать! Андрюша ведь задание твое выполнил, деньги все, сколько причиталось, передал Спичке. Только, получив такие деньжищи, тот заодно с адвокатом готов взорвать и его раскрасавицу, да хоть весь дом…
- То есть как это взорвать?!! - Думанский, он же Андрей Кесарев, а также "Васюха", решил было, что ослышался.
- Да как ты сам приказал - просто, без церемоний! Завтра, по уговору, возле Михайловского театра. Там вечером какие-то французские "Колокола" дают, а у них уже целая ложа взята… ну и… Очень уж Спичке эта "революционная" затея понравилась.
В ужасе адвокат поспешил оценить обстановку: "Как он сказал - заодно с красавицей?! Господи, этому монстру уже и о моей Молли известно! А ведь и ее, и того "Думанского", что пока в авто разъезжает, они точно убьют и глазом не моргнут! Тогда уже ничего не изменишь, не исправишь - тогда все будет кончено… Ну уж нет!"
- Вот что. Адвоката этого я решил до времени оставить - он и так не в себе, жалкий человек, - выпалил новоявленный "Кесарев", точно его осенило. - Хватит сейчас за нами дел. Но следить за ним надо: потом - перед отъездом все равно уберу его.
Неожиданно Сатин заявил совершенно спокойно:
- Так я ведь после суда тебе и сказал: документы по савеловскому делу он отдал мне перед "моим" убийством, на тебя там ничего серьезного не было. А ты перестраховываться вздумал, охотишься за ним… Думанский не вовсе пропащий, даже полезный для нашего дела индивидуум. Ну что, думаете, заигрался я? Викентий меня многому научил… И, братья, сказать вам честно: жалко мне было с той жизнью расставаться. Давайте-ка лучше выпьем не чокаясь!
"Ах, вот оно что! Ну и подлец же ты, Алексей Иванович! Значит, ничего мне не кажется: и нашим, и вашим служишь, иуда-лицедей…" Кровь прилила к лицу адвоката, он был просто оглушен услышанным, а внутри точно что-то оборвалось.
- Да вы чего это - задний ход, што ли, врубить хотите? Менжуетесь?! Такие деньги заплачены - Спичка сделает все в лучшем виде; чай, не царя взорвет - адвокатишку. Я-то думал, доперла до тебя, "Васька", умная мысля. Даром, что два языка знаешь, а то вобьешь себе в голову чушь какую-нибудь… Решено, и баста; рвать так рвать! - вскипел Челбогашев-старший и, заметив, что "братан" перестал есть, добавил: - Молчишь теперь, будто воды в рот набрал? Ох, не люблю я такие фортели…
- Я не молчу. Что-то не по себе мне - захворал совсем. Может, инфлюэнца, да и городовые тоже постарались - до сих пор в глазах круги, - выдавил из себя Викентий.
- Вот-вот. Именно отдых тебе сейчас необходим, а то ты совсем какой-то вялый сегодня - не узнать тебя прямо! Ну, тогда пора. Поехали к Никаноровне на "малину", там отлежишься.
Сатин-Панченко, встав из-за стола, засунул Думанскому во внутренний карман сюртука целую запечатанную пачку четвертных билетов:
- За Сатина я в Париже страховку получу. Там же и свидимся. Сегодня уезжаю, мне здесь оставаться нельзя. Иначе провалим все дело.
Из трактира "отчалили" втроем, как приехали. Уже вечерело. Карета неслась, то и дело сворачивая с улицы на улицу, точно запутывая следы. "Везут Бог знает куда! - нервничал Думанский. - В какой-то притон". Челбогашев, взявшийся опекать "хворого" братца, придвинулся к нему с озабоченным, участливым видом:
- Ну, чего смотришь волком? Ты бы с этой тоской зеленой завязал, слышь? Как там в песне-то поется: "Пей - тоска пройдет!" Давай лучше раскулдырим! - Он протянул Думанскому зеркальце с дорожкой белого порошка и свернутой в трубочку купюрой, но тот брезгливо отодвинулся. - Стареем, брат… А ствол-то твой где? Потерял?! Хоро-ош!.. Да ну и хрен с ним! Завтра-послезавтра я тебе новую "игрушку" принесу - "чистую", прямо с Сестры-реки.
- Да ерунда все это, Андрей! - неожиданно вмешался Сатин. - Я же тут тебе подарок затеял, чуть не забыл, да вот братец твой напомнил… Вот тебе отличная игрушка, считай, что презент от твоего заклятого врага - Викентия Думанского. Будешь помнить его, адвокатишку въедливого!
Тут Викентий Алексеевич еле сдержал возглас удивления: в его в руках оказался "именной" гуляевский дар - двенадцатизарядный смит-вессон с жестяной коробкой патронов. "Это положительно мистика: я от него отказался, так он вернулся сам!"
Челбогашев взял диковинный револьвер и подержал его на ладони, точно на весах:
- Ты смотри - тяжелая дура! Офицерская игрушка для дуэлей. Да с ней же на медведей ходить! В карман не положишь - спалишься чего доброго, фараоны отберут… Я от своих обещаний не отказываюсь: привезу с Сестры то, что надо!
А этот тоже пригодится - ты с двух рук можешь палить, как еврей на рояле.
II
Наконец лошади стали. "Казимир" Сатин сошел на тротуар и помог сойти измученному "Кесареву", напоследок же не преминул напомнить:
- В общем, Андрюша, для вас теперь главное - вопрос со Свистуновым, чтобы Дмитрия поскорее сняли с розыска и дело за его смертью прекратили, а я, как только подберу в Ницце новые документы вам обоим, сразу сюда переправлю - можете не беспокоиться. Надеюсь на удачное стечение обстоятельств: мы тогда получим все деньги с композиторских счетов и разделим их, к нашему удовольствию. Вы смотрите не особо-то задерживайтесь здесь, но поезжайте строго через Москву! Ты французский неплохо знаешь, так что на границе никаких приключений у вас быть не должно. Ну, прощай! Дальше уж сам доберешься - Никаноровне поклон. Все вроде бы как удачно; красиво от Яхонта ушли. Во Франции я для вас теплое местечко подготовлю где-нибудь на Ривьере, там и отдохнем от трудов праведных. Мы обязательно отдохнем, мы еще увидим небо Ниццы в алмазах!
Не задерживаясь более, Сатин вернулся к задремавшему Челбогашеву, и возок умчал их в неизвестном направлении. Викентий Алексеевич, который из сказанного понял лишь, что Свистунова тоже хотят убить, остался один перед невзрачным зданием.
Переведя дух и немного приглядевшись, Думанский безошибочно определил, где находится.
Это был тот самый злополучный дом, почти на углу Гороховой и Загородного, куда вошел и откуда уже не вышел отец Молли! Парадные двери здания были опечатаны, и к ним приколочена вывеска, возвещающая о продаже. Выцветшая надпись свидетельствовала о том, что вывеска здесь давно и без толку: дурная репутация сбываемой невесть кем недвижимости отпугивала возможных покупателей. Адвокат, и без того постоянно пребывавший в шоке, вглубь двора пройти не решался. Внушить себе, что ничего страшного с ним не произойдет, окажись он в этом доме, Викентий Алексеевич никак не мог - в душе его, возможно навсегда, поселился страх перед заброшенными зданиями. Медленно и неуверенно преодолев низкую длинную подворотню, насквозь пропитанную запахом сырости и кошачьего царства, он попал в маленький двор непонятной конфигурации, по периметру которого располагались заколоченные двери и пустые дверные проемы, ведущие во мрак и холод черных лестниц.
В сумерках адвокат разглядел на брусчатке черно-белую линеечку, какие фотографы-криминалисты используют, дабы показать масштабы предмета, и мгновенно осознал мистически ужасающую сущность своего положения: находясь в теле убийцы, он стоял совсем недалеко от места, где и произошло убийство несчастного Савелова!
Каменные стены оглушали Думанского безмолвием, а страх себя нового, незнакомого, страх перед отвратительным ему телом - бесповоротно чужим или навсегда уже теперь своим?! - становился все сильнее, все невыносимее. Одно было ясно: идти больше некуда.
"Как некуда? Да ведь нужно же срочно предупредить Свистунова!" - тревожно вспыхнуло в мозгу адвоката и он тут же развернулся на сто восемьдесят градусов.
На бегу вспомнилось, что не связанный семьей композитор, старый приятель Викентия Алексеевича, имел сомнительную репутацию человека беспутного, хоть и богатого, а кроме того - слыл одним из первых столичных ловеласов. Он любил посещать самые дорогие рестораны и позволял себе спускать там немалые деньги, в том числе и на женщин. Снимал отдельный кабинет, куда заказывал то цыганский хор, который пел только для него, то целый оркестр музыкантов, а бывало, приглашал в свое уединение и какую-нибудь певичку-шансонетку. "Аркадий, зачем ты так усердствуешь в тратах?" - недоумевая, спрашивал Думанский. "Не могу, это сильнее меня! Мой гений требует разгула, размаха, широты… Мне не хватает женской ласки… Впрочем, тебе, законнику-моралисту и примерному семьянину, этого понять нельзя". Не довольствуясь кратковременными любовными похождениями, Свистунов время от времени брал на содержание то одну, то другую сладкоголосую диву, которых, по его собственному выражению, "открывал" в опере или даже в варьете.
В своем нынешнем жалком положении приват-доцент права и сам надеялся на помощь Свистунова. Только последний смог бы предупредить об опасности Молли, да к тому же поднять на ноги и вывести на кесаревский след полицию.
Минут двадцать продолжался бег по заснеженным улицам, пока запыхавшийся Викентий Алексеевич не услышал оглушительные звуки нещадно терзаемого фортепиано, доносившиеся откуда-то сверху, прямо из открытого окна. Он остановился у дома маэстро, которого в иных кругах почитали за гениального новатора, в других считали помешанным чудаком. Для Думанского же он был просто Аркадием. "Аркадий меня узнает и поверит мне: как человек творческий, уж он-то все поймет! С ним и не такое происходило". Адвокат несколько раз настойчиво позвонил в дверь, но в ответ слышались только оглушающие звуки рояля. "Опять с головой ушел в свои опусы. Разве что-нибудь услышишь сквозь такую какофонию!" - волновался Викентий Алексеевич. Наконец за дверью раздались порывистые, нервные шаги. Открыл сам Свистунов, пребывавший, видимо, на самом пике творческих мук: лицо осунулось, в глазах ад кромешный, волосы в беспорядке разметались, огромный лоб - в каплях пота, халат, надетый прямо на голое тело, наскоро запахнут.
Думанский шагнул было в прихожую.
- Кто вы такой??! Что вам угодно? Позвольте, какое вы имеете право вот так бесцеремонно врываться в мой мир? - завопил композитор. - Я занят, я работаю, я никого не принимаю! Здесь рождается Музыка! Вы понимаете?! Му-зы-ка!!! - Свистунов многозначительно поднял вверх указательный палец, давая понять, что он целиком отдался общению с высшими сферами.
Думанский подскочил к нему, схватил за отвороты халата и потянул на себя, пытаясь докричаться до друга сквозь плотную ауру вдохновения:
- Аркадий! Тебя хотят убить! Слышишь? Ты, конечно, не узнаешь меня, но я должен тебя предупредить о страшной опасности!
Композитор вырвался:
- Ну что вы там мелете? Как смеете тыкать мне?! Мне - Аркадию Свистунову!!! Вон отсюда, грубый хам! Разве я непонятно изъясняюсь? Впрочем, меня никто не в состоянии понять! Это просто невыносимо - музыканту не дают творить! Я хочу, чтобы меня все оставили в по-ко-е! Всё!!! Подите прочь, в конце концов!!!
Пока "демиург" продолжал бесноваться, из прихожей выполз сонный слуга. Оскорбленный Свистунов, опершись о дверной косяк своим тщедушным телом и хватаясь за сердце, прошипел:
- Выведи немедля отсюда этого… этого господина. Быстро, дармоед!
Леонтий одним движением вытолкнул незваного гостя за порог и захлопнул дверь перед самым его носом. Думанский забился в истерике, бешено заколотил в дверь, крича:
- Свистунов! Открой, Свистунов! Во имя всего святого!!! Это же я, Викентий! Я все сейчас объясню! Я должен тебя предостеречь. - И, сползая вниз по двери, заплакал от сознания собственной беспомощности. - Мне некуда идти, открой, это я! Пожалуйста! Я дам денег… Мне страшно!!! Они замышляют, тебя убить! Твоя очередная пассия… Она же шельма настоящая! Да пойми ты, Аркадий, все это очень серьезно…
Уже в каком-то трансе, Думанский стал стучать в другие двери, прося только одного - выслушать его! Никто не открывал. Так он, шатаясь от стены к стене, кое-как добрался до первого этажа, машинально открыл дверь парадного и вывалился на улицу. Он хотел было тут же направиться к Молли, но, не пройдя и шагу, наткнулся на полицейский разъезд. Выходить в город, да еще в другую часть, "Кесареву" было опасно - ему хватило одной встречи с блюстителями порядка.
"Нужно, чтобы хоть кто-нибудь МЕНЯ узнал, а если никто не узнает, я забуду сам себя, забуду, кто я на самом деле… Тьфу ты! Сгинь! А может быть, со мной вообще ничего страшного не произошло и все это было только наваждение? Что если мне все это снится? Просто очередной кошмар. Утром проснусь и окажусь у себя дома".