- Что ж, неудивительно! Кому же приятно признавать свою финансовую несостоятельность.
Шведов тем временем, не придавая значения словам Думанского, логически подвел его к предварительным выводам следственной группы:
- В целом, мы склонны придерживаться той точки зрения, что истинной причиной убийства послужили именно деньги.
Костяшки сцепленных пальцев адвоката побелели - так он был внутренне напряжен. Адвокат опять встал с места не в состоянии на чем-либо остановить взгляд:
- Подумать только! Оказывается, он был в таком сложном положении. Нет уж, дайте-ка я все же взгляну на список… Так-так… Эх, Сатин! Бедняга… Что же ты, брат, натворил? Алеша… Увяз настолько, что… Скрыл от меня. Зачем?! Разве бы я не понял. Разве не помог бы? Как все глупо получилось - теперь уж точно не поможешь! Теперь только что панихиду заказать…
- В чем дело? - наконец забеспокоился Шведов, заметив, что с Думанским творится неладное и речь последнего звучит как-то нездорово. - Что вы там такое особенное увидели, право же… Да вы слышите ли меня, Викентий Алексеевич?
- Извольте, вот: господин Быстров, промышленник, был нашим клиентом как раз в то время, когда Сатин взял у него в долг, купчиха Сегодняева тоже, граф фон Бауэр…
Следователь насторожился:
- То есть вы хотите сказать, что убитый… занимал деньги у клиентов?! Но ведь за такое могут и из коллегии попросить, а уж руки точно никто не подаст. Что же могло сподвигнуть его на эти, как бы помягче выразиться… нечистоплотные поступки? Может быть, сомнительная любовная история? Интрижка какая-нибудь. Многие в его возрасте легко теряют голову из-за женщины.
Вспомнив о Молли и своем вчерашнем отчаянном визите в дом покойного банкира, Думанский встрепенулся:
- Женщина?! - И тут же отрицательно покрутил головой. - Совершенно исключено: мы ведь дневали и ночевали в конторе, все время друг у друга на глазах. А интрижка - совсем не его правилах. Тем более, если бы он вдруг влюбился… Постойте-ка, а разве вы меня уже не спрашивали об этом - прямо там, на месте преступления? Я еще тогда высказался определенно.
"Господи, неужели и меня в чем-то подозревают? Этого еще нехватало!" - теперь он ощутил себя на допросе.
- Да? Возможно, что и спрашивал. Значит, тогда я эту версию не исключал… Впрочем, есть нечто более любопытное, Викентий Алексеевич… - задумчиво произнес Шведов, на время закрыв разговор о сатинских прегрешениях. - Вы помните изображение на стене? Ну там, в тупике. - Его взгляд встретился с тревожным взглядом Думанского. - Вижу, вспомнили. Вот отсюда вторая версия - ритуальное убийство. Ее сразу же выдвинул мой ассистент, а я поначалу отмел, зато теперь считаю, что поторопился. Сейчас поймете, что я имею в виду, говоря о ритуальном характере. Распятая на кресте роза - так называемый розенкрейцеровский крест, если быть точным. Именно такой рисунок! Вы, вероятно, слышали о розенкрейцерах? Есть такой старинный рыцарско-масонский Орден.
- Я не предполагал, что вас могут интересовать такие материи.
- По роду деятельности мне приходится интересоваться абсолютно всем. На то ведь и "тайная" полиция: сами действуем тайно и разгадываем разные тайны. Как говорит обыватель, жандармы всюду суют свой нос. Царская служба обязывает! Ну так вот, о рыцарях Розы и Креста, прочих любителях скрытой символики и мрачных доктрин. Заметьте, всю эту хитрую атрибутику - пентаграммы, пирамиды со Всевидящим Оком посередине, просто перевернутые кресты или треугольники в окружении трех шестерок - нам не впервые случается видеть на месте преступления, особенно когда речь идет об убийстве совершенном садистическим способом! Я уже не говорю об исторических примерах из глубины веков. Совсем не исключено, что в данном случае имеется архисерьезная мистическая подоплека преступления. Попытайтесь посмотреть на это "банальное" убийство именно в ритуальном ключе. А если у вас появится новый материал по делу или даже собственная свежая версия, не сочтите за труд явиться ко мне в Департамент на Фонтанку. Мой кабинет не забудете - под номером ч…това дюжина. Тоже своего рода мистический знак. Кабинет остался в наследство от прежнего начальства. Да и просто - заходите в гости, Викентий Алексеевич, милости прошу! Я ведь оставил вам свою визитку, не так ли?
- Кажется… Ну разумеется, оставили, - подтвердил Думанский, глядя на донышко чашки, где бурела жирная кофейная гуща. - Знаете, я сейчас что-то не в себе - это так неожиданно. Нужно серьезно подумать над вашей информацией.
VIII
Молли рыдала в голос: от обиды, от одиночества, от сознания неопределенности положения. Всепоглощающее презрение к зарвавшемуся адвокатишке, первому в жизни гордой юной дамы наглецу, посмевшему поднять на нее руку и походя, пусть даже в аффектации, обвинить ее в убийстве самого дорогого человека, сменялось вдруг какой-то подспудной жалостью к этому холерику и вдобавок к себе самой. От подобной житейской путаницы и внутреннего разлада на душе было так тяжело!
Мать она потеряла еще во младенчестве, и о ней остались самые неясные воспоминания. Молли росла дикой, замкнутой девочкой, близких подруг у нее не было - вместо них были музыка и книги, а мечты о каком-то туманном, но непременно счастливом будущем заменяли реальную жизнь. Зато всегда рядом с ней был отец: пестовал, опекал, а порой и ограждал дочь от некоторых экстравагантных и не в меру ретивых претендентов на ее руку, точнее, на завидное наследство. И теперь, когда его вдруг не стало, Молли оказалась совершенно одна в почти незнакомом мире. Ей наконец открылась та сторона жизни, которую все эти годы умудрялись тщательно скрывать от нее. Она вдруг увидела людскую зависть, алчность. Даже знакомые, всегда бывшие в ее представлении лучшими друзьями дома, искренними доброжелателями семейства Савеловых, предстали вдруг в неожиданном свете. Молли не могла и вообразить себе такой черствости и равнодушия к чужому горю. А сколько вдруг объявилось "друзей" бедного папеньки, желавших получить "что-нибудь на память о покойном"! Ей стали наносить визиты какие-то "родственники", "дядюшки" и "тетушки", о существовании которых Молли и не подозревала. Эти люди не скрывали цели своего прихода, тем более что у всех "она была одна".
В обществе Молли не давали прохода разного рода "сочувствующие", чьи сплетни о сказочном богатстве единственной законной наследницы банкира Савелова постоянно доходили до нее. Тогда Молли затворилась дома, но и здесь ей постоянно чудилась эта крысиная возня. Единственное, на что находились силы в таком положении, было судебное расследование по делу об убийстве. Она не могла остаться неблагодарной дочерью. После столь страшной гибели отца Молли не скупилась на гонорары следователям, высшим полицейским чинам, лучшим адвокатам - лишь бы был найден убийца, лишь бы справедливая кара постигла его уже в этой, земной, жизни. Обычно кроткая, зла никому не желавшая, Молли чувствовала в себе неистребимую ненависть к негодяю, разрушившему счастье ее семьи, еще недавно казавшееся столь прочным. Иногда Молли самой становилось жутко от охватившей ее жажды мщения, но она успокаивала себя надеждой на то, что все забудется, стоит только найти преступника.
Когда на скамье подсудимых оказался Гуляев, Молли уверовала, что именно он виновник смерти отца, ведь ей так хотелось скорейшего разрешения всего этого кошмара! Узнав о том, что нашелся юрист, готовый защищать человека, сделавшегося ее смертным врагом, она ужаснулась. "И для служителей закона не осталось ничего святого. Только деньги управляют всем!" - с горькой досадой сетовала она.
Таким образом, адвокат Думанский стал в ее представлении едва ли не символом продажности и святотатственной беспринципности. В самом разбирательстве по делу Гуляева Молли почти не участвовала (только однажды ее вызвали для дачи показаний): следователь старался не тревожить излишними вопросами убитую горем женщину. Но ни одного судебного заседания Молли Савелова, неизменно облаченная в траур, не пропустила - присутствовать на них представлялось ей делом чести. Храня молчание, она выслушивала показания свидетелей, выступления судей, обвинителя и защитника.
"Пусть я буду немым укором для этих бессердечных людей. Пускай они запомнят меня на всю жизнь. На Страшном суде я стану главной свидетельницей их беззакония!" - воображала несчастная. И все-таки финал процесса оказался для нее неожиданным.
К возможному оправданию Гуляева Молли давно приготовилась, но предположить, что это оправдание вселит в душу надежду на справедливость, она никак не могла. И уж тем более не ожидала, что такую надежду может подать ей адвокат Думанский. Казалось бы, он оправдал свой гонорар, избавив от петли развратного купца, и все же не поставил на этом точку. "Неужели в нем заговорила совесть? - спрашивала себя Молли. - Странно, что я сразу отказала ему в праве быть порядочным человеком. А если он действительно человек благородный и честный слуга закона, то ничего удивительного нет в том, что, отстояв права ложно подозреваемого, примется за поиск истинного преступника и найдет его".
После такого "прозрения" у Молли тотчас сложился новый план действий: упросить Думанского способствовать скорейшему возобновлению следствия по делу и добиться осуждения Кесарева. Когда адвокат предложил ей услуги своего ассистента, Молли была несколько разочарована, но, по сути, план ее начинал воплощаться в жизнь, а это, считала она, важнее всего.
"Теперь-то уж точно справедливость восторжествует!" - убеждала себя Молли. Она чувствовала в себе запас душевных сил, которого, как ей казалось, должно было хватить на то, чтобы вынести все трудности, связанные с новым процессом. "А когда он завершится, в жизни начнется счастливая полоса. Непременно должно быть так, и никак иначе!"
Неожиданный скандальный визит Думанского с известием об убийстве Сатина окончательно поверг девушку в отчаяние. На следующий же день с самого утра она заперлась в спальне, пытаясь самостоятельно, без помощи нотариуса ("Ну их, крючкотворов этих, - бумажные души!") составить прошения прокурору, в Окружной суд, даже в Сенат. В поисках справедливости, ища надежной защиты, бедная сирота вознамерилась было подать прошение и на Высочайшее Имя, но, задумавшись, решила: "Если прочие инстанции останутся равнодушными, тогда лишь буду умолять Государя". За время процесса в домашнем архиве скопилось много судебной хроники, и Молли попыталась выудить из нее нужные сведения; к тому же можно было воспользоваться и толстенным справочным ежегодником "Весь Петербург", где значились адреса, номера телефонов всех столичных адвокатских контор и практикующих светил юриспруденции, но после "общения" с Думанским девушка решительно не знала, к кому же из этих защитников-правоведов обратиться. Горничная через двери пыталась уговорить барышню принять пищу:
- Убиваете вы себя-с! Говели бы, еще понятно, а так куда ж это годится - голодом себя понапрасну морить да душу изводить?
Вечером в прихожей кто-то позвонил, но Молли и не думала выходить. Через пару минут в спальню постучала горничная:
- Барыня, сюпри… сюрприз вам прислали-с, мальчишка-рассыльный приходил!
Неприбранная и измученная Молли, ворча, выглянула в гостиную:
- Что там еще за глупости? Без них голова кругом идет… Ну, сколько можно мне мешать? Это невыносимо, жестоко, наконец…
На столе в китайской вазе стоял огромный букет свежих роз. Пурпур лепестков и матовая зелень стеблей причудливо сочетались с росписью по фарфору - огненно-золотыми извивающимися драконами. Горничная игривым тоном доложила:
- Сказал, что от какого-то важного господина, а имя, дескать, назвать не изволили - "их ноги-то-с"!
- Инкогнито! Запомнили, Глаша? И ноги тут совсем не причем. Это латынь, древний язык. Да, и вот что - заберите-ка их себе. Я не принимаю цветы невесть от кого!
Расстроившись пуще прежнего, Молли опять заперлась в спальне. "Кто на такое способен? Если Думанский, то это уже слишком. И он смеет надеяться, что я прощу его хамскую выходку?! Как бы не так! Хамство и вздорность нельзя ни себе позволять, ни другим спускать".
Неизвестный, однако, оказался настойчив и педантичен: букеты свежих роз стали появляться в квартире у Молли ежедневно, да еще и с неизменной точностью - в один и тот же ранний час. По указанию Молли, их сразу несли то к Глаше, то на кухню; чаевые молодая хозяйка брать запретила.
Время шло, а Молли Савелова все никак не могла найти обнадеживающий выход из создавшегося положения. Не знала, как возобновить и продолжить судебное разбирательство.
Через неделю в урочный утренний час дежурно зазвонил колокольчик в прихожей, и Глаша уже по привычке сразу открыла: в дверном проеме, как и следовало ожидать, показались огромные розовые соцветия, из-за которых на сей раз выглядывали сразу двое юных рассыльных, мал мала меньше. Выглядело все это весьма комично, учитывая, что большие вазы они едва удерживали:
- Куда прикажете-с, тетенька?
Обидевшись на "тетеньку", Глаша фыркнула. Но это не был еще конец церемонии и даже не вся процессия: на сей раз рассыльные выступали в роли то ли пажей, то ли герольдов. Раздвинув запыхавшихся мальчишек, с еще одним благоухающим букетом неописуемо прекрасных чайных роз в плетеной жардиньерке в прихожую вошел сам заказчик "цветочной феерии". Им действительно был не кто иной, как злополучный адвокат. Он, не раздеваясь, прошел мимо Глаши в прихожую (это тоже задело горничную) и, подозвав юных спутников, коротко указал на распахнутые двери залы:
- Туда!
С чрезвычайной торжественностью "пажи" поставили вазы на самое видное место в гостиной и, получив от Думанского по двугривенному, умчались в совершенном довольстве, только их и видели. Молли строго наблюдала за происходящим, а затем, полная решимости, двинулась на незваного гостя с единственным намерением выставить его вон:
- Это вы у Гуляева купеческим замашкам научились? Браво! Тому ли еще научитесь, господин правовед, - лиха беда…
- Но, Мария Сергеевна, выслушайте же, Бога ради! - Думанский встрепенулся, однако тотчас отступил на шаг, понурив голову. - Поверьте, я глубоко сожалею о происшедшем… недоразумении. Я, конечно же, очень виноват перед вами! Это было отвратительно. И все-таки…
- Никаких "все-таки"! То, что случилось с monsieur Сатиным, - ужасно. Я очень сожалею о нем, о его печальной участи. Но как вы только могли подумать, что я способна… Несусветный, кошмарный вздор! И вообще, после того "визита" на вашем месте я навсегда забыла бы сюда дорогу.
- Вы правы, мое поведение и сейчас, должно быть, выглядит дико. Глупо рассчитывать на снисхождение… Выходит, не прощен?
- Нет и нет! - гордая хозяйка дома оставалась непреклонной.
- Правильно, барышня, храни Господь от таких молодчиков! - Горничная догадывалась, что ценное зеркало разбил именно этот "ферт".
- А тебя не спрашивают, Глафира! - Молли указала на место бойкой прислуге, перейдя с ней на "ты", что означало крайнюю степень раздражения. - Хотя действительно: Боже сохрани когда-нибудь еще иметь дело с подобными типами.
- Ну, в таком случае вы не оставляете мне другого выбора! - Адвокат мгновенно сбросил пальто на пол и рухнул на колени перед Молли прямо посреди прихожей.
- Что вы делаете? Вы с ума сошли!
- Пусть так, но вот вам слово дворянина - я не сойду с этого места до тех пор, пока не добьюсь прощения. Хоть полицию вызывайте!
- А и вправду, кликнуть городового? - не удержалась Глаша.
- Этого только не хватало! Пусть стоит, если ему так хочется. А ты бы лучше цветы вынесла, советчица.
Захлопнув перед носом Думанского двери, Молли скрылась в гостиной. Через полчаса на парадном входе снова зазвонил колокольчик. Mademoiselle Савеловой опять пришлось выйти на звонок: Думанский по-прежнему стоял на коленях, а хозяйственная Глаша охотно впустила с лестницы двух мастеровых с большим, аккуратно упакованным во что-то мягкое предметом. Рабочие развернули упаковку, обнажив зеркало, - исполненный заказ, который должен был заменить разбитый экземпляр. Они попытались поднести зеркало к стене, но на пути их оказался застывший Думанский. Тогда мастеровые попытались обойти препятствие справа, потом слева - безуспешно. Старший, точно извиняясь, осторожно произнес:
- Ваша милость, нам пройти бы.
Истукан ожил, но отрицательно покрутил головой. Глаша присоединилась к просьбам - последовал тот же ответ. Наконец вмешалась сама Молли:
- Та-ак! Что же здесь еще происходит?
- Дак вот, барынька… Нам бы зеркальце заменить, а господин мешают… Не подойти-с.
- Ничего не поделаешь, голубчик. Я дал слово, что не сойду именно вот с этого места!
- Вам не надоел этот спектакль? Встаньте сейчас же! - тон Молли был повелительным, не допускавшим возражений. Адвокат, охотно повинуясь, вскочил на ноги:
- Слава Богу - я прощен!
Такой реакции девушка никак не ожидала:
- С чего это вы взяли?
Думанский опять бухнулся на колени. Теперь от его падения затряслась мебель, даже гул по квартире пошел. Молодой мастеровой, засмотревшись на "блажного" барина, выпустил зеркало из рук, и лишь чудом успел подхватить его. Старший, придерживая хрупкое изделие одной рукой, в свою очередь с перепугу отпустил тяжелый ящик с инструментами, чтобы подстраховать другой. Ящик, упав, чуть не отдавил ему ногу. Кривясь от боли, "страдалец" сквозь зубы процедил:
- Ах ты ж… Евсей… Чего ж ты… Ну ты, парень, и не прав!.. Не при господах будь сказано.
- Дак ведь я…
Подмастерье, не зная, как оправдаться, униженно запросил Думанского:
- Барин, вы бы хоть сюда, что ли, перебрались?
- Я тут не при чем. Вы не меня, барыню просите, - адвокат многозначительно кивнул на mademoiselle Савелову.
Евсей взмолился:
- Барыня-матушка! Уж не взыщите, что не в свое дело лезем! Не до ночи же нам тут выплясывать?
- А, "барыня-матушка", может, простите меня? - скромно потупив взор, виновник неудобств подхватил умоляющий тон простолюдина.
- Ну хорошо, хорошо! Так и быть, я вас прощаю. - Молли была вынуждена уступить. - Только, пожалуйста, встаньте скорее, пропустите же их.
- В знак примирения позвольте пригласить вас на прогулку…
- Вот еще, со всякими безобразниками разгуливать! - проворчала Глаша.
- Опять ты со своим резюме! - хозяйка так озадачила горничную незнакомым словом, что та тут же проглотила язык. - Я вовсе не собираюсь ни с кем "разгуливать". Слышите вы, господин правовед?! Ни в коем случае!
"Господин правовед" был вынужден подчиниться и покинуть савеловский особняк, но это было всего лишь тактическое отступление, к тому же на упроченные позиции.