- Терпение, терпение, господин Путилин. Видите ли, как раз в то время я занимался финансовой стороной деятельности некоего лица. Фамилию называть не буду, скажу только, что в своих коммерческих делах этот человек пользуется поддержкой пензенского губернатора Панчулидзева. А тому, как известно, покровительствует сам государь. Так вот, у меня на руках имелись документы, неопровержимо изобличающие моего подопечного в денежных махинациях. Подробности вам не нужно знать, но речь шла о сотнях тысяч. Барон Н. - будем называть его так, хотя свой титул он купил у какого-то германского курфюста, - знал об этих документах и неоднократно через разных лиц намекал мне, что для меня будет весьма выгодно передать расследование другому чиновнику, уже, надо думать, им подкупленному. Я делал вид, будто не понимаю намеков. Тогда барон лично посетил меня, причем не в министерстве, а на дому. Я вынужден был принять его.
- Вы говорите о бароне Нейгардте? - спросил Иван Дмитриевич.
- Знакомы с ним? Ах да, я и забыл… Представляешь, Ниночка, господин Путилин живет в одном доме с Яковом.
- Сочувствую, - усмехнулась та. - Соседство, прямо скажем, не из приятных.
- Почему, мадам?
- Неужели Шарлотта еще не пыталась выцарапать глаза вашей жене?
- С чего это? Они в добрых отношениях. Мой сын Ванечка гуляет вместе с вашей племянницей.
- Странно…
- Скажите, - обратился Иван Дмитриевич к Куколеву, - среди тех лиц, что подсылал вам Нейгардт, не было Якова Семеновича?
- В яблочко! - опередив мужа, который раздумывал, отвечать или нет, восхитилась Нина Александровна. - Вы бьете без промаха.
- Не в этом ли, Семен Семенович, причина вашей размолвки с братом?
- Да, - нехотя кивнул Куколев. - Но я продолжаю. Итак, сидя здесь, в моем кабинете, Нейгардт предложил мне взятку. С тем, разумеется, чтобы я оставил его в покое. Сумма была внушительная.
- Семь тысяч, - не без гордости уточнила Нина Александровна. - Представляете? И мой муж отказался.
- Я живу на жалованье, - сказал Куколев, - но совестью не торгую. Так и было отвечено этому мерзавцу с баронским титулом. Он ушел…
- Несолоно хлебавши, - опять вмешалась Нина Александровна.
- …ушел, а спустя несколько дней появился у меня снова. Причем на этот раз не просил, а угрожал. Но я стоял твердо, и ему пришлось уйти с тем же результатом. Вот теперь мы и подошли к самому главному. После его первого визита я обнаружил этот жетончик. После второго - едва не погибла моя дочь.
- Коробочка с запонками тоже хранилась у вас в кабинете? - спросил Иван Дмитриевич, выдержав приличествующую случаю паузу.
- Вы сидите как раз рядом с секретером, где лежат кое-какие мои парадные регалии. Запонки в том числе.
- А во время этих своих визитов Нейгардт имел возможность забраться к вам в секретер? Подсыпать яд в вино?
- В том-то и дело! В первый раз я выходил посоветоваться с женой. Во второй - позвать на помощь лакея, ибо по доброй воле этот негодяй уходить не желал. В обоих случаях на несколько минут он оставался в кабинете один.
- Допускаю, - согласился Иван Дмитриевич, - Нейгардт хотел вас отравить. Но зачем понадобилось ему подбрасывать вам жетончик?
- Это было своего рода предупреждение о грозящей расправе.
- И вы поняли его смысл?
- Позднее - да, понял.
- Что же, по-вашему, означают эти звезды? Надпись?
- Семь звезд, - сказал Куколев, - семь тысяч, которые предлагал мне Нейгардт в качестве взятки.
- А врата? Какие врата они должны были открыть?
- Тут возможно двойное толкование. Символическое и, так сказать, житейское. Во-первых, врата крепости моей души. Во-вторых, ворота одного дома. Старый барский дом не чета нашей нищенской дачке. Мы с Ниной Александровной мечтали тогда его купить, но не могли собрать денег.
- И вы считаете, что Нейгардт знал об этой вашей мечте?
- Наверняка Яков ему рассказал. Большая-то Медведица появилась не случайно!
- При чем тут она?
- А при том, - невесело улыбнулся Куколев, - что село, где стоит облюбованный нами дом, называется Медведково.
- При таком истолковании это знак не смерти, а соблазна, - рассудил Иван Дмитриевич.
- С лицевой стороны - именно так. Вы правы. А с оборотной? Что там изображено?
- Как что? - Иван Дмитриевич недоуменно повертел в пальцах жетончик. - Ничего.
- Вернее сказать - ничто. Пустота. А что есть пустота? То-то и оно, уважаемый! Мне предлагался выбор: или открыть врата моей души и впустить туда дьявола, за что передо мной откроются ворота дома в селе Медведково, или… Или умереть.
Помолчали, затем Иван Дмитриевич спросил:
- Вы обращались в полицию?
- Имел глупость. Нетрудно было предвидеть, что это бесполезно.
- He помните, кому поручили дело?
- Некоему Шитковскому. Буквально через пару дней он заявил мне, что все случившееся - плод моей фантазии. Я его не виню. Нейгардт - страшный человек. И могущественный! Не позавидуешь тому, кто встанет у него на дороге. В конце концов я сам поступил точно так же, как этот Шитковский.
- То есть?
- Мы с Ниной Александровной собрали семейный совет и порешили капитулировать. Слаб человек! Я передал все документы тому чиновнику, на которого мне указывали доброжелатели барона, и тот положил их под сукно.
- Фамилию чиновника не скажете?
- Нет. И не советую вам пытаться ее узнать.
Иван Дмитриевич кинул жетончик в карман, поднялся.
- Что ж…
- Погодите, - остановил его Куколев. - Мы с Ниной Александровной хотим знать, почему с этой штуковиной вы пришли к нам? Неужели вы там в полиции настолько осмелели, что решили заняться бароном Нейгардтом?
- Бароном я займусь позже. А сейчас должен вам сообщить, что такую же штучку получил недавно еще один человек…
- Кто?
- Ваш брат… И он теперь мертв.
Когда спустя полчаса Иван Дмитриевич выходил из кабинета, послышался быстрый шелест платья, он увидел одну из куколевских дочерей. Она застыла в принужденной позе, с книжкой в руках, которую держала вверх ногами. Секунда промедления, и ей сошлось бы дверью по лбу. Милая барышня подслушивала до конца, чтобы не упустить ни слова, иначе не миновать бы ей классической шишки - позорного клейма шпионки на девичьем челе.
Иван Дмитриевич отметил, что под дверью отиралась та из двух сестричек, что посветлее - мастью и глазками в мать.
- Лизочка, - обратился к ней Куколев, - ступай позови Катю. Мы с мамой должны вам кое-что сказать.
9
В сыскном Иван Дмитриевич думал застать Шитковского, но не застал. Зато Гайпель был на месте. Он сидел за столом и что-то выписывал из лежавшей перед ним толстой книги. Иван Дмитриевич отогнул обложку, прочел имя автора - аббат Бонвиль - и заглавие: "Иезуиты, изгнанные из рядов масонства, и их кинжал, сломанный масонами".
- Вижу, вижу, - сказал он, - сегодня ты дело делаешь. А вчера чем занимался?
- Я же у вас в помощниках. Пытался расследовать.
- И чего нарасследовал?
- Кое-что, - скромно сказал Гайпель.
- У Вайнгера узнал про эту отраву?
- Нет, не успел. Вчера в Мариинском театре давали "Волшебную флейту", и я решил, что нельзя упускать случай.
- Ах ты, крымза! - вскипел Иван Дмитриевич. - Я тут до ночи не жрамши бегаю, а ты в оперу? Моцарта ему! Ишь, меломан!
- Моцарт, если вы не знаете, был масоном, - с достоинством отвечал Гайпель.
- Да хоть чертом лысым! Я тебе что велел?
- Между прочим, "Волшебная флейта" считается энциклопедией масонской жизни. Музыка может нам дать ключ к разгадке этого дела. Моцарт все-таки! Имеющий уши, так сказать, - чуть заметно улыбнулся Гайпель, намекая на то, что самому Ивану Дмитриевичу бо-ольшая медведица на ухо наступила.
Двумя руками Иван Дмитриевич взял сочинение аббата Бонвиля, приподнял, примериваясь к затылку своего помощника.
- Бей, но выслушай, - сказал Гайпель.
- Ну?
- Помните, вчера в "Аркадии" вы спрашивали про красный зонтик?
- Так. Дальше.
- Билет, кстати, на свои деньги купил, не на казенные, - ввернул Гайпель, обиженно косясь на Ивана Дмитриевича. - И на спектакле я вдруг подумал… Музыка, что ли, на меня подействовала, но я подумал: у масонов кругом знаки, и ваш красный зонтик вполне может быть знаком.
- Знаком чего?
- Солнца, например, если они берут знаки из астрономии. Я взял книгу, пытаюсь понять. Большая Медведица открывает врата, солнце, скажем, закрывает. Врата ночи, тьмы или что-нибудь в таком роде. Возможно, все, что я говорю, чушь, выеденного яйца не стоит, но мне кажется, что Куколев открыл какие-то врата и был убит. Иными словами, он проник в чью-то тайну. За это его и…
Иван Дмитриевич молчал. Масоны или не масоны, а чего-то Яков Семенович и вправду боялся. Как он тогда раскричался в лесу: "Кто послал вас шпионить за мной?" Смешно, а ведь неспроста. Исчезновение Марфы Никитичны тоже казалось теперь связанным с его смертью. Может быть, ему тем самым подавали опять же знак: берегись, мол. И что за вещицу она случайно прихватила с собой? Не жетончик ли?
Иван Дмитриевич положил на стол труд Бонвиля, доказывающий, что иезуиты, во всяком случае, к убийству Куколева не причастны: их кинжал был сломан.
- Вопрос вот в чем, - сказал Гайпель. - Кому принадлежал найденный вами жетон: убитому или убийце?
- Ты-то сам как думаешь?
- Не знаю. Я пытаюсь понять.
- Валяй. Только про яд Вайнгера спроси немедленно. Я с ним говорить не хочу, пусть он тебе все подробно напишет.
Иван Дмитриевич направился к двери, но Гайпель забежал вперед и загородил ему дорогу:
- Мы с вами расследуем одно дело. Объясните мне, наконец, почему вы интересуетесь красными зонтиками!
- Много будешь знать, - отвечал на это Иван Дмитриевич, - скоро плешь вырастет.
В тот день он позволил себе зайти домой пообедать. Янтарнейшая ушица дымилась в тарелках, и даже графинчик с наливкой сиял в самой середине стола, как Иерусалим в центре земного круга, но жена сидела мрачная. Она переживала смерть Куколева, о чем знал уже весь дом. Не то чтобы она так уж сильно любила покойного или Шарлотту Генриховну, но жалела их до слез, особенно восьмилетнюю Оленьку. Кроме того, ей, как всякой женщине, страшно было услышать шаги безносой, прошелестевшие совсем рядом с ее собственным гнездом. Мужчины не так сердечны, поэтому вблизи смерти они ведут себя с большей церемонностью, скрывая за ней отсутствие подлинного чувства. В такое время мужчины вспоминают об условностях, а женщины - забывают. Когда Ванечка расшалился за обедом, Иван Дмитриевич шикал на него, стыдил, что нехорошо так себя вести, если двумя этажами ниже дядя Яша лежит еще не похороненный. Хоть и ребенок, а должен понимать. Но жена ничуть не возмущалась кощунственной резвостью сына. Ей это казалось не важно.
- Все в доме только об этом и разговаривают, - сказала жена. - Мы с Ванечкой сегодня гуляли на улице и встретили баронессу Нейгардт. На ней прямо лица нет. Зайцеву встретили, та тоже сама не своя. Мы сговорились завтра все втроем нанести визит Шарлотте Генриховне.
- Я с моей штучкой гулял, и все тети ее смотрели, - похвалился Ванечка. - Одна тетя говорит: откуда у тебя такая чудесная игрушечка?
- Какая тетя? - заинтересовался Иван Дмитриевич.
Про штучку и так понятно было, что лесная находка.
- Баронесса у него спрашивала, - пояснила жепа.
- И что же ты ей ответил?
- Что маменька мне купила.
- Вот-те на! Соврал, значит?
- Ага.
- И зачем?
- А пусть не думает, - мстительно сказал Ванечка, - что мы бедные, ничего хорошего себе купить не можем.
Иван Дмитриевич аж крякнул при таком ответе. Он прошел в переднюю, снял с вешалки цилиндр, намереваясь идти к Шарлотте Генриховне, И тут заметил, что у Ванечки угрожающе отвисла нижняя губа. Вот-вот заплачет.
- Обещались после обеда сыграть в игру, - напомнил он надтреснутым от обиды голосом.
Не дожидаясь, пока эта трещинка разверзнется в бездонную пропасть, Иван Дмитриевич покорно поплелся за ним в детскую, где оловянные солдатики на полу густыми колоннами шли навстречу смерти и бессмертной славе. Плюшевые зайцы скорбно смотрели им вслед.
В углу четверо егерей с примкнутыми штыками охраняли круглую коробку из-под халвы.
- Чего они у тебя караулят? - спросил Иван Дмитриевич.
Он заглянул туда и внезапно понял, почему сын так развеселился за обедом: в этом деревянном мавзолее покоился заветный жетончик. Теперь, когда дядя Яша умер, сама собой отпала необходимость возвращать ему потерю. Сын так простодушно радовался своей удаче, что у Ивана Дмитриевича не хватило духу ругаться и омрачать его счастье.
- Давайте сегодня вместо фишек возьмем двух солдатиков, - предложил Ванечка.
Он выбрал русского гренадера и наполеоновского гвардейца в медвежьей шапке. Соотечественника Иван Дмитриевич уступил сыну, а лягушатника взял себе. Эти двое, оказавшись на узкой дорожке среди плотоядных уродов, отовсюду таращивших свои налитые кровью гляделки, сразу же опасливо прижались друг к другу. Заклятые враги, сейчас они почувствовали себя не солдатами враждующих империй, а просто людьми, просто Божьими созданиями перед лицом нечисти и нежити. Оба медленно двинулись вперед, выставив ружья, но брошенные игроками кости разделили их вновь. Каждому выпала судьба в соответствии с его национальным характером: гренадер споткнулся дважды - на ПЬЯНСТВЕ и НЕПОСЛУШАНИИ СТАРШИХ, француз - один раз, но зато на СЛАСТОЛЮБИИ. Это была его Березина, тут он и остался навеки. Ему пришлось пропустить целых три хода. Тем временем в прихожей раздался звонок, жена пошла открывать, и, когда русский богатырь, избежав прочих соблазнов, предстал перед ангелом с бонбоньеркой, на пороге появился Зеленский.
- Это вы сами рисовали? - спросил он, разглядывая полотно кисти Ивана Дмитриевича. - Весьма нравоучительно.
- Пускай дядя с нами тоже сыграет, - провоцирующим шепотом сказал Ванечка якобы на ухо отцу.
Зеленский сделал вид, будто не слышит.
- Не желаете ли прогуляться, Иван Дмитриевич? - спросил он. - Погода сказочная.
При этих словах Ванечка встрепенулся:
- Папенька, после обеда вы обещались два раза сыграть! И еще раз вечером.
В ответ Иван Дмитриевич выдвинул контрпредложение:
- Давай теперь один, а вечером - два.
- Нет, - сказал Ванечка, - вы обещались.
- Так и быть, вечером три раза сыграем. Идет?
Пока отец с сыном торговались, Зеленский прошелся по комнате, осматривая Ванечкины сокровища с независимым и отстраненным любопытством холостяка. Так, наверное, мог бы держаться гордый индейский вождь среди экспонатов Политехнического музея: любоваться, но не выказывать восхищения, чтобы не уронить достоинство свое и своего образа жизни.
На трех разах перед сном удалось поладить. Иван Дмитриевич смело взялся за цилиндр, они с Зеленским спустились по лестнице, прошли мимо куколевской квартиры на первом этаже и вышли на улицу. Все вокруг полнилось хрупким осенним теплом. Вблизи воздух был прозрачен, а вдалеке, над крышами, сгущался до плотности богемского стекла.
- Однажды, - говорил Зеленский, - я вам уже пригодился. Я имею в виду тех двоих евреев, делавших фальшивые деньги, их переписку. И, простите мое самомнение, сдается мне, что я опять могу быть вам полезен. Вчера вы зачем-то утаили от меня и смерть Якова Семеновича, и странное исчезновение Марфы Никитичны. Понимаю: служебная тайна. В резоны не вникаю, не мое дело. Но сегодня об этом знает уже весь дом, а для меня лично не составляет секрета и то, что расследование поручено вам. Нет-нет, не думайте! В полицию я не ходил и никого специально не расспрашивал. Ваш вчерашний интерес к мифу о Каллисто, к аркадскому, - голосом подчеркнул он, - мифу, объяснил мне многое. И вы на верном пути.
- То есть?
- Человек вы не шибко образованный, но интуиции вам не занимать. Вы правильно угадали: мифы потому и живут тысячелетиями, что повторяются вечно. В мире появляются железные дороги, нарезные винтовки, раздвижные цилиндры, но сам человек остается таким, каким был и будет всегда. В своей мифологии древние греки собрали все возможные сюжеты нашей жизни. Свод гениальный, им можно пользоваться по сей день. И в поисках убийцы Якова Семеновича история бедной Каллисто нам пригодится.
- Нам? - переспросил Иван Дмитриевич.
Добровольных помощников он не любил почти так же, как агентов, доносящих не за деньги, а из чувства гражданского долга.
- Если вы откажетесь от моих услуг, - твердо сказал Зеленский, - я буду расследовать это дело в одиночку. Хотите выслушать мои соображения?
- С удовольствием.
- Начнем по порядку. Итак, Яков Семенович был убит в ночь с воскресенья на понедельник. А в воскресенье вечером, накануне его смерти, вы оставили мне ту записку. Отсюда я делаю вывод, что покойный знал о нависшей над ним угрозе. Вы, Иван Дмитриевич, многое скрываете от меня, но я думаю, что Яков Семенович незадолго до гибели получил предупреждение в виде загадочной фразы о семи звездах, открывших врата. Он призвал на помощь вас, вы - меня. В тот вечер вы не застали меня дома и написали записку. Впрочем, все равно тогда я не сумел бы расшифровать эту криптограмму. Теперь дело другое. Теперь я уверен: этой фразой будущий убийца предупреждал Якова Семеновича, что его тайна раскрыта и возмездие не заставит себя ждать.
Иван Дмитриевич вспомнил Гайпеля. У того выходило, что сам Куколев проник в чью-то тайну, у Зеленского - наоборот. Но результат был один: смерть.
- Фраза такова, что в ней можно вычитать какой угодно смысл, - возразил он, подумав о доме в селе Медведково и семи тысячах, которые барон Нейгардт сулил Куколеву-старшему.
- Дельфийский оракул тоже изъяснялся на языке, отличном от языка учебников арифметики. Но давайте но порядку. Вы признаете логичными мои предшествующие рассуждения?
- Вполне.
- Тогда пойдем далее. Знак Большой Медведицы - раз. Гостиница "Аркадия" - два. И воскресенье, между прочим, седьмой день недели. Неужели все это лишь совпадения? И последнее: вам не приходило в голову, что исчезновение Марфы Никитичны связано со смертью ее сына?
- Я думал об этом.
- А о том, что Яков Семенович… Не думали?
- Что Яков Семенович - что?
- Нет, не верю, что вы не подумали!
Глаза у Зеленского диковато расширились, лицо стало таким, словно он сам, как дельфийская пифия, восседал на треножнике над уходящей в недра земли расселиной, откуда сочатся ядовитые испарения: они священным безумием дурманят мозги, скрывают видимое и открывают незримое.
- Не думали, Иван Дмитриевич? А стоило бы! Недаром от рождения он был хромым, как бес.
- Во-он вы о чем…
- Что, не решаетесь вслух произнести? Страшно вымолвить?
- Вы подозреваете, что Яков Семенович… Что он - матереубийца? Как Аркад?
- Я знал, что эта мысль вас не минует, - удовлетворенно кивнул Зеленский.
Некоторое время шли молча. Иван Дмитриевич заговорил первым:
- Как-то плохо верится, но допустим. Зачем же понадобилось ему убивать ее?
- Скорее всего, причина банальнейшая: деньги. Когда звенит золото, умолкают все чувства. Как музы во время войны.
- При чем здесь деньги? У Марфы Никитичны только и было, что сундук с обновами, которые она отказывалась носить.