- Вор, вор! - отозвалось у Зайцевых цыплячьими голосами, однако самой курицы было что-то не видать и не слыхать.
В дополнение ко всему сверху донесся требовательный собачий лай.
- Машенька, - закричал Гнеточкин, - покажи Джончику! Джончик тоже хочет посмотреть.
Появилась его мадам с пуделем на руках.
- Эк я его уложил! - польщенный всеобщим вниманием, сказал Гайпель без малейшего раскаяния в голосе.
Он обводил глазами публику и только что не раскланивался. Партер, как всегда, сдержанно выражал свое восхищение, но демократическая галерка рукоплескала вовсю. Шитковский не подавал признаков жизни. Иван Дмитриевич присел, зачерпнул из лужи водички и полил ему на лоб. Не помогло. Явилось подозрение, что хитрый Федя прикидывается. Чем дольше он будет так лежать, тем сильнее будут нервничать его обидчики. Но в любом случае пора было что-то предпринимать.
Иван Дмитриевич сделал жест, объединяющий Гайпеля с дворником, и приказал:
- Берите его. Ко мне пока занесем.
Когда поднялись на первый этаж, он увидел, что дверь куколевской квартиры открыта. На пороге стояла Шарлотта Генриховна.
- Я вижу, вы заняты, - сказала она.
За ее спиной Иван Дмитриевич заметил какую-то даму, которая кивнула ему как старому знакомому. Всмотревшись, он узнал Нину Александровну, жену Куколева-старшего.
- А в чем дело, Шарлотта Генриховна? Что-то хотели мне сообщить?
- Вы спрашивали, какую вещь взяла Лиза в память о бабушке. Евлампий сказал мне.
- И какую же?
- Серебряный флакончик.
- Моя дочь играла с ним, когда была девочкой, - вмешалась Нина Александровна.
- Это все, чем он примечателен?
- Вообще-то Марфа Никитична держала в нем святую воду. Яков, помню, еще что-то мне про него рассказывал, какое-то семейное предание, но я позабыла.
- А вам, - обратился Иван Дмитриевич к старшей невестке, - ваш муж ничего не говорил об этом флакончике?
- Мой муж не столь сентиментален, - ответила она.
- Но Лиза, видимо, пошла в вас, а не в отца.
- Да. Не знаю только, к счастью или к несчастью. С ее чувствительностью ей в жизни придется трудно.
Во время этого разговора Ивану Дмитриевичу показалось, что Шитковский приоткрыл один глаз.
- Э-эй, Федя! - позвал он.
Глаз быстренько закрылся. Ладно, пусть. Иван Дмитриевич решил отложить разоблачение на потом. Шитковского снова подняли и двинулись дальше.
Гайпель шел задом, обхватив свою жертву под мышками.
- Тяжелый, - удовлетворенно сказал он. - А по виду не подумаешь.
- В кости, значит, широкий, - объяснил дворник.
- Ага, мосластый. И как это я его?
- Правда, ваше благородие, она кость ломит…
У себя на этаже Иван Дмитриевич увидел, что квартира Гнеточкиных распахнута настежь. Хозяин и хозяйка с пуделем на руках стояли у порога, но его собственная дверь была закрыта. Он позвонил и, когда появилась жена, сказал заискивающе:
- К нам его пока занесем.
Она вскинула брови.
- Зачем?
- Нужно кое о чем расспросить. Важное дело.
- Почему всегда именно к нам?
- Всегда? - возмутился Иван Дмитриевич. - Что значит всегда? Первый раз.
- Нет, не позволю, - сказала жена.
- Куда ж его? Дождик на улице.
- Куда хочешь. Всякую сволоту в дом таскать… С ума сошел?
- Да это же наш с ним, - Иван Дмитриевич указал на Гайпеля, - товарищ! А ты думала? Наш товарищ, вместе служим. Шитковский его фамилия.
- Да? Приятно познакомиться,
- Давайте его в прихожую, - расслабленный этой репликой, скомандовал Иван Дмитриевич.
- Нет, - ледяным голосом сказала жена. - Через мой труп.
- Нет?
- Я сказала: нет!
Дверь захлопнулась.
Иван Дмитриевич в ярости дернул сонетку звонка:
- Лучше открой! Слышишь?.. Ладно, я сам открою.
Он начал шарить по карманам в поисках ключа, но жена уже заперлась на засов.
- Станешь ломиться, - предупредила она, - и одного не впущу.
Шитковский стоял с закрытыми глазами, свесив голову на грудь, с двух сторон поддерживаемый Гайпелем и дворником.
- Побаловался, Федя. Будет, - угрожающе сказал Иван Дмитриевич.
Тот слабо застонал - совсем как давеча жена, только еще, пожалуй, ненатуральнее, и в этот момент Гнеточкин, с острым любопытством следивший за тем, как развиваются события, предложил:
- Несите его к нам… Молчать, Джончик!
Диван застелили старой простыней, чтобы Шитковский не испачкал обивку. Здесь он окончательно пришел в себя и на правах знатного пленника, знающего, что ни один волос не упадет с его головы, обратился к хозяевам:
- Чаю соблаговолите. И послаще.
Гнеточкин кинулся было исполнять, но Иван Дмитриевич остановил его:
- Не надо, обойдется.
- Мы с женой вам не помешаем?
- Да лучше бы…
- Располагайтесь, как дома, - разочарованно сказал Гнеточкин. - Идем, Маша.
Когда супруги вышли, Гайпель отвел Ивана Дмитриевича к окну и зашептал:
- Где мы Петрова нашли, там непременно должен быть такой жетончик. Такой, как в "Аркадии". Я все облазил, нету. Сдается мне, он прибрал. Надо бы его обыскать.
Пропустив этот совет мимо ушей, Иван Дмитриевич спросил:
- Ну, Федя, и что тебе понадобилось ночью сообщить барону Нейгардту?
- Сразу честно отвечать? - поинтересовался тот. - Или сперва запираться? Вы, может, со мной поиграться хотите, как кошка с мышью.
- Дурака-то не валяй!
- Тогда извольте, - сказал Шитковский. - Никакого Нейгардта я знать не знаю.
- А в соседнем подъезде кого навещал?
- Никого. Шел мимо, по малой нужде приспичило. Не на улице же справлять? Дай, думаю, зайду под крышу. Выхожу, гульфик застегиваю, а тут вы с Гайпелем.
- Все? - нахмурился Иван Дмитриевич.
- Больше ничего не скажу, пока этот болван, - Шитковский указал на Гайпеля, - тут сидит.
- Ступай, - велел Иван Дмитриевич, - в госпиталь, узнай, жив Петров или помер. И сразу мне доложишь.
- Но я бы хотел поприсутствовать…
- Ступай, ступай!
Проводив изгнанника довольным взглядом, Шитковский сказал:
- Я у него на жалованье состою.
- У кого?
- Про кого ты спрашивал. У Нейгардта.
Иван Дмитриевич сокрушенно покачал головой.
- Ну-у, брат! Не ожидал я от тебя.
- Ваня, - улыбнулся Шитковский, - чему ты так-то удивляешься? У меня в сыскном жалованье одно, а детишек дома - трое.
- Сколько бы ни было. Это ведь должностное преступление, судом пахнет.
- Перестань, - все так же спокойно отвечал Шитковский. - Дело житейское. Я одно жалованье у государя императора получаю, другое - у барона Нейгардта. Ты - одно у государя, другое - у господина Павловецкого. Не так разве?
Иван Дмитриевич смутился. Как же Федька, зараза, проник в эту тайну? Павловецкий был редактором одной московской газеты. Раз в неделю, пользуясь к тому же бесплатной казенной почтой, Иван Дмитриевич пересылал ему подробный отчет о случившихся в Петербурге уголовных происшествиях, за что ежемесячно получал десять рублей. Существенное добавление к семейному бюджету. Это, разумеется, было против правил, и начальство ни о чем не подозревало.
Он стал оправдываться, что да, уставом запрещено, но устав давно устарел: во Франции, например, и вообще во всех цивилизованных странах полицейские сами в газетах пишут. Что тут за преступление?
- Не мельтеши, - перебил Шитковский, - Что ты мне-то объясняешь? Мы с тобой лучшие агенты, нам равных нет. Это все начальство наше, оно виновато. Скрывают от государя правду.
- Какую правду?
- Чего мы стоим по настоящей цене. Знал бы государь, он бы нам жалованье полковничье - раз, казенный выезд - два. Что детишек в пажеский корпус, про то уж и не говорю.
- Я тебе серьезно, - опять начал было Иван Дмитриевич. - Мы с Павловецким друзья. Он мне по дружбе десять рублей платит, и я ему по дружбе. Ничего худого я не делаю. Какая кому беда?
- Так и меня Нейгардт ни убивать, ни грабить не посылает. Все больше по мелочи. Вызнать что, припугнуть кого или, наоборот, подмазать.
За стеной, в соседней комнате, Гнеточкин ходил из угла в угол. Половицы скрипели, не умолкая. Одним ухом Иван Дмитриевич слушал этот скрип, другим внимал рассказу Шитковского. Тот говорил, что у Нейгардта с покойным Куколевым были разные темные дела на морской таможне: Петров состоял с ними в комплоте, они ему платили, чтобы пошлину или не брал, или брал бы не по тарифу. Но в последнее время тот много о себе возомнил, стал запрашивать по-министерски. Ну, Нейгардт и поручил ему, Шитковскому, привести Петрова к ранжиру. Проще говоря, маленько его постращать. Убийство Куколева было к тому лучшим поводом, благо Петров сам той ночью развлекался в "Аркадии".
- Хотел поначалу на него Гайпеля спустить, - рассказывал Шитковский. - Пусть, думаю, побрешет, а потом уж и сам пойду, с ружьем. Но помощничек твой чего-то засомневался. Пришлось вместе. Остальное, поди, этот болван все тебе доложил. Он только одного не знает: Петров уже мертв.
- А ты как знаешь?
- По дороге доктора встретил. Тот из госпиталя возвращался.
- Что ж раньше-то не сказал?
- Ничего, пускай побегает. Нашел тоже себе помощничка!
- Мне-то его начальство подсунуло, а ты сам завербовал.
- Да-а, на свою голову… Что, побредем помаленьку?
- Обожди, - сказал Иван Дмитриевич. - Значит, Петров мертв, и перед смертью у него был кто-то, кого ты не разглядел.
- Клянусь, Ваня! Хоть железом жги.
- А не мог это быть сам Нейгардт?
- Не знаю. Человек он поганый, но убить… Нет, не думаю.
- Они с баронессой недавно только домой вернулись. Будто бы в театр ездили.
- Он говорил мне.
- А ты к нему пошел, чтобы рассказать про Петрова?
- Еще-то зачем! Он мне жалованье платит, я должен был его известить.
- И как барон к этому отнесся?
- Философически, - сказал Шитковский.
- Вот ты говоришь, твой Нейгардт убить не способен. Кто же тогда старшего Куколева отравить пытался?
- Сомневаюсь, что он. Хотя, - Шитковский задумался, - все может быть, если ему Панчулидзев прикажет.
- А князь может приказать?
- Он все может. Если ему кто на карман наступит, со свету сживет.
- Покойник-то не наступал?
- Вряд ли. Куда ему!
- И какие у Нейгардта с Панчулидзевым дела?
- Всякие. Князь как губернатор при казне состоит, ну и не зевает. Казна у нашего государя большая и дел много. Но ты, Ваня, лучше сюда не лезь, не советую.
В прихожей Иван Дмитриевич с чувством пожал руку Гнеточкину:
- Благодарю, вы меня очень выручили.
- Ничего, ничего. По-соседски, - отвечал тот, моргая слипающимися глазами.
Казалось, им сейчас владеет единственное желание: поскорее лечь и уснуть.
23
Чтобы не при Шитковском вести переговоры с женой, которые могли обернуться новым унижением, Иван Дмитриевич вместе с ним вышел на улицу, проводил его до угла, затем еще пару минут постоял на ветру, посасывал трубочку, оцененную Нейгардтом в полтораста рублей, но в конце концов поднялся к себе на этаж и позвонил.
Жена, не открывая, на всякий случай спросила:
- Ты, Ваня?
- Серый волк, - игривым басом сказал Иван Дмитриевич.
- Ты один?
- Один, один.
- Погоди, сейчас я оденусь.
Это уже было что-то новенькое. Оденется она! Не может в рубашке мужу дверь открыть, дожили. Ее монашеская стыдливость наводила на невеселые размышления. Судя по всему, в ближайшие дни придется спать отдельно.
Иван Дмитриевич топтался на площадке, меланхолично обдумывая способы примирения, когда вверху, не то на четвертом этаже, не то еще выше, что-то брякнуло, послышались шаги - едва уловимые, скользящие. Он затаил дыхание. Кто там еще в такой час? Не тот ли, кто прилепил к двери эту дрянь со звездами?
Лампа горела на втором этаже, на третьем был сумрак, а между третьим и четвертым начиналась тьма. Бежать вниз не позволяло достоинство, а вооружиться было нечем. Будь дверь в квартиру открыта, он чувствовал бы себя увереннее, но жена не торопилась. Что она там надевает? Сейчас он понимал Шарлотту Генриховну с ее страхами. Кабалистический, как говорил Зеленский, орнамент на устилавших пол кафельных плитках казался знаком всей этой истории, втянувшей в свой водоворот. Не хватало духу пойти наверх посмотреть, кто там прячется. Иван Дмитриевич стукнул в дверь кулаком и тут увидел, что с четвертого этажа, крадучись, бесшумно, как привидение, к нему спускается баронесса Нейгардт.
В распахнутом капоте, надетом поверх чего-то уже совершенно постельного, белого, сладостно-кружавчатого, она сошла на площадку, застыла, сомнамбулически покачиваясь. "Лунатичка!" - успел подумать Иван Дмитриевич, как вдруг баронесса театрально простерла к нему руку, сама подалась вперед и упала перед ним на колени. Тяжелые груди соблазнительно мотнулись под кружевами.
- Господин Путилин, - произнесла она неожиданно спокойным для этой позиции голосом, - моя судьба в ваших руках.
Проморгавшись, он бросился к ней.
- Ну что вы, баронесса! Вставайте! Зачем это?
Схватил ее за плечи, подтягивая вверх. Пальцы обожгло жаром женского тела, против которого бессильны были мрак, ночь и холод подъезда.
- Я не встану, - говорила она, - покуда вы не обещаете исполнить мою просьбу.
В этот момент наконец-то гостеприимно лязгнул дверной засов. Жена высунулась на площадку:
- Ты где, Ваня?
Теперь Иван Дмитриевич понял, почему она так долго не открывала. Действительно, стоило подождать. На ней было его любимое домашнее платье с оторочкой из фальшивого жемчуга, распущенные волосы стянуты бисерной лентой, тоже им отличаемой. Она, значит, наряжалась для него, чтобы помириться посреди ночи. Именно в таком облике он больше всего любил ее и желал. Милая, уютная, податливая, с тяжелеющим в его объятиях нежным телом, такой она предстала перед ним, но уже в следующую секунду ее лицо непоправимо изменилось. При виде мужа, еще не успевшего отпустить плечи полуодетой соседки, жена замерла в каком-то почти сверхъестественном ужасе. Глаза расширились, нижняя губа отвисла, как у Ванечки, когда тот вот-вот заплачет. Скромный запах ее дешевеньких духов повеял было на Ивана Дмитриевича, обещая ему райское блаженство, но тут же отступил, съежился под могучей волной окутывающих баронессу парижских ароматов. К ее-то услугам была вся французская парфюмерия. Не на жалованье живут!
- Так-так, - оправившись от потрясения, проговорила жена голосом классной дамы. - Вот ты чем занимаешься.
Бросив баронессу, Иван Дмитриевич метнулся к ней.
- Ты неправильно поняла…
- Нарочно позвонил мне, чтобы я на вас полюбовалась? А я-то дура… Подлец! Господи, какой же ты подле-ец!
Он попробовал обнять ее и получил по рукам.
- Не прикасайся ко мне.
Дверь захлопнулась. Загремел засов, не оставляя ему никакой надежды на скорое прощение.
- Ишь какая гордая, - все еще оставаясь на коленях, сказала баронесса. - Можно подумать, она сама - ангел.
- Да помолчите вы! - вскипел Иван Дмитриевич. - Ведь из-за вас!
- Послушайте, я же на коленях перед вами стою. Вы мужчина или нет? Стыдно в таком тоне разговаривать с женщиной, которая на коленях перед вами.
- Так вставайте, черт бы вас побрал! Кто вам не велит?
Она встала.
- Не обращайте внимания, господин Путилин. Поссорились, помирились. Велики дела!
- Вам легко говорить. Теперь она не скоро меня простит.
- Простит, не волнуйтесь. Я вас научу, что ей сказать. Она же еще и на коленки перед вами падать будет, лишь бы вы ее простили.
- Моя жена? - усмехнулся Иван Дмитриевич. - На коленки? Вы ее не знаете.
- Будет как миленькая. Я вас научу.
- Что ж, учите.
- Сначала обещайте исполнить мою просьбу.
- Хорошо. Обещаю.
- Клятв не требую, полагаюсь на вашу порядочность. У вас, я смотрю, с женой тоже не все ладно, так что вы меня поймете. Дело касается… - Баронесса потрогала свой медальончик на груди. - Я заметила, что вы им очень заинтересовались. И, смею думать, неспроста. Более того. Мне показалось, что завтра же вы пойдете в лавку Зильбермана и спросите у хозяина, так ли все было, как вам рассказал мой муж.
- С чего вы взяли? И не думал, - сказал Иван Дмитриевич. хотя этот визит входил в его ближайшие планы.
- Не лгите. Я в жизни знала многих мужчин, и немногим удавалось меня обмануть. А из тех, кого я не любила, - никому. Так вот, не тратьте время на Зильбермана, я сама скажу вам правду. Этот медальон подарил мне мой любовник.
- Кто именно?
- Фи-и, господин Путилин! Я была о вас лучшего мнения. Как можно спрашивать такие вещи?
- Значит, имя вы мне не назовете?
- Нет, конечно.
- Ладно. Продолжайте.
- Как вы понимаете, замужняя женщина не может позволить себе носить украшения, не объясняя мужу, откуда они взялись. Я отнесла этот медальон Зильберману и попросила его оказать мне услугу. Он согласился. На другой день мы пришли к нему в лавку вместе с бароном, который давно хотел купить мне какой-нибудь подарок в честь годовщины нашей свадьбы, и у него на глазах я выбрала…
- А деньги, заплаченные за медальон вашим мужем?
- Зильберман оставил их себе в награду. Он много не запросил, зато я теперь могу открыто носить дар моего возлюбленного.
- Завидую этому человеку, - сказал Иван Дмитриевич. - Видать, сильно любите его, если так рискуете.
Она улыбнулась.
- Я никого не люблю, господин Путилин. В мужчинах я ценю то, что они способны мне дать. В каждом - свое. Но ценить я умею. Любовников ценят за одно, мужей - за другое, и в обоих случаях следует быть благодарной. Поэтому я хочу носить мой медальон, и не хочу, чтобы муж знал о его происхождении.
- А как относительно Екатерины Великой? Она в самом деле дарила такие цацки своим фаворитам?
- Чепуха. Я все выдумала.
- Но весьма правдоподобно, я чуть было не поверил.
- Не лгите, господин Путилин. У вас это плохо получается.
- Во всяком случае, в фантазии вам не откажешь.
- Да уж постаралась для мужа. Он обожает подобные сувениры.
- Кстати, барон вас не хватится?
- Нет. Он засыпает, как только ложится в постель, и спит как убитый. Не такое уж большое счастье для женщины, хотя иногда и удобно.
- Обещаю ничего не говорить ему, - мягко сказал Иван Дмитриевич, - можете на меня положиться. Но почему, собственно, вы решили, что меня интересует ваш медальон?
- Вы так смотрели на него. Дурак и тот догадается. А я не дура. Вам ведь знаком этот медальончик, верно?
- С чего вы взяли?
- Опять вы лжете? Пожалуйста, не уверяйте меня, будто никогда его не видели. Вам приходилось иметь дело с таким же, я знаю. Только вы не знаете, что он означает.
- А вы можете мне сказать?
- Глупый вопрос. Разумеется, если я ношу этот медальон, мне известен его смысл. Сказать-то я могу, но не уверена, стоит ли. Вряд ли мои слова доставят вам удовольствие.
- Я не ищу в жизни удовольствий, - ответил Иван Дмитриевич.