Всю обратную дорогу она была под впечатлением от кронштадтского пастыря. Он стал для нее таким родным, что казалось, она знала его всю жизнь. И в то же время перед глазами стоял другой образ - Викентия Думанского. "Несомненно, отец Иоанн - святой, и молва, выходит, не всегда бывает пуста. Конечно, эти нелестные высказывания об интеллигенции… Но Викентий (она поймала себя на том, что впервые назвала Думанского по имени) ведь не такой, как другие - ведь это его батюшка назвал "мужем праведным"! Нет, он благородный, только может быть излишне горячим, ошибаться, но это из-за обостренного чувства справедливости, из-за стремления свершить правосудие… Он, возможно, даже любит меня…"
Дядюшка встретил свою Машеньку еще более добрым, чем обычно, и вполне оправившимся от меланхолического приступа.
С этого дня в доме Савеловых все стало чудесным образом меняться к лучшему. Старый инвалид как-то весь расправился, словно бы помолодел; он стал просто неугомонен, с утра до вечера семенил по квартире, весь в каких-то ему одному ведомых "важных" делах, то и дело напевал романс:
Я тебе ни о чем не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть…
При этом еще как намекал на скорую радость, то и дело забавно подмигивая и заглядывая племяннице в самые глаза со словами: "И я слышу, как сердце цветет".
Сама же Молли знала главного своего благодетеля. "Ведь ничего бы этого не было, если бы не праведный отец Иоанн. Он и дядюшку наставил отправить меня в Кронштадт, и мне открыл глаза: все вокруг, оказывается, совсем не дурно. И как много хороших людей - даже Глаша покладистее стала, по хозяйству все хлопочет. А может, это оттого, что батюшка Иоанн и сейчас за всех нас молится?"
X
В тот день Молли была дома одна - горничная еще накануне вечером отпросилась в гости к каким-то дальним родственникам. Дядюшка по своему обыкновению чуть свет отправился к обедне, а значит, его можно было ожидать не раньше часу пополудни. С утра Молли, как обычно, пребывала в туманных грезах - перед ней еще проплывали разрозненные образы сна, и она пыталась составить из них что-либо связное, хотя это почти никогда не удавалось, ибо сны, большей частью, мимолетны и фантастичны.
Ритмический перестук квартета подков за окном вернул Молли к действительности.
Она услышала, как распахнулись двери парадного, гулко отдались в регистрах лестничных пролетов чьи-то шаги. Не дожидаясь звонка, охваченная душевным порывом, Молли бросилась открывать. Все существо ее взывало: "Отче Иоанне, услышь мою молитву!" Думанский стоял на пороге в шубе, накинутой поверх строгого черного фрака. Галстук тонкого шелка был заколот булавкой с драгоценным камнем. В руках он, разумеется, держал вазу с розами.
Матового стекла ваза была будто прихвачена морозом, а гигантские оранжерейные розы, достающие Молли до самого лица, казались райскими кринами. "Как все же хорошо, что я послушалась совета дядюшки и побывала в Кронштадте! Чем моя жизнь теперь была бы, не будь в ней встречи со святым прозорливцем!"
Глаза Думанского сияли, а весь облик являл благородство славных предков с портретов в гостиной его дома.
- Здравствуйте! - тихо и как-то по-особенному торжественно произнес Думанский.
Молли качнулась, точно "нечаянная" радость происходила во сне, и отступила в глубь квартиры.
Думанскому хотелось отставить букет, подхватить эту хрупкую живую ношу и внести в дом, как уникальное произведение искусства, как некий дивный сосуд, наполненный самыми нежными, тонко благоухающими дарами Флоры, но он сдержался, боясь обидеть юную даму.
- Мне кажется, вы больше не сердитесь на меня?
- Разве так уж заметно? - девушка зарделась. - Нет, больше не сержусь…
- Значит, сердитесь меньше, да? Я счастлив! В таком случае, в знак нашего примирения, может быть, смилостивитесь и согласитесь поехать со мной куда-нибудь, просто проветриться, полюбоваться нашим зимним Петербургом? Погода сегодня на славу выдалась. Вы только посмотрите - сама красавица русская зима!
День и вправду обещал быть изумительным, и Молли более не находила, да и не стремилась найти причин отказать Викентию Алексеевичу:
- Едемте сейчас же, господин правовед. Только…
Думанский приложил руку к сердцу:
- Обещаю вести себя примерно!
Спустя какие-нибудь четверть часа (mademoiselle Савелова, приводя себя в должный вид, не заставила поклонника долго ждать) щегольской возок с красивой парой, привлекающей взгляды прохожих, проскользил вдоль Английской набережной, мимо Николаевского моста, затем свернул к Исаакию, к сияющим в рассветных лучах на фоне розоватого, в легкой морозной дымке неба, куполам…
Остановились против известной кондитерской на Невском: здесь было уютно, к великолепно сваренному кофе подавали свежайшие крендельки в розовой глазури и воздушные меренги. К тому же через огромные - от пола почти до потолка - витрины-окна можно было без помех лицезреть пеструю, вечно куда-то спешащую толпу.
- Как-то странно даже, - заметила девушка, осторожно откусывая краешек белого, как снежок, хрупкого безе. - Все куда-то спешат, у всех дела, а мы с вами лакомимся, можно сказать, откровенно предаемся праздности. Я вот тут позволяю себе радоваться жизни, а papa там… - Она сделала неопределенный жест, имея в виду мир иной.
- Зачем вы продолжаете себя мучить, дражайшая Мария Сергеевна? - продолжал адвокат. - Разумеется, ваш отец был достойный человек, и его гибель - трагедия, но - увы! - факт непреложный. Поймите - его уже не вернешь! А эти люди, они ведь тоже когда-то отдыхают, как мы сейчас. И вообще, все относительно: у меня в конторе и дома в кабинете во-от такие кипы дел (серьезнейших, уверяю вас!) но ведь это же не значит, что я не могу себе позволить иногда от них оторваться. Тем более, ради общения с вами. Pourquoi pas? вам и самой приятно за этим уютным столиком, в тепле, за чашечкой хорошего кофе. Ведь я прав? А расшатывать себе нервы - это самоубийство какое-то! Да, Кесарев на свободе, но он попадется обязательно, непременно попадется - поверьте моему опыту! Не сейчас, так в скором будущем. Подобные ему на свободе долго не задерживаются: сколько вор не ворует, а тюрьмы не минует.
- Вы действительно в это верите?! - в ее вопросе были надежда и мольба.
- Если бы не считал подобное аксиомой, никогда не выбрал бы для себя юридическое поприще, - уверенно изрек Думанский.
В подтверждение столь непоколебимой уверенности он рассказал анекдот из собственной практики:
- На последнем курсе училища мне довелось наблюдать за ходом одного процесса. Имело место дерзкое ограбление банка с отягчающими обстоятельствами, с применением оружия, правда, без жертв. Все улики определенно указывали на виновность одного человека, и он был без промедления осужден, но как вскоре выяснилось - невинно. Настоящий преступник тоже проходил по делу, и представьте - в качестве потерпевшего! Фигурировал как случайный посетитель банка, раненный при налете. Так вот: пары месяцев не прошло, как этот оборотень угодил в Акатуйские рудники пожизненно за убийство при очередном ограблении. А изобличили его знаете как? Ни за что не догадаетесь. По стойкому запаху одеколона "Наполеон" на месте преступления: убийца, видите ли, имел причуду не выходить из дому не умастившись им! По этой причине у него и кличка в блатном - в уголовном, простите, - мире была соответственная - "Бонапарт". Выходит, дурную службу ему сослужила - не избежал своей Святой Елены! Со словами вообще нужно обращаться очень аккуратно - они очень часто действительно определяют будущее.
Случай показался Молли и вправду забавным, так что даже рассмешил ее. Викентий Алексеевич рад был не меньше: хоть на время удалось отвлечь даму от печальных мыслей. Он вспомнил еще какую-то занятную историю, потом еще… Разговорившийся адвокат и симпатизировавшая ему молодая особа теперь чувствовали себя вполне непринужденно, так что окружающая обстановка постепенно отошла на второй план и перестала их занимать. Ни Викентий Алексеевич, ни Молли даже не заметили подозрительного субъекта, который пристально наблюдал за ними через стекло, стараясь не выделяться из многолюдного потока Невского. Когда после затянувшегося, продолжительного завтрака в кондитерской извозчик доставил господ назад - к подворотне дома банкира, Думанский, помогая даме выбраться из санок, осторожно сообщил о своем решительном намерении:
- Если позволите, я загляну к вам как-нибудь на днях. Это будет удобно?
- Удобно ли? Ведь вот запрещу, скажу, что нет, так вы нарочно явитесь и застынете в прихожей как изваяние. Знаете, вы тогда были похожи на сфинкса! Или на Эдипа… Ну что мне с вами делать, Викентий Алексеевич? - Молли выдержала мучительную для поклонника паузу. - Уж чем откладывать на потом, почему бы не заглянуть сейчас? Еще совсем не поздно. Считайте, что я сама пригласила вас на чашку чая - в награду за примерное поведение. И заметьте, Эдип, я не стану загадывать вам никаких загадок!
Думанский просиял:
- Прекрасно! Замечательно! Ведь вы даже не понимаете, что сами и есть та загадка, разгадывать которую для меня истинное удовольствие.
Он рассчитался с лихачом, тот, "премного" благодаря барина, от души вытянул кнутом лошадку и укатил в облаке снежной пыли, а хозяйка тут же увела гостя за собой, под арку. В самом конце глубокой подворотни из полумрака внезапно вынырнула фигура в длинном темном пальто с поднятым воротником, закрывавшим пол-лица и преградила адвокату путь к подъезду:
- Не торопись, голубь!
- Позвольте! Что вам угодно?!
- А сейчас узнаешь чего!
Сзади, со стороны Английской набережной, послышались частые шаги. Оглянувшись, Думанский увидел прямо за спиной рыжеволосого типа (шапки на нем не было) с изъеденным оспой лицом, на котором тускнели бесцветные, с застывшими как у трупа зрачками, глаза. В воздухе блеснуло лезвие финского ножа! Едва успев отклониться, адвокат перехватил занесенную над ним руку рыжего и ответил нападавшему профессиональным боксерским ударом левой в скулу. Выпустив нож из рук, рыжий отлетел к стене, и с лета развалил спиной поленницу дров.
- Ах ты… с…чара! - простонал он, еле двигая свернутой челюстью.
Молли улучила момент и попыталась выскользнуть из подворотни, но первый налетчик, в черном, схватив девушку за руку, притянул к себе:
- Куда?! Стой! И не дури.
- Оставьте меня! Оставьте же, слышите?! Викентий Алексеевич!!!
- А ну немедленно пусти ее, скотина! - Думанский кинулся на помощь, и угрюмый бандит, отпустив "пленницу" тоже достал из-за пазухи финку. Угрожающе ей поигрывая, он стал наступать на адвоката. "Черного" опередил пришедший в себя рыжий - подхватив полено потяжелее, с размаху огрел им Думанского по затылку. Викентий Алексеевич медленно осел на холодный булыжник, но с набережной уже слышался крик убежавшей Молли и обещающая спасение пронзительная трель полицейского свистка. В последнюю минуту Думанскому показалось, что в одном из нападавших он узнал Кесарева. Нет, не показалось - это был именно Кесарев, даже не удосужившийся сбрить свои мерзкие усики.
- Атас! Ходу! - крикнул в тот же момент кто-то из налетчиков, успев напоследок дважды выстрелить в уже лежавшего на земле адвоката, после чего оба растворились в проходных дворах.
За стеной несколько раз гулко, почти невыносимо для слуха, пробили часы. Викентий Думанский с усилием разомкнул веки: он лежал в чужой постели, затылок ломило, судя по ощущениям, голова была туго перевязана. Жестоко ныло плечо: его как будто упорно грызла целая стая мышей. Кроме того, плечо было так туго забинтовано, что казалось, оно омертвело и в нем прекратилось всякое движение, всякий ток крови. Голова же, напротив, как будто была обложена ватой, но при первой же попытке пошевелиться взорвалась нестерпимой болью. Чтобы не закричать, Викентий Алексеевич на несколько секунд задержал дыхание по новой европейской системе, которая только начала входить в моду. Только после этого он снова обрел способность ясно мыслить.
Все же оторвав больную голову от подушки, Думанский увидел справа от себя, в кресле, спящую Молли… и только теперь понял, что находится в доме Савеловых. Барышня, вероятно, заснула недавно и устроилась на своем "ложе", подогнув под себя ноги прямо в бархатных туфельках. Видение было столь трогательное, поза столь безыскусна, что адвокат невольно залюбовался этой красотой. Приподнявшись, он осторожно взял свисавшую с подлокотника девичью руку, губами нежно коснулся тонких, почти прозрачных, как у граций или муз, пальцев, запястья с синеватой, чуть заметно пульсирующей жилкой, но резкая боль опять заставила его откинуться назад. Знакомые сережки сверкали из-под свившихся непослушных локонов - изумрудные "капли", казалось, готовы вот-вот вытечь из бриллиантовых "соцветий". Вид их пробудил у Думанского воспоминания о недавно совершенном поступке - возможно, наихудшем в его жизни. Викентий Алексеевич едва сдержался, чтобы не застонать, а Молли уже открыла глаза, полные неподдельной тревоги, заботы о пострадавшем адвокате, ее защитнике в самом буквальном, героическом, смысле. Побледневшее лицо Думанского вмиг оживилось, чуть заметно порозовев:
- Мария Сергеевна…
- Тс-с!.. Вам нельзя разговаривать - доктор запретил! Закройте глаза и постарайтесь уснуть. Вы теперь должны меня слушаться как сестру-сиделку.
- Просто я хотел поблагодарить вас. Я ведь почти все вспомнил… Этот налет… Если бы не вы…
- На самом деле это я ваша должница: вы повели себя как настоящий рыцарь и джентльмен. А вам нужно Бога благодарить и того святого, что у вас на шейном образке - пуля угодила в него, а то бы прямо в грудь.
- Значит, мученик Викентий меня спас, ангел мой…
Молли решила, что последние слова обращены к ней и покраснела:
- Ну вот! Что это вы - опять бредите? Просила же молчать… Немедленно успокойтесь и спите, я приказываю! Иначе уйду сейчас же.
- Подождите, я хочу покаяться. Я так виноват перед вами. В тот раз, когда я… ворвался к вам как дикарь и наговорил безобразных дерзостей…
- Опять вы за свое! Я же простила, неужели вам недостаточно?
- Пожалуйста! Я бы хотел объяснить. Дело в ваших серьгах, почти такую же нашли на месте убийства Сатина. Только у вас крупный изумруд-капля в бриллиантовой оправе, а там - сапфир.
- Ах, серьги! - Молли несколько замялась и мгновенно покраснела, будто стыдно должно было быть ей. - Это был целый гарнитур: колье, браслет, кажется, еще кольцо. Колье лежало в сейфе, а после смерти papa исчезло. Так странно: оно ведь должно быть где-то в доме, но я всюду искала и не нашла. А серьги никуда не делись, потому что я давно уже ношу их не снимая. Не правда ли, странно?
- Да, что-то здесь не так… И опять этот Кесарев! Вся эта история с нападением, должно быть, наделала шуму? Расскажите же скорее, есть ли новые подробности, версии…
- Доктор запретил, вам нельзя волноваться.
- Поверьте, я буду еще больше волноваться, ежели останусь в неведении.
- Хорошо, но обещайте, что после этого вы непременно заснете.
Адвокат опустил веки в знак повиновения.
- Приходил следователь, назначенный по этому делу, Шведов Алексей Карлович. Сказал, что очень хочет с вами побеседовать, когда вам станет лучше. Успокойтесь же, в самом деле! Не забывайте: вы только что обещали.
Думанский сохранил спокойствие, хотя все-таки чуть-чуть слукавил - приоткрыл один глаз, наблюдая за девушкой (теперь Молли напомнила ему свернувшегося калачиком котенка), до тех пор пока та сама не уснула. Вот когда рыцарь-адвокат смог честно закрыть глаза и, блаженно улыбаясь, предался собственным мыслям.
XI
С рассветом - пока в доме никто не проснулся - Викентий Алексеевич, не желая компрометировать и смущать своим двусмысленным присутствием девичье уединение mademoiselle Савеловой, перебрался долечиваться к себе на Кирочную. Дома адвокат довольно быстро, за какие-нибудь три дня, встал на ноги, но, почувствовав себя здоровым, первым делом собрался отнюдь не на службу. Он был сам не свой - ставший в короткий срок дорогим женский образ безраздельно воцарился в его душе, и всем своим существом Викентий Алексеевич стремился по заветному адресу, который вспомнил бы и во сне, и однако же прежде следовало еще зайти на Фонтанку, 16 в Департамент полиции по делу о злополучном нападении.
Привычно взбодрившись чашечкой кофе с эклером, Думанский принял надлежащий для присутственного места строгий вид - крахмальная сорочка с черным муаровым галстуком, тройка цвета маренго с золотым знаком правоведа - коронованной колонной - в петлице. Обулся, застегнул на все пуговицы ратиновое пальто, окутав мягким кашемировым шарфом шею, и наконец, увенчавшись каракулевым с благородной "проседью" пирожком, выскочил на улицу.
Редкая для декабрьского Петербурга солнечная погода, небо в дымчато-белых облачках, порхающий на фоне импозантных фасадов рой искрящихся снежинок - признак легкого морозца - все, несмотря на предстоящее продолжение печального разговора, располагало Викентия Алексеевича прогуляться пешком. Он даже решил сделать порядочный крюк. Дойдя до шумного Литейного, устремился не на ближнюю Пантелеймоновскую, а совсем наоборот - направо, и быстро, проскочив еще пару людных перекрестков, свернул по Сергиевской, чтобы уже не спеша, все более погружаясь в не столь уж давнее "студенческое" прошлое, направиться в сторону Фонтанки.