21
Начисто забыв про Ванечку, Иван Дмитриевич опять, в который уже раз, махнул вниз, выскочил на улицу. Зайцев по-прежнему прохаживался перед подъездом.
- Что-то не едут мои курочки, - пожаловался он.
- А вы давно тут дежурите?
- Давненько. Что стряслось, Иван Дмитриевич? На вас лица нет!
- Я вам после объясню… С какого примерно времени вы тут стоите?
- Зачем примерно? Я вам точно скажу. Когда выходил из дому, было без пяти одиннадцать.
Иван Дмитриевич прикусил губу и начал плясать от этой цифры. Без пяти одиннадцать. Чуть раньше он вместе с Гнеточкиным поднялся к себе на этаж, но жетончика тогда на двери не было. Значит, прилепили в то время, пока гостил у Шарлотты Генриховны. Из парадного он вышел за пять минут до того срока, после которого терял право на ласки жены, и тогда же Зайцев занял свой пост перед подъездом.
- У меня часы в прихожей висят, - обстоятельно рассказывал тот, - и уже начали урчать. Старинные стенные часы, ходят исправно, и звон у них бодрый, но за пять минут до круглого часа начинают готовиться. Этак, знаете, загодя себя настраивают, по-стариковски. Урчат, ровно солеными огурцами объелись. За то и в прихожую сосланы. Раньше они у меня в гостиной висели…
- Не заметили, никто из посторонних не входил в подъезд?
- Вообще никого не было. Ни посторонних, ни своих.
- И никто не выходил?
- Ни одна душа.
- А вы никуда не отлучались?
- Ни на шаг. Стою, как мамелюк на страже… Что, дело так серьезно? На вас прямо лица нет.
В конце улицы раздался приближающийся цокот копыт, и Зайцев отвлекся.
- Слава Богу, наконец-то, - сказал он, - Едут мои курочки. Ну, будет им от петушка!
Тем временем Иван Дмитриевич перебирал в уме возможные варианты. Кто? Чьих рук дело? Быть может, Евлампий успел слетать на третий этаж и прилепить этот жетончик, пока шел разговор с его хозяйкой? И не ей ли принадлежит идея? Кроме этих двоих, подозревать было некого. При условии, разумеется, что Зайцев не врет. Но для чего ему врать? Оставались, правда, соседи по подъезду. Теоретически любой из них мог добраться до двери, однако ни один не давал ни малейшего повода усомниться в себе. На четвертом этаже проживал отставной майор с генеральскими усами, греческой фамилией и походкой заблудившегося клоуна, владелец пятерых кошек с именами античных богинь, которые вечно шастали по чердаку в поисках приключений. Напротив него квартировали две старые девы, совершенно ничем не примечательные, кроме своих чепцов с лентами всех цветов радуги. На третьем этаже обитали сам Иван Дмитриевич и Гнеточкин с семейством, на втором - Зайцевы и супружеская пара лет под сорок с целым выводком детей, тетками и приживалками: он служил в Межевой конторе, она была дочерью его начальника. На первом этаже одна из двух квартир принадлежала Куколеву, вторая вот уже несколько недель пустовала. Иван Дмитриевич давно и неплохо знал всех этих людей. Он откидывал их одного за другим, как костяшки на счетах, и лишь на мгновение задержался, когда очередь дошла до Гнеточкина. Затем откинул и его.
Цокот приблизился, в меркнущем свете фонаря обрисовался элегантный экипаж, известный всем жильцам дома: его хозяином был барон Нейгардт.
- Тьфу ты! - огорчился Зайцев.
- Приедут, приедут, - успокоил его Иван Дмитриевич. - Потерпите.
Кучер остановил лошадей перед соседним подъездом. Он щегольски спрыгнул с козел, распахнул дверку, помог барину сойти на землю, а уж тот сам подал руку баронессе.
Зайцева, да и не одна она, считала ее красавицей, но Иван Дмитриевич так не думал и у себя дома высказывал это вслух, чтобы порадовать жену. Высокая мясистая женщина лет за тридцать, белолицая, с маленькими, но претенциозно-туманными глазками, она была из тех столичных дам полусвета, на лице у которых особыми симпатическими чернилами, проступавшими в разговоре с простыми смертными, написаны суммы годового дохода их супругов.
Барон узнал Ивана Дмитриевича и окликнул его:
- Господин Путилин, как дела? Не нашлась Марфа Никитична?
- Нет, к сожалению.
- Грех так говорить, но, видно, уже и не найдется.
Они направились друг к другу, встретились между подъездами и вдвоем подошли к баронессе.
- У меня сегодня целый день не выходит из головы, - сказал Нейгардт. - Мать пропала, сын мертв. Хорошо еще, что не произошло в обратной последовательности. Марфе Никитичне повезло в одном: она не успела узнать о смерти своего младшего.
- Пожалуй, - согласился Иван Дмитриевич.
- Я даже в театре все время об этом думал.
- Вы ездили в театр?
- Да, в итальянскую оперу. Пели отвратительно.
- Такие убогие голоса, - сказала баронесса, - что рассеяться нет ни малейшей возможности. Где они только выкапывают этих теноров?
- На неаполитанских помойках, вероятно, - предположил Иван Дмитриевич.
Нейгардт вздохнул:
- Тут поневоле станешь патриотом. Европа с нами обращается как с дикарями, ей-Богу. Сегодня нас пригласил к себе в ложу пензенский губернатор, князь Панчулидзев. Знаете его? Мы с ним старые друзья, но таким я его никогда не видел. Князь большой меломан, и вы не представляете, как он был возмущен этим балаганом. У него немало влиятельных друзей при дворе, сам государь его отличает. Князь поклялся мне, что на ближайшем балу в Аничковом дворце ни одна приличная дама не пойдет танцевать с итальянским послом.
"Стращает", - сообразил Иван Дмитриевич. Куда, мол, тебе против князя Никтодзе! Но не испугался и спросил:
- С каким именно послом? У них там, кажется, два королевства да еще всякие герцогства. Черт ногу сломит!
- Бойкот будет объявлен послу того короля, который в Неаполе, - пояснил Нейгардт. - Князь решил составить заговор против него. Нам с баронессой обещаны билеты в Аничков, и мы тогда тоже примем участие.
- Мне холодно. Идем, - сказала она.
Действительно, шуба на ней была накинута прямо поверх вечернего платья. Одной рукой баронесса держала мужа под руку, другой сжимала отвороты у горла, но теперь отпустила их, чтобы открыть дверь. В глубоком декольте Иван Дмитриевич увидел вздымленный шелковой сбруей тяжелый бюст, кожу на груди, напудренную, как лоб у Якова Семеновича, золотую цепочку, а на цепочке… Он уже как-то не очень удивился, заметив на ней все тот же поганый жетон. Один к одному, только с приплавленным ушком. Как бы медальончик. В голове механически щелкнуло: этот - пятый.
- Какое прелестное украшение, мадам, - сказал Иван Дмитриевич, загораживая супругам вход в парадное. - Что-нибудь фамильное?
Он отметил, что баронесса напряглась, но барон остался совершенно спокоен.
- Это мой подарок… Позволь, дорогая. - Нейгардт продел палец под цепочку на жениной груди и показал медальон Ивану Дмитриевичу.
- Вам правда нравится?
- Удивительное изящество! Я восхищен, мадам, вашим вкусом.
- Баронесса выбрала его сама, а я лишь одобрил ее выбор.
- Идем! - нетерпеливо сказала она.
- Сейчас, сейчас… Кстати, господин Путилин, не хотите на минуточку заглянуть к нам?
- Уже поздно, - заметила баронесса, - Я едва держусь на ногах.
- Ты можешь лечь, а мы с господином Путилиным выпьем по рюмке коньяка. Не возражаете?
- С удовольствием.
Нейгардты жили в одном подъезде с Зеленским, на втором этаже.
- Вы не знаете главного, - поднимаясь по лестнице, говорил барон, счастливый, видимо, своим приобретением. - Ведь это всего лишь позолоченное серебро! Представляете? Казалось бы, грош цена в базарный день. Но вся прелесть в том, что медальончик-то исторический, отчеканен по личному секретному распоряжению Екатерины Великой.
- По секретному? - заинтересовался Иван Дмитриевич.
- Выпьем коньячку, я вам все объясню.
- А откуда вам известен этот царский секрет?
- Ювелир сказал, у которого мы купили. Да вы, наверное, знаете его лавку. Неподалеку от сыскного отделения.
- Лавка Зильбермана?
- Она самая.
Вошли в квартиру. Баронесса тотчас удалилась к себе, сопровождаемая лебезящей горничной. Та прямо на ходу начала что-то на ней отстегивать и развязывать, и Нейгардт поспешно повел гостя на мужскую половину дома. Появился обещанный коньяк, две рюмки.
- Так вот, - сказал он, - такие медальончики императрица дарила своим любовникам… Ваше здоровье!
- Ваше…
- Быть может, его носил на груди сам Потемкин. Или один из братьев Орловых.
- Удивительно, просто удивительно… Это вам тоже Зильберман рассказал?
- Да. Он ведь не только ювелир, но и антиквар. И он честно предупредил нас с баронессой, что это позолоченное серебро. Не более того. Я полагаю, императрица нарочно выбрала такой непритязательный материал. Золото и бриллианты нужны тому, чье могущество не бесспорно.
- На медальоне, кажется, изображено созвездие Большой Медведицы…
- Как это вы различили в темноте?
- И надпись я успел прочесть. ЗНАК СЕМИ ЗВЕЗД ОТКРОЕТ ВРАТА. Что она означает? - спросил Иван Дмитриевич, не сумев скрыть волнения и чувствуя, что выдал себя голосом.
Но барон, похоже, не обратил внимания.
- Вы ухватили самую суть, - засмеялся он. - Сразу видать, что сыщик. Загадочная надпись, да? Зильберман не мог объяснить ее смысл, но в конце концов я своим умом дошел. Вспомните, кого европейцы называют "русским медведем"?
- Нашего государя, что не делает им чести.
- Верно. А медведица… Словом, понятно. Что большая, тоже понятно. Ведь Екатерина-то - Великая! То есть любовь императрицы открывает все врата. Все! Стоит лишь предъявить привратникам пропуск… Еще по рюмочке?
- Нет, благодарю. Мне пора.
- Для меня лично ценность старинной вещи определяется тем, принадлежала она в прошлом какому-нибудь великому человеку или нет, - продолжал говорить Нейгардт, уже стоя на лестничной площадке. - Баронесса, к счастью, думает так же. Я обещал сделать ей подарок, и у Зильбермана она могла выбрать любую побрякушку в сто раз дороже. Но выбрала этот медальон. У нас, между прочим, собралась дома недурная коллекция таких раритетов. И очень возможно, господин Путилин, что ваша, например, трубка в будущем будет стоить немалых денег. Вы, несмотря на молодость, человек почти легендарный.
- Вы мне льстите.
- Ничуть. Я думаю, с годами ваша слава будет возрастать, и готов рискнуть некоторой суммой. Надеюсь впоследствии получить проценты с нее… Не продадите мне вашу трубку?
- Мою трубку?
- Или жетон полицейского агента.
- Ловлю вас на слове, - оправившись от изумления, сказал Иван Дмитриевич. - Я аккурат за квартиру задолжал. Прямо сейчас купите?
Внезапно лицо Нейгардта отяжелело, приветливая улыбка растворилась в волчьем оскале хищника, радостно сбросившего с себя осточертевшую овечью шкуру.
- Господин Путилин, сделка состоится не раньше, чем вы сдадите в архив дело о смерти Якова Семеновича. Вдова ясно вам сказала: он сам принял яд. Кончайте с этим поскорее, и станем торговаться.
- Так трубка или жетон?
- Мне безразлично. Любая из этих вещей будет украшением моей коллекции. Даю сто рублей. Устраивает вас?
- Двести.
- Сто пятьдесят. Это мое последнее слово, - жестко заключил Нейгардт и, не прощаясь, закрыл дверь.
На этот раз тротуар перед домом был окончательно пуст. Зайцев, очевидно, дождался-таки своих курочек. Иван Дмитриевич поднялся к себе на третий этаж, послушал под дверью. Тишина. Он прокрался по коридору, заглянул в спальню. Жена, конечно же, не спала, растравляя себя застарелыми обидами, но притворялась, что спит. Он, дескать, до того ее довел, что стала бесчувственной: его нет, а она спит себе.
Иван Дмитриевич стоял, раздумывая, как быть, то ли притвориться, будто верит ей, то ли показать, что не верит. Как-то плохо соображалось, что в данный момент для нее приятнее.
Жена, видимо, тоже размышляла, не перестаралась ли, изображая полнейшее равнодушие к тому, что мужа за полночь нет дома. Она шевельнулась и слабо застонала как бы во сне. Тем самым ему давалось понять, что спит она вовсе не так уж безмятежно, как кажется, и даже отчасти будет рада, если кто-нибудь чуткий догадается ее разбудить, чтобы избавить от мучительного ночного кошмара. Жена сделала первый шаг, теперь очередь была за Иваном Дмитриевичем. Но при мысли о том, сколько еще шагов предстоит сделать, прежде чем позволено будет забраться к ней в постель, им овладела тоска. Он ограничился виноватым вздохом, призванным утешить ее самолюбие, и отправился в свою конуру. Выяснять отношения не было ни желания, ни сил.
По дороге, сняв сапоги, на цыпочках вошел в детскую. Ванечка спал без всякого притворства. Его личико до сих пор не разгладилось и даже во сне сохраняло печать недавних страданий.
22
Было около трех, когда Гайпель спрыгнул на мостовую перед домом Ивана Дмитриевича. Дом спал. На темном фасаде лишь провалы подъездов были освещены синеватым кладбищенским светом. Он отсчитал влево от подъезда второе окно на третьем этаже и пустил в него камешком. Однажды уже доводилось таким способом вызывать хозяина квартиры, так что известно было, куда нужно метить. Само собой, Иван Дмитриевич мог и не обрадоваться, но Гайпель счел своим долгом немедленно сообщить ему о случившемся. Почему-то казалось, что если бы они с Шитковским не вздумали сегодня навестить Петрова, с тем ничего и не приключилось бы. Следовало срочно бежать к нему в госпиталь, а то еще, не дай Бог, помрет. Один раз Гайпель уже проявил инициативу и решил больше не рисковать. С Иваном Дмитриевичем как-то надежнее.
Бац! Камешек ударился в карниз. Он подобрал другой, прицелился. Опять мимо. Лишь третий градинкой щелкнул по стеклу. Наконец окошко растворилось, показалась женская голова с распущенными на ночь волосами. Сонный русалочий голос тихо спросил:
- Кто тут?
- Господина Путилина по срочному делу, - громовым шепотом ответил Гайпель.
Через минуту-другую стукнула фрамуга в соседнем окне. Он различил между шторами знакомый силуэт.
- Иван Дмитриевич, важная новость! Мне к вам подняться? Или вы сюда спуститесь?
- До утра не потерпит?
- Важнейшая, Иван Дмитриевич, новость. Петрова помните?
- Петрова?
- Ну, таможенник. Той ночью в "Аркадии" был…
- И что с ним? Эй! Чего молчишь?
- Тсс-с! - зашипел Гайпель.
Послышалось узнаваемое звяканье подковок по камням, показался одинокий прохожий. Так и есть, Шитковский. Ну и встреча! Гайпель замахал Ивану Дмитриевичу руками, показывая, чтобы тот спрятался, а сам прижался к стене за водостоком, втянул живот. Он не сомневался, что Шитковский нацелился по тому же адресу, чтобы опередить его, Гайпеля, и приготовился шагнуть ему навстречу со словами: "Опоздали, я уже здесь!" Будет ему сюрпризец! Но Шитковский, не доходя, почему-то свернул в соседний подъезд. Ошибся? Нет, быть того не может. Все извозчики знают, где живет Путилин, а сыскные агенты тем более.
- Иван Дмитриевич! - отступая на мостовую, позвал Гайпель.
- Кого ты там увидел?
- Спускайтесь ко мне, я вас умоляю…
Спустя четверть часа Иван Дмитриевич стоял на улице, слушал Гайпеля и смотрел туда, где зажглось на фасаде единственное окошко. Шитковский, несомненно, был там. Там, где совсем недавно пили коньяк с бароном Нейгардтом и тот называл имена людей, имеющих отношение ко всей этой истории. Потемкин, Зильберман, Екатерина Великая. Имени Шитковского среди них не было. Петрова - тоже.
- Грянем туда, Иван Дмитриевич?
- Нет, здесь обождем. Он, должно быть, скоро выйдет.
- Давайте, - предложил Гайпель, - встанем прямо у стены возле подъезда, а как он пойдет, мы его и…
- Что?
- Цап голубчика! Сзади. И сразу вопрос за вопросом, пока не опомнился, вопрос за вопросом.
- Давайте встанем, - согласился Иван Дмитриевич. - Там каплет поменьше.
Каллисто отчаялась дождаться возлюбленного и опустила жалюзи на окнах своей спальни. Звезды скрылись в тучах. Дождик припустил, капли делались все крупнее, под ними начали звенеть и ныть жестяные карнизы.
- Красный зонтик бы сюда, - фамильярно подмигнул Гайпель.
Не дождавшись ответа, он кивнул вверх, в ту сторону, где за освещенным окном в тепле и сухости сидел Шитковский.
- Знаете, что он мне говорил? Мне, говорит, лично ничего не надо, у меня одна корысть - Путилину свинью подложить, - вдохновенно кляузничал Гайпель. - Мстительный, говорит, ваш Путилин, как черкес.
- Есть грех.
В подъезде ударили шаги. Подковки на каблуках у Шитковского были новенькие, далеко слыхать. Дверь отворилась, он шагнул на улицу.
Гайпель сзади, как было задумано, положил ему руку на плечо:
- Стой!
Прозвучало хрипло и грозно.
Фонарь к этому времени уже погас, вокруг царила непроглядная тьма. Шитковский решил, видимо, что сейчас будут грабить, и, не оглядываясь, чтобы не терять времени, рванулся вперед. Иван Дмитриевич не успел и рта раскрыть, как Гайпель с неожиданной для него ловкостью заскочил сбоку, поставил беглецу подножку. Тот упал без особого для себя ущерба, но, не понимая, что происходит, а ожидая самого худшего, зажмурился, а затем дико заверещал. В его крике потонул голос Ивана Дмитриевича:
- Да мы это! Я, Путилин… Чего орешь?
От страха Шитковский уже мало что соображал. Тем не менее он исхитрился лягнуть склонившегося над ним Гайпеля сапогом в живот, быстро пополз на четвереньках, вскочил и снова наладился дать деру, но был схвачен за ногу. Гайпель все больше удивлял Ивана Дмитриевича, никогда не замечавшего за ним такой прыти. Теперь Шитковский основательно стукнулся головой о поребрик тротуара. Он лежал неподвижно, скорчившись на мокрой мостовой. Иван Дмитриевич потрепал его по щекам, потеребил за нос. Никакого результата.
- Ничего, очухается, - злобно сказал Гайпель.
Он тяжело дышал, глаза горели воинственным огнем.
- Вопрос за вопросом! - передразнил его Иван Дмитриевич. - Весь дом перебудили.
Окно в квартире Нейгардтов не погасло, и кое-где по фасаду осветились другие. Захлопали рамы и форточки. Сверху, из-под самой крыши, окликнули:
- Иван Дмитриевич, это вы?
Он узнал голос Зеленского.
- Я, я…
- Вы живы?
Первой этот вопрос должна была бы задать жена, которую он видел в окне собственной спальни, но она молчала.
- Все в порядке, Сергей Богданович. Спите.
- Вы поймали убийцу? Да? - не унимался Зеленский.
- Не-ет!
- Сейчас я к вам спущусь.
- Ради Бога, не надо!
Иван Дмитриевич отметил, что барон с баронессой внимательно смотрят на улицу, однако из их окна никаких вопросов не последовало.
Зато левее и выше прорезался Гнеточкин.
- Маша, Маша, - призывал он жену, - иди скорее! Это, Машенька, тот самый, которого я вечером видел. В подворотню еще побежал от меня. Во-от лежит…
Зайцевские курочки тоже закудахтали этажом ниже. Под ними Евлампий прижимал к стеклу свой чухонский нос, но Шарлотты Генриховны видно не было.
Прибежал дворник.
- У, ворюга! - сказал он, с профессиональной ненавистью глядя на Шитковского, который по-прежнему лежал, как труп.
В партикулярном платье он мог быть принят за кого угодно. Украдкой дворник хотел пнуть его, по передумал под остерегающим взглядом Ивана Дмитриевича.