- Что такое? - забеспокоился Куколев.
- Пока мы тут возимся, этот человек в темноте мог проникнуть в дом. Дверь открыта…
Сказал и понял, что малость переусердствовал: мадам взглянула на него с подозрением. Очевидно, версия о беглом каторжнике, который засел в ее собственном доме, не показалась ей убедительной.
Тем не менее дачку следовало бы осмотреть изнутри. Может быть, Марфа Никитична увидела его из окна, догадалась, кем он послан, и прячется, а супруги по какой-то причине скрывают ее присутствие. Чутье подсказывало, что мадам не стоит верить на слово, а Иван Дмитриевич привык честно исполнять взятые на себя обязательства. Тем более, если заплачено… Он стремительно взлетел на крыльцо. Одна комната, другая, третья. Пусто.
Хозяйка побежала за ним, но остановить его не успела.
- Фу-у! - как бы с облегчением сказал ей Иван Дмитриевич. - Слава Богу, никого.
- Я прочитала на жетоне вашу фамилию, - ответила она, - и завтра наведу справки о вас, господин Путилин, а заодно и о сбежавшем арестанте, если он существует. Кто послал вас ловить его в моем доме?
- Сударыня! Ради вашей же безопасности…
- У меня достаточно связей, чтобы завтра все выяснить у вашего начальства.
- Завтра воскресенье.
- Ну так послезавтра. Боюсь, мы с вами еще встретимся.
- Буду счастлив, - ответил Иван Дмитриевич, отступая за ворота.
Извозчику он велел ждать за углом и всю обратную дорогу запоздало ругал себя за излишнюю старательность. Полученные от Куколева-младшего тридцать пять рублей грозили обернуться не прибылью, а серьезными убытками. За такие дела запросто и со службы полететь.
На звонок вышел сам Яков Семенович.
- Вероятно, - сказал он, выслушав доклад, - Марфа Никитична поехала к ним на городскую квартиру.
- От меня еще что-то требуется?
- Нет, спасибо. Туда я могу и сам съездить, коли мой брат с женой на даче… Спокойной ночи.
3
На следующий день, в воскресенье, Иван Дмитриевич проснулся в мрачном расположении духа. Спал он отдельно от жены, не спустившей ему вчера отлучки, и на одиноком ложе сильнее мучила мысль об ожидающих служебных неприятностях. И чего так-то старался?
Одевшись, он прошел в детскую, где и подоконник, и стол, и постель сына - все было загажено вольно порхающим по комнате щеглом. Ванечка повадился открывать клетку, чтобы не лишать Фомку свободы. Назвать это новостью для себя Иван Дмитриевич при всем желании не мог, но, поскольку настроение было как с похмелья, птичье безобразие привело его в бешенство. Он ловко накинул на щегла шляпу, схватил бедную птицу и понес к окну. Сей же момент вышвырнуть ее вон из квартиры! Ванечка, проснувшись, завыл, кинулся к отцу. Прибежала жена, которая, видимо, за ночь отчасти осознала свою вину, поэтому, против обыкновения, встала на сторону мужа. Напрасно Ванечка в одной рубашонке падал на колени, рыдал, хватал родителей за руки. Ни мать, ни отец не поддались на его мольбы, слезы и клятвенные заверения никогда-никогда не выпускать щегла из клетки. Пакостник Фомка присужден был к изгнанию. Правда, сжалившись над сыном, Иван Дмитриевич уступил ему в одном: согласился отпустить Фомку не в городе, а в его родной стихии.
После невеселого завтрака они взяли клетку со щеглом и на извозчике отправились в пригородный лесок. Ванечка успокоился, но еще икал от недавних рыданий. Наконец добрались до места, где и решено было даровать Фомке вольную. Лес тут был негустой, дачный. Никаких коршунов, о которых тревожился Ванечка. Зато червяки наверняка есть. К тому же стояла такая теплынь, что снова повылазили из каких-то щелей комары и бабочки. Так что в ближайшее время голодная смерть Фомке не угрожала. Когда открыли клетку, он бодро выпорхнул из нее, что-то пропищал напоследок, что Ванечка истолковал как обещание вечной памяти и любви, и растворился в прозрачном воздухе бабьего лета.
Вскоре сын утешился найденным грибом. Он было оставил его белочкам, заготовляющим себе припасы на зиму, но, увидев затем еще один, этот гриб уже сорвал и вернулся к первому. Класть их было некуда, кроме как в клетку. Через полчаса в ней лежало несколько трухлявых груздей, две сыроежки и подосиновик; Ванечка не мог на них налюбоваться. Но потом он ушиб ногу, устал, закапризничал, и в наказание ему все эти сокровища были безжалостно вытряхнуты на землю у дороги.
- Вот тебе, вот тебе, раз не умеешь себя вести! - приговаривал Иван Дмитриевич, высыпая из клетки остатки грибной трухи. - Домой немедленно!
Он схватил за руку остолбеневшего от горя Ванечку и поволок его за собой. Тот лишь тихо всхлипывал, а Иван Дмитриевич, поостыв, начал сомневаться в правомерности столь жестокой кары.
- Почему ты так себя ведешь? - говорил он все неувереннее. - Не стыдно, что вывел меня из себя? Тебе должно быть стыдно так себя вести.
Ванечка помалкивал, а Иван Дмитриевич одну за другой сдавал свои позиции:
- Мне, например, стыдно, что я не сдержался и вышел из себя. Я сознаю, что виноват. А ты? Тебе не стыдно? Ты меня вывел из себя своим поведением, мне стыдно, а тебе, выходит, нет? Нет, брат, мы оба должны признать…
Шагов через полсотни он увидел на опушке две фигуры, мужскую и женскую: эта парочка что-то искала в траве. Женщина, видимо, не сильно была огорчена потерей, она лениво тыкала перед собой зонтиком, зато мужчина, присев на корточки, старательно утюжил землю ладонями. Не без удивления Иван Дмитриевич узнал в нем Куколева-младшего, который сейчас должен был бы искать не упавший кошелек или дамский платочек, а пропавшую матушку.
- Э-эй! - издали окликнул он соседа. - Яков Семенович!
Женщина стояла к нему спиной, полузаслоненная деревом, и он ее разглядеть не успел. При звуке его голоса она почему-то проворно юркнула в кусты.
- Что вы тут потеряли? - подходя ближе, спросил Иван Дмитриевич.
- Пустяки. Полтинничек обронил.
- Тоже деньги. Помочь вам?
- Не надо. - Куколев подозрительно сощурился. - И давно вы за мной наблюдаете?
- Только что подошел. Ну как, нашлась Марфа Никитична?
- Пока нет.
- Но вы были у брата на городской квартире?
- Послушайте, почему вас так это интересует?
- Странный вопрос, Яков Семенович.
- Не более странный, чем наша с вами встреча. Как вы здесь очутились?
- А что вас удивляет? Гуляю с сыном. День воскресный, решили насобирать грибов.
- Куда же вы собираетесь их класть? Я не вижу корзины.
- Да хоть сюда можно. - Иван Дмитриевич помахал бывшим Фомкиным узилищем.
- Вы всегда ходите по грибы с птичьей клеткой?
- Спросите еще, не ношу ли я воду в решете. В клетке сидел щегол.
- И где он теперь?
- Мы его выпустили.
- Чтобы освободить место для грибов?
Иван Дмитриевич засмеялся:
- Получается так. Хотя, конечно…
- А грибов не нашли?
- Нет, нашли. - Иван Дмитриевич покосился на Ванечку. - Нашли хорошие грибочки.
- Тогда, простите, где же они?
- Я их выбросил.
- Вот теперь, наконец, вы мне все очень понятно объяснили, - сказал Куколев. - В логике вам не откажешь.
- Вы не верите мне? - растерялся Иван Дмитриевич.
- А вы бы на моем месте поверили?
- Но зачем я врать-то стану!
- Кто вас знает. Помнится, вчера вы мне и за четвертную поверить не захотели. Потребовали триста рублей.
Иван Дмитриевич улыбнулся:
- У вас не было свидетелей.
- А у вас есть?
- Пожалуйста, сын подтвердит… Ванечка, скажи дяде Яше.
Но тот опустил головку и мстительно молчал, ни в чем не желая помогать своему обидчику. Недаром считалось, что характером Ванечка пошел в отца.
- Не учите ребенка говорить неправду, - усмехнулся Куколев. - Лучше скажите честно, кто поручил вам шпионить за мной.
- Чего-о?
- Скажите, и я даю слово, это останется между нами.
- Яков Семенович, дорогой…
- Не скажете, - предупредил Куколев, - я все равно узнаю. Вам только хуже будет.
- Вы с ума сошли! - рассвирепел Иван Дмитриевич.
Вдруг осенило:
- Шагов полста всего, Яков Семенович, там они и лежат.
- Кто они? - встрепенулся Куколев.
- Кто-кто! Грибы, что я выбросил.
- А-а…
- Пойдемте, если не верите, я их вам покажу.
Куколев охотно принял предложение:
- Что ж, пойдемте.
Он и прежде-то вел себя, как перепелка, заманивающая лисицу в сторону от своего гнезда: за разговором настойчиво, хотя и незаметно, пытался отвести Ивана Дмитриевича подальше от того места, где засела в кустах женщина с красным зонтиком. Все это время она не подавала признаков жизни.
- Пойдемте, пойдемте.
Дошагали до старой придорожной березы с вывернутым корневищем, возле которой, как точно помнил Иван Дмитриевич, он и вывалил эти злополучные грибы, но их там почему-то не оказалось. Кое-где жалко серела разлетевшаяся по ветру грибная труха, однако на нее Куколев даже смотреть не захотел. Действительно, эту пыль трудно было признать за доказательство.
- Что за черт! - расстроился Иван Дмитриевич, ощущая себя полным идиотом.
- Ну-ну, - хмыкнул Куколев.
- Наверное, кто-нибудь из дачников поживился. Сегодня воскресенье, их здесь полон лес.
Догадка имела смысл: неподалеку мелькали на поляне шляпы с лентами, слышался детский смех. Но Куколев ничего этого как бы не замечал.
- Значит, грибов нет, а щегла вашего нам и подавно не сыскать.
- Ей-Богу, тут они лежали. Ванечка, скажи, мальчик, - льстивым голосом попросил Иван Дмитриевич.
Сын молчал, глазенки злобно посверкивали из-под материнских бровей. Мстительностью он пошел в отца, упрямством - в мать.
- Вот что, господин Путилин, - спокойно сказал Куколев. - Скажите, кто вас послал следить за мной и сколько вам заплатили. Я дам вдвое больше.
Он достал бумажник.
- Тьфу! - Иван Дмитриевич в сердцах сплюнул и схватил Ванечку за руку.
- Смотрите, - крикнул Куколев. - Пожалеете!
Иван Дмитриевич остановился и, подбоченясь, отвечал:
- Ха! Что вы мне сделаете!
- Ваше начальство может оказаться не столь принципиально. - Куколев пощелкал ногтем по бумажнику. - Вас ждут неприятности.
И этот туда же! Ну и семейка. Усилием воли Иван Дмитриевич заставил себя успокоиться.
- На полицию в чем только не клевещут, - задушевно сказал он. - И взяточники-то мы, и пьяницы, и лентяи. Еще поговаривают, будто мы с уголовными связаны, имеем друзей между ворами и убийцами. Или даже сами по ночам в воровские притоны захаживаем, в картишки там балуемся. Ну, какой разумный человек вроде вас поверит в такую ересь! И если, к примеру, склад с вашими товарами случайно сгорит или ночью в спальне у вас появится какой-нибудь Каин с ножичком, чтобы перерезать вам горло, вам же в голову не придет обвинять в этом полицию. Так ведь, Яков Семенович? Тем более при чем тут скромный полицейский агент, всецело зависящий от расположения начальства?
Сказал и вздрогнул. Показалось, что на лице Куколева, как отражение этих обидой вырванных слов, проступила вдруг печать смерти. Мелькнула, на мгновение неуловимо искажая и заостряя черты, и тут же растаяла в солнечном блеске.
Вообще при свете дня судьбоносные знаки трудно прочесть даже тем, кому дано понимать эту тайнопись. Господь таит их от смертных, ибо не нужно им знать будущее. Зато владыка ночи, тот, само собой, способствует.
Что почувствовал в ту минуту его собеседник и сосед, Иван Дмитриевич так никогда и не узнал.
- Я пошутил, Яков Семенович, - примирительно сказал он.
Куколев не ответил. Молча повернувшись, он пошел обратно к кустам, за которыми пряталась его пугливая подруга. Там, в желтизне и зелени, чуть сквозило белое платье и алел зонтик. Узенькая полоса красного шелка, Иван Дмитриевич хорошо ее запомнил.
Они с Ванечкой двинулись по направлению к дому. Ругать сына не хотелось, читать ему нотацию - еще того меньше. Его поведение можно было истолковать и как предательство, и, напротив, как доказательство недетской силы характера. Не зная, какой вариант предпочесть, Иван Дмитриевич решил оставить себе время для раздумий.
- Дома поговорим, - сказал он.
Как все чуткие дети, Ванечка трепетал перед отложенным разбирательством, но сейчас эта угроза не произвела на него никакого впечатления. Он вприпрыжку скакал по дороге, его бледное личико лучилось счастьем. Иван Дмитриевич даже испугался. Неужели мальчик настолько испорчен, что способен так истово, забыв обо всем, наслаждаться радостью отмщения за щегла, за выброшенные грибы? Но вскоре он заметил, что правый кулачок Ванечка держит крепко сжатым и порой, отвернувшись, что-то в нем украдкой разглядывает. Там, в маленьком грязном кулачке, скрывалась какая-то драгоценность, оттуда исходило счастье, озарявшее лицо сына.
- Что у тебя в руке? - спросил Иван Дмитриевич.
Ванечка еще крепче стиснул пальцы. Он весь сжался, притих и затравленно смотрел на отца. Судьба Фомки и найденных грибов опять обрисовалась перед ним во всем своем ужасе.
- Что, я спрашиваю!
- Я не крал, папенька! Я нашел.
- Покажи.
- А вы не отберете?
- Нет, не отберу. Показывай.
- Перекреститесь, папенька, - сказал сын скорбным от нахлынувших воспоминаний голосом.
- Даю слово дворянина, - торжественно пообещал Иван Дмитриевич, но креститься не стал.
Эта клятва несколько опережала события, поскольку дворянское звание он должен был получить лишь следующим чином, до которого еще служить и служить.
Потрясенный такой присягой, Ванечка развел пальцы. На ладошке, сохранившей сокровище, лежал небольшой, размером и толщиной с полтинник, блестящий круглый жетон из какого-то желтоватого металла.
Иван Дмитриевич взял его, попробовал на зуб. Металл не поддался, хотя зубы у него были хорошие.
- Золото? - с надеждой спросил Ванечка.
Промолчав, чтобы не разочаровать сына, Иван Дмитриевич начал изучать свой трофей. С одной стороны жетон был совершенно гладкий, с другой имел недурной выделки чеканку: семь звездочек, образующих ковш Большой Медведицы. Вдоль обода, как на монете или медали, шла круговая надпись: ЗНАК СЕМИ ЗВЕЗД ОТКРОЕТ ВРАТА.
- Ну и где ж ты его нашел?
- Где вы с дядей Яшей разговаривали.
- А говоришь, нашел.
- Честное слово, панепька! Я нашел!
- Нет, брат! Если найдешь то, что другой потерял, и знаешь кто, это все равно что украл.
- Отдайте, - железным голоском сказал Ванечка. - Вы обещали.
- Так и быть, - сжалился Иван Дмитриевич, возвращая сыну его находку. - Поиграй пока, а как наиграешься, снеси хозяину. Идет?
- Ага, - кивнул Ванечка.
В его распоряжении была целая вечность. Он и представить себе не мог, что такая чудесная вещь когда-нибудь ему прискучит.
- Отнесешь дяде Яше, - ханжеским тоном добавил Иван Дмитриевич, - и он, глядишь, за находку нас с тобой полтинничком пожалует.
А сам с удовольствием подумал, что, пожалуй, цацка обойдется Куколеву подороже, чем в полтину. Ясно было, что вещица непростая, что судьба сдала на руки козырь в партии с Яковом Семеновичем и тот остережется интриговать против соседа, владеющего этой тайной. Еще и от себя прибавит. ЗНАК СЕМИ ЗВЕЗД ОТКРОЕТ ВРАТА. Какие врата? Почему? Странная штучка.
Иван Дмитриевич заговорщицки подмигнул сыну;
- Смотри сам-то не потеряй!
4
Когда рассказ дошел до этого места, Сафонов отчего-то начал нервничать, что не укрылось от внимания Ивана Дмитриевича.
- Я чувствую, - сказал он, - вы хотите меня о чем-то спросить.
Зная вспыльчивость своего собеседника, Сафонов на всякий случай решил подстраховаться:
- Сердиться не станете?
- Нет-нет, спрашивайте.
- Помнится, вы говорили, что щегла Фомку задрала кошка…
- Увы, не повезло бедняге.
- Простите, но…
- А что вас смущает?
- Вы, значит, выпустили его в лесу, а он оттуда нашел дорогу обратно к вам на квартиру?
- Помилуйте, это ведь щегол, а не кошка!
- Тогда извольте устранить противоречие. Я-то не сомневаюсь в вашей правдивости, но читатели могут оказаться не столь доверчивы.
- Я разве не говорил, - с улыбкой отвечал Иван Дмитриевич, - что у нас в доме всегда жили разные птицы? Да, и все были Фомки, так уж повелось. Как бы семейная традиция. Попугай, кенар, скворец, два щегла - и все Фомки. Одного щегла мы с Ванечкой отпустили на свободу, а другого действительно задрала кошка.
- И второе, - жестко сказал Сафонов. - По ходу рассказа о расследовании убийства князя фон Аренсберга вы упоминали своего малолетнего сына Ванечку. Но ведь князя убили в 1871 году, а эта история произошла лет на десять-двенадцать раньше. Где-то вскоре после Крымской войны, как я понимаю. Вы даже еще не были дворянином. В таком случае, к моменту убийства князя фон Аренсберга вашему Ванечке должно было исполниться восемнадцать или, по меньшей мере, шестнадцать лет. А он, вы рассказывали, мечтал тогда об игрушечном паровозике. Странное желание для юноши в этом возрасте. Или, может быть, у вас несколько сыновей? И все они, как щеглы, звались одинаково?
- У меня один сын.
- Чтобы опять же не возникло сомнений в вашей правдивости, предлагаю: в той истории Ванечку назовем Иваном и вычеркнем про паровозик.
- Вообще-то не хотелось бы.
- А я как автор не хочу выглядеть в глазах моих читателей легковерным и легковесным болтуном. У меня есть пусть негромкое, но весомое литературное имя. Если вам ваше имя не дорого, то мне мое - отнюдь! Да и просто по-человечески я не хочу в книге представить вашего сына великовозрастным идиотом, который в восемнадцать лет забавляется детскими игрушками. Дался вам этот паровозик!
- Нет, все-таки не станем вычеркивать, - подумав, решил Иван Дмитриевич.
- Но почему?
- Так. Не хочется, да и все.
- Вы можете объяснить мне здраво? Почему?
- Я думаю, читатели поймут, что для отца единственный сын всегда останется ребенком.
Фыркнув, Сафонов собрался было не то возразить, не то еще о чем-то спросить, но, видимо, счел бесполезным. Он лишь покрутил головой и обреченно сказал:
- Как будет угодно. Продолжайте.