- Вот, извольте видеть. Нашли любопытные улики - кружево бельгийской работы, судя по предположению эксперта, приобретено в торговом доме "Новости" на Перинной линии, а украшение на вид подозрительно дорогое. Не бижутерия ли? Еще предстоит установить… Преступление, по характеру нанесенных ранений, надо полагать, совершено женщиной. Сейчас-то всё уже затоптали, успели, однако, сфотографировать след дамского ботинка - небольшой, но отчетливый. Обувь была с острым каблуком, которым преступница явно воспользовалась при убийстве. Собственно, во всем почерке - типично женская истеричность. О выдержке и хладнокровии убийцы и говорить не приходится: видите, как обезображено лицо, месиво сплошное! Точно в исступлении - было нанесено много ударов, и все как-то неумело… Простите за эти подробности, но вы же понимаете - тут все детали важны, тем более такие "говорящие". На туловище повреждения тоже небольшой глубины - это явно от каблука, локализация в случайных местах: опытный преступник всегда знает летальные точки. В общем, или хотели помучить, или сил было маловато, чтобы сразу, наверняка… Я понимаю, вам тяжело слушать, но что поделаешь! Ваш коллега умер от потери крови, не сразу - таково заключение нашего медика… Да! Что интересно - денег не взяли. Мотивы преступления могли быть интимного характера, в связи с чем у нас к вам деликатный вопрос: покойный ничего не говорил вам по поводу своих отношений… ну, сами понимаете, какого рода?
Сатин был холост, в отношениях с противоположным полом щепетилен - за это Викентий Алексеевич мог ручаться, более того - ближайший подчиненный, уже полгода служивший в его бюро, порой казался ему юношей, требовавшим отеческой опеки, возможно даже не успевшим познать женщину. Впрочем, знай Думанский что-либо подозрительное о любовных связях Алексея Ивановича, и тогда не считал бы себя вправе предавать огласке чужие тайны, подавать повод для досужих сплетен о достойном человеке. Словом, он, конечно же, ответил отрицательно на подобный вопрос.
Сыщик пояснил:
- Дело в том, что по роду моей деятельности меня интересует только та информация, которую могут подтвердить окружающие или эксперты, - и в ожидании новых подробностей дознания обернулся к ассистенту, на месте заполняющему протокол.
- Я почти уверен - убийство ритуальное, - произнес тот. - В противном случае этот символический рисунок сажей сделан, чтобы ввести нас в заблуждение в отношении мотивов содеянного.
- Доказывать и разыскивать - по вашей части. Но для меня очевидно, что рисунок не имеет причастности к делу. Прежде чем появятся неоспоримые факты, можно лишь теоретизировать, неизбежно начинаешь подстраивать первый попавшийся визуальный материал под свою теорию, а не строить убедительную версию на основе фактов, - высокомерно резонерствовал дознаватель, точно проводил с малоопытным коллегой практикум по криминалистике. - Даже на стадии созерцания заметно, что штукатурка уже обветшала и рисунок явно не свежий, посему можно смело констатировать - этому художеству уже несколько месяцев, и оно не имеет никакой причастности к преступлению.
Он приблизился к адвокату и взял его за руку:
- Мужайтесь, Викентий Алексеевич, уже ничего не изменить. В данном случае смерть господина Сатина - факт непреложный, и теперь бесполезно изводить себя, думая о том, что убийства могло бы не быть. Вспомните, в конце концов, что в таких случаях говорил приснопамятный Борис Иванович Кохно. Склонность к убийству - это врожденный порок, и еще его знаменитая фраза: "Malum consilium consultori pessimum".
"Конечно, Господь покарает убийцу", - мысленно согласился Думанский, но вдруг, что-то мгновенно сообразив, встрепенулся:
- А откуда вы знаете профессора Кохно?
- Собственно, оттуда же, откуда и вы, - ответствовал дознаватель. - Мы ведь с вами, дражайший, оба закончили Училище правоведения, только я поступил двумя годами раньше. Да вы меня вряд ли помните: Алексей Карлович Шведов, начальник сыскной полиции, к вашим услугам. Вам-то уже тогда прочили блестящее будущее - правоведы смотрели на вас с завистью, и я, признаться… Весьма польщен, давно мечтал познакомиться с именитым адвокатом.
- Какая приятная неожиданность, и я что-то даже припоминаю… - произнес удивленный Викентий Алексеевич. - Выходит, мы с вами однокашники.
Лицо Шведова на мгновение озарилось подобием улыбки:
- Именно так. Чижик-пыжик, где ты был… Помните, конечно? Чем неожиданнее воспоминание о незабвенных годах юности, тем приятнее, - философски заметил он. - Вот вам, кстати, моя визитная карточка. Да-с… Мы, кажется, отвлеклись. Сегодня мои люди проводят обыск на квартире убитого, завтра с утра им следовало бы осмотреть его рабочий кабинет, ознакомиться с делами, которые убитый вел. У вас есть свои соображения на сей счет?
Думанский пожал плечами:
- Да у него, собственно, и не было своего кабинета - работал обычно за моим столом. Всегда рядом… Разумеется, все делопроизводство Алексея Ивановича, всю необходимую документацию канцелярия вам передаст, но я почему-то сомневаюсь, что убийство связано с деятельностью моего адвокатского бюро. Покойный вообще был безупречно честен. Чистый человек. Здесь трагическая случайность - знаете, темный переулок…
- Понимаю вас, коллега. Но, к сожалению, я знаю и другое - самые темные вещи порой творятся у нас под носом, а мы часто слепы и глухи… Что ж, тогда я должен буду побеспокоить вас завтра же, после обеда, и мы предметно поговорим о господине Сатине.
Обратной дорогой адвокат продолжал думать об участи несчастного коллеги, о его несостоявшемся будущем, о радостях, которыми тот жил, о том, что престарелая мать вряд ли вынесет свалившееся на нее страшное горе (хватит ли сил приехать хотя бы на похороны?), опять о самом Алексее Ивановиче и снова, снова о нем. Никто не мог прервать эти мучительные раздумья: шофер, знавший покойного по службе, угрюмо молчал. В бесконечном потоке мрачных мыслей Думанский вдруг вспомнил о мадемуазель Савеловой и о том, как он вчера передал Сатину дело об убийстве ее отца. В его совершенно расстроенном личными неурядицами и чудовищным убийством Сатина сознании вдруг что-то перевернулось.
"Господи, да ведь это же она! - От подобной мысли его просто на месте подбросило, было такое ощущение, словно с него живьем содрали кожу. - Выходит, я сам поставил его под удар! Я же должен был предположить, предупредить его, что… Именно такие и совершают убийства - для них не существует моральных запретов! С виду спокойные, а в глазах безумные искры. Будь прокляты все эти "роковые" женщины! Как я с самого начала этого не заметил: сперва меня уничтожить грозилась, а после с той же горячностью просит не дать уйти от наказания преступнику. И эти ее сверкающие глаза… точно так же смотрит Элен, когда говорит о своей погубленной юности и присвоенных мною деньгах… Савелова эта наверняка помешанная - боготворила отца, решила отомстить за то, что Гуляев оправдан. Конечно же, она не поверила, что купец невиновен, и отыгралась на первом, кто под руку попался… До каких еще пределов может дойти вероломство людей! Худшее из зол то, что добром прикидывается. И этот спектакль в Юсуповом саду: говорила - дело не в деньгах, а в справедливости. Подлое семя! Всегда говорят одно, а на уме другое. У них всегда именно в деньгах-то и дело! - Думанский почувствовал, что в нем опять просыпается женоненавистник. - Она наверняка в сговоре с этим подонком Кесаревым! Мало ли что говорила, будто его не терпит. Знает она его давно, он уж как-нибудь успел убедить ее в своих "благих намерениях". С чего же она так сразу мне поверила, что он негодяй? Э-э-э! Да тут, похоже, дело такое закручивается… А если дочь сама склонила Кесарева убить отца?! Может, еще и заплатила ему?! Она ведь единственная прямая наследница! "Всюду деньги, господа!" Странно, что они сразу не взялись за меня… Бедный Сатин, он, похоже, влюбился в это чудовище, как говорится, с первого взгляда! Ах, проклятая серьга… Ну конечно! Все ясно до ужаса - его убили, а мне memento mori!"
Викентий Алексеевич тщательно восстановил в памяти каждое слово и каждый жест Молли, все более уверяясь в своих подозрениях.
- Вы помните адрес убитого Савелова, банкира Савелова? - спросил Думанский, наклонившись к шоферу и жарко дыша ему в ухо.
Тот, ответив кивком, послушно развернул мотор в нужном направлении.
VII
Мотор остановился на Английской набережной, в квартале от дома Савелова. Думанский не хотел шума вокруг своего посещения дочери убитого банкира. Внутри у него все кипело, он боялся наделать глупостей.
"Нельзя так распускаться. Я должен все взвесить, с этой особой следует вести себя осмотрительно, - убеждал себя Викентий Алексеевич, но предательская дрожь пробегала по телу. - Как я ее ненавижу!" - Он ужаснулся собственной агрессивности.
Сначала Думанский старался идти спокойным шагом, но у самого подъезда его опять подхватила волна непреодолимой ярости… Убийство Сатина. Злость на жену… "Пост" дворника адвокат преодолел беспрепятственно - тот сам уступил дорогу незнакомцу, полному решимости все смести на своем пути. Последний ощутил доселе незнакомое ему чувство мести и на нужный этаж буквально взлетел. Рука сама решительно дернула круглую медную ручку электрического звонка. Казалось, уютный дом содрогнулся от этого гневного трезвона. Думанский не помнил, сколько времени звонил, - гнев полностью овладел его существом, и, когда дверь наконец отворилась, он уже не мог контролировать своих действий.
Столь поздний звонок в дверь удивил Молли. Она даже решила не тревожить прихворнувшую горничную и открыла сама. Узнав Думанского, пропустила его в квартиру из полумрака лестницы. Барышня как раз собиралась уходить и была уже в меховом гарнитуре - пышной шапке и длинной изящной шубке из чернобурки.
Молли отступила в глубь прихожей, приветливо поздоровалась, но, видя перекошенное гневом лицо визитера, удивленно подняла брови. Улыбка ее немедленно сменилась выражением беспокойства и испуга.
Думанский, приблизившись вплотную, глухим задыхающимся голосом прерывисто объяснился:
- Решили, что Гуляев купил меня? Вот она, ваша низкая месть! Вы! Вы чудовище, двуличная, лживая бестия!.. Ведьма!.. Но у меня есть доказательства! Ведь ТЫ убийца…
- Да как вы смеете! Врываетесь, с такими… такими чудовищными обвинениями… Я не понимаю… Да вы, часом, с ума не сошли?!
- Молчать!.. Сейчас поедете со мной и все расскажете сами!
- Пустите! Куда вы меня тащите? Оставьте же меня!!! Мне больно, слышите вы?! - Молли резко рванулась, высвободив руку из плена цепких мужских пальцев, и ударилась спиной о большое настенное зеркало в прихожей. Множество трещин паутиной расползлось по поверхности стекла, дробя его на десятки маленьких, неправильной формы зеркал. Думанский, подскочив к дочери банкира, снова перехватил ее запястья, будто сковав кандалами:
- В полиции сами все расскажете: кому и как поручили убийство вашего отца!..
Эти слова словно застряли у него в горле: он вдруг как будто впервые увидел Молли. Пушистая шапка съехала на затылок, открыв маленькие мочки с теми самыми серьгами, одну из которых Думанский полагал найденной на месте преступления. Они отражались в каждом "зеркальце" - изумрудные капли в искрящейся бриллиантовой россыпи. "Похожие, но совсем не они!!! И обе на месте. Какой же я идиот!" Занемевшие уже пальцы разжались сами, отпуская испуганную девушку.
- Наваждение… нервы… Кажется, я ошибся, mademoiselle. У меня сегодня был тяжелый день. Простите меня! Ради Бога, простите! Я не знаю теперь, что и думать… Мой ассистент, Сатин, погиб. Убит… - Викентий Алексеевич, сжимая руками готовую разорваться голову, стремительно покинул квартиру.
Думанский не находил себе места. Смерть друга и скандал в савеловских апартаментах сделали свое дело.
"Первое я, наверное, не мог предотвратить, как не могу ручаться за то, что подобное не случится когда-нибудь и со мной, - рассуждал Викентий Алексеевич. - Но оскорбить женщину, поднять на нее руку - как я мог себе такое позволить!" Он объяснял свою безобразную выходку умопомрачением, расшатанной нервной системой, но это не успокаивало - в его сознании подобная причина никак не могла оправдать вопиющей грубости поведения. "Проклятая Элен, - в ярости повторял он. - Это она меня довела. Демон в человеческом обличии, а не женщина. Если так пойдет дальше, скоро я во всех буду видеть одних злодеев".
Мучительнее всего было то, что Думанский почувствовал вдруг непреодолимую зависимость от оскорбленной им барышни Савеловой - еще никогда в жизни с ним не случалось ничего подобного.
Образ Молли преследовал его повсюду. "Какой странный у нее взгляд - ни с чем не сравнимый, она так волнующе-трогательно моргает, просто обезоруживающе… Испуганно-беззащитная красота! И как я мог видеть в ней изощренное притворство?!"
Бессонница совсем измотала Викентия Алексеевича - видения, полные бесстыдного соблазна, всю ночь поджаривали его на огне, а под утро приходил один и тот же кошмарный сон: скорченный труп Сатина на снегу, испещренном следами изящных ботинок, и едва различимая фигура уходящей через садик женщины-убийцы. Просыпаясь в холодном поту, Думанский вскакивал с постели: "Нет, это не она! Это никак не может быть она! Но если бы я не свел ее с Алексеем, не передал ему это проклятое дело ее отца, он наверняка остался бы жив! Значит, она - косвенная причина его смерти? Но что из того, если я ЛЮБЛЮ ее… А почему именно ее? Не потому ли, что оскорбил… Но разве моя любовь оправдывает содеянное?"
Вопросы, бесконечные вопросы, на которые не было ответа, раскалывали его мозг. Думанский чувствовал, что сходит с ума и не остается ничего, никакого средства к спасению, кроме молитвы. И он стал молиться: "Господи, вразуми и наставь! Разреши узы, оковавшие душу мою! Укажи путь Истины мне, ничтожному рабу Твоему!"
Утром следующего дня Думанский в спутанных чувствах, ведомый скорее привычкой, чем профессиональным долгом, явился на службу. Здесь он уже застал чинов сыскной полиции, которые сновали по конторе в поисках чего-либо с их точки зрения подозрительного, перебирали содержимое рабочих папок его несчастного помощника. На адвоката эта процедура подействовала раздражающе: будучи профессиональным юристом, он терпеть не мог обыск как таковой, даже в тех случаях, когда не отрицал его необходимость (что-то нечистоплотное виделось в этом потомственному аристократу), а в данной ситуации, можно сказать над еще не неостывшим телом, и подавно. Если бы не появление в дверях Шведова, который уже в полдень готов был к "предметному разговору", Викентий Алексеевич вряд ли и дальше мог бы изображать относительное спокойствие. Он попросил машинистку сварить кофе и с первым же глотком крепчайшего горького напитка, коротко заявил:
- В убийстве Сатина виновен все тот же Кесарев: он мстит, я уверен в этом!
- Поначалу, дражайший Викентий Алексеевич, мы с коллегами склонялись к аналогичной версии, но потом обнаружились новые скверные обстоятельства. Во избежание недомолвок между нами я должен ввести вас в курс дела. В общем-то, можно было бы считать, что ничего особенного не произошло, если бы при обыске на съемной квартире убитого в бумагах не нашлось множество упоминаний о его долгах и кредиторах. Между прочим, в итоге мы имеем весьма впечатляющую сумму. Вот такой, скажу я вам, непредвиденный пируэт.
- Не может быть! - Этот щекотливый факт изумил Думанского. - Вы уж простите, но это звучит как бред, просто нелепость какая-то - Сатин, же имел приличное жалованье на должности моего помощника, он даже собственное юридическое бюро собирался открыть! Скрывать не стану, я лично ссудил ему некоторую сумму, но на длительный срок в конфиденциальном порядке и уж, разумеется, безо всяких унижающих достоинство обременительных расписок. Кроме того, мне несколько раз приходилось безвозмездно давать Алексею Ивановичу некоторые суммы на лечение тяжелобольной матери. Зачем ему было лезть еще в какие-то долги? Нет… Он не мог, не должен был нуждаться! Тут очевидное недоразумение - ваши люди переусердствовали.
Шведова ничуть не удивила столь эмоциональная реакция отторжения со стороны адвоката:
- Что ж, вы, я вижу, в смятении, но, голубчик, извольте сами взглянуть: вот копии долговых расписок, а это, так сказать, сводная ведомость - у кого, сколько и до какого срока взял. Причем, заметьте, особо пикантная деталь: большинство денег - опять-таки внушительную сумму! - ссудил убитому не кто-нибудь, а Сергей Александрович Савелов. Да-да, именно он! Не сам, правда, через банк, но это вряд ли меняет дело, а главное - все засвидетельствовано документально. Убедитесь сами, что здесь никакой "нелепости" - голые факты, коллега. На фактах - вам это известно не хуже меня - строятся доказательства.
- Просто невероятно! И ведь Сатин ничего мне не сказал! Поистине, чужая душа потемки. Да он и не был для меня чужим… - Думанский отставил кресло, заходил по кабинету, сдавив ладонями виски. - Кажется, знаешь человека как самого себя, доверяешься ему, безусловно, а на деле выходит, что… К тому же - как это я сразу не вспомнил? - он ведь получил деньги еще и от mademoiselle Савеловой! Нечто вроде аванса за участие в повторном процессе. Та буквально умоляла, чтобы сторону обвинения представлял я, но выступать в роли прокурора - это совсем не мое, и я без тени сомнения счел за лучшее передоверить дело Кесарева Сатину…
Начальник сыскной полиции по-прежнему невозмутимо вернул взволнованного адвоката к его рабочему столу и продолжал апеллировать к бумагам, указывая пальцем какие-то позиции:
- Надо полагать, ваш ближайший сотрудник задолжал кому-то - я еще раз подчеркиваю! - астрономически крупную сумму и пытался вернуть ее следующим весьма оригинальным способом - назанимав, сколько возможно, заново. Кстати, обратите внимание, коллега: против каждой фамилии - довольно скромная цифра: должно быть, убитый не хотел афишировать свои денежные затруднения…
Правовед все еще не мог смириться с тем, что Сатин был совсем не так безупречно чист, как привыкли считать в бюро, и, по привычке, все еще выступал как бы в роли защитника на процессе: